В стылом январе 1879 года из Санкт-Петербурга в Царицын по железной дороге прибыл экстренный поезд. На перроне тишина, словно все вымерли. Лишь каркали вороны, пролетая над церквами.

Это в затрапезный городок пожаловал граф Михаил Лорис-Меликов со свитой. А главное, с неограниченными полномочиями, данными ему лично государем! Граф был срочно назначен в волжский край астраханским, саратовским и самарским генерал-губернатором — временно.

Чрезвычайные полномочия его были вызваны чрезвычайными обстоятельствами. А имя им было ужасное — «Ветлянская чума»!

Весть об этой заразе, очаг которой находился в станице Ветлянской на берегу Волги, распространилась мгновенно!

Казаки в панике бросали курени, стада скота, друзей и соседей в предсмертной агонии… И, похватав детвору, бежали прочь! Подальше от зачумленной станицы. На бегу шептали воспаленными губами: «Не до жиру, быть бы живу!».

Больные умирали враз, в два-три часа, а врачебной помощи не было. Ибо фельдшера местные погибли, а кто остался жив, то спасаясь, разбежались. Во дворах даже собаки не выли…

Всем было жутко. Как избежать неминучей гибели?! Царицын, Астрахань, Саратов и другие крупные города Поволжья лихорадило. Обыватели пребывали в тревоге, ожидая массового прихода этой кошмарной эпидемии! Ибо смерть, громыхая в барабан, стояла у их ворот.

Архивы хранят драматические документы, как свирепствовала эта болезнь. Но и как сумели ее победить!

Во главе борьбы с этим злом был поставлен прибывший в Царицын граф Лорис-Меликов. Он выбрал Царицин своей ставкой, штабом.

Кто же сей Лорис-Меликов, которому император доверил возглавить борьбу за жизнь тысяч людей Поволжского края?

Людей, в чьи дома вторглась беда, та жуткая болезнь, с которой, казалось, невозможно бороться, а тем более — победить.

Родился он в 1825 году в армяно-грузинской семье. Воспитывался в гвардейской школе. Офицер, с юной поры добровольно служил на Кавказе.

Тридцать лет его лучшей жизни связанны с непокорным Кавказом. Он участвовал в 180 боевых операциях против свободолюбивых горцев и бесстрашного имамама Шамиля. Отличился на свирепой русско-турецкой войне. Произведен в полковники, затем в генерал-майоры. Получил за геройские дела именную золотую саблю. И важные, солидные ордена.

Вот так пишут о нем…

Храбрый воин! Ну и что, скажите вы? Разве мало было таковых в государстве российском? И будете правы! Но заглянем в глубины архивов! Они весьма интересны.

Лорис-Меликов проявил себя как неординарный организатор. В 1860 году был военачальником бурлящего Южного Дагестана, Терской области и атаманом казачьего войска. Проявляя гибкость и настойчивость, сумел снять в этих тревожных местах вооруженную нестабильность и бандитскую вседозволенность (в отличие от нынешнего времени!) При нем в долинах гор заработали учебные заведения для местной молодежи, горские крестьяне стали свободнее от самовластных князей.

Выходит, перед нами не простой военный командир, а толковый, вдумчивый руководитель. И опыт этой работы он приобрел во взрывоопасном южном регионе.

Теперь в его руках судьба огромного волжского края, потрясенного, паникующего. Гибнущего от свирепствующей антисанитарной «Ветлянской чумы».

Ведь эпидемия расползается по берегам Волги! Достигла уже селения Пришиб, а тут рукой подать – и вцепится в горло Царицына!

И вот, пресекая нечисть, замаячили на дорогах в Царицын, колонию Сарепта и поселение Отрада казачьи, военные посты. Из кустов прыскали одичавшие коты, степях полегли отары овец, растасканные волками и стервятниками… Но пиками и штыками заразу не остановить!

По плечу ли будет Лорис-Меликову непростая санитарно-медицинская задача? Ведь столичные дамы провожали его со слезами, как смертника. «Однако граф не устрашился чумы!»,- вытирали они платочками очи.

Еще до приезда Лорис-Меликова в Царицын, городской голова Н.Мельников посылал в зараженную Ветлянскую и ближние станицы обозы с лекарствами и средствами дезинфекции. Постоянно находился в хлопотах находившийся в Царицыне и Сарепте саратовский губернатор М.Н. Галкин-Врасский. А вот многие из приехавших чиновников, эти титулованные обормоты, «время проводили весело».

Вот и подумаешь, а в какие годы чиновничье племя не закатывало пиры и гульбу во времена чумы и смуты?!.. Ах, какое им дело до всех этих катаклизмов, потрясений,... до простого люда.

Итак, в Царицын, как на фронт, направились многие честные и встревоженные доктора, в том числе известный врач Л.Я. Красовский. Хотя звезда медицины доктор С. Боткин предпочел отсиживаться в столице на Неве, терзаясь догадками о природе возникновения злосчастной Ветлянской чумы.

А телеграммы, посланные в столицу из Ветлянки практикующим Красовским, отражали, самую мрачную картину.

Я не хочу останавливаться на ужасных свидетельствах очевидцев. Лучше обратимся к архивным материалам о мерах, принимаемых для спасения множества людей.

В Москве и Санкт-Петербурге спешно создавались комитеты. В них привлекались маститые врачи и специалисты. Однако те велеречивые комитеты заседали долго и нудно. И зачастую сводились к крючкотворству и даче советов! Вовсю порхали казенные бумаги. Щеки-то раздувать, горлопанить чиновники научились, а вот как до дела, то… как зачастую и сейчас одни словеса.

Чаще из уст чинуш звучало зловещее предложение:

— Станицу Ветлянскую – выжечь дотла!

О тысячах людей, семей с малой детворой, немощными стариками, кои остались бы без крова над головой, тепла и еды им как-то не думалось. Ну не хотелось думать-то!..

Вот в эти вопиющие дни, в суматоху и прибыл в Царицын Лорис–Меликов. Вникнув в те неважные дела, губернатор решил.

Вести борьбу с чумой следует иначе. Надо предусмотреть плотное кольцо кордонов и пикетов, карантинные оцепления вокруг каждого селения, где появлялись признаки той заразы. Не допускать ее распространения за пределы. Раз! Создать особую дезинфекционную комиссию и санитарные отряды для тщательного, обеззараживания. Два! Поблажек никому из строптивых местных властей и чинов не давать! Три!

А дальше — очень важно!

Особое внимание губернатор уделял не огульному:«Сжечь дотла!», а выяснению каждого случая заболевания и его причин. А так же описи и оценке домашнего скарба, строений захворавших людей.

Требовал:

— В случае уничтожения того добра немедля восполнять пострадавшим его стоимость!

В эпицентре чумы самоотверженно работала бригада врачей с названным доктором Красовским. Мужественные медики пребывали в Ветлянке до самого снятия зловещего карантина Только вот пять молодых врачей погибли, исполняя свой долг. Вернее, принесенной клятве Гиппократа.

Сам Красовский благополучно вернулся в Санкт-Петербург. Но вскоре тоже тяжело, со вздохом, скончался. Сказались напряженные месяцы борьбы с «Ветлянской чумой». Гибель врачей вызвала сильнейший отзвук в стране.

Лорис-Меликов, хмуря брови, отдает указание:

— Принять дополнительные меры. За исполнением крепко надзирать!

-Чинам полиции, прокуратуры и суда пресекатьь мародерство, массовые безобразия и волнения.

Газеты известили, что по распоряжению губернатора все проселочные дороги, Волга и Дон, перевозка по ним грузов, взяты под строжайший контроль санитарных частей. В обход зараженных мест созданы по степи объездные пути. Усилены караулы и посты.

Посоветовавшись с медиками, Лорис-Меликов требует:

— Досмотр и проверку грузов, рыбы, привозимой на пристани и железнодорожные станции, особенно в Астрахань и Царицын, производить настрого! Подвергать контролю и самих чумазых рыболовов.

Запретить вывоз с низовий Волги всякого тряпья и ношеной одежды. Смотреть во все глаза! Особенно на нечистоту рыбачьих ватаг и ларей, а так же на грязно-распутную и бесконтрольную жизнь рабочих обоего пола на промыслах.

Вот какие моменты даже учитывались!

Денежные средства и людские ресурсы были вложены в ту миссию огромные! Лорис-Меликов на совещаниях комиссии неумолимо спрашивал за расходование финансов с царицынских чиновников:

— Побойтесь Бога, господа! Ибо есть бесстыжие особы, которые, пользуясь моментом, норовят набить карманы ассигнациями. За счет людского горя… (Ну, словно в наши коррупционные времена!)

Тут завопили миллионеры-рыбопромышленники астраханские, подсчитывая убытки от порчи бочек с икрой и рыбой, при отказе столиц от волжской, вдруг заразной, -стерлядки. Подпевали им купчины ушлые царицынские, пуская слезу, мол, на пристанях гниют кучи осетрины (выловленные потаясь для легкой наживы).

Да, было бы болото, а черти всегда найдутся… Как и сегодня.

Губернатор пригрозил нешуточно лощеному мэру Царицына Мельникову, ранее привлекаемому к суду за денежные злоупотребления, что выгонит его вон из города. За что?

Если немедля не наведет санитарную чистоту на загаженных пристанях, утопающих в грязи и нечистотах улицах, базарах и площадях Царицына!

Каково, читатель? Не узнаете ли вы сегодняшние злачные улицы, мусорки и свалки города, хотя с той поры минуло более сотни лет?.. Что сказал бы нам о них Лорис-Меликов?!

— Побойтесь Бога, господа!.. — а, может и покрепче, разогнав таковых чиновников.

В былые времена, мэр города Мельников, сумевший удержаться на посту правдами и кривдами, оставил о том «Воспоминания бывшего городского головы в г. Царицыне».

Как-то разгневанный бездельниками и хапугами Лорис-Меликов, надев генеральский мундир с витыми эполетами, собрал толстосумых коммерсантов да купцов, и, теребя усы, произнес:

— Хватит, господа, жадничать, да бражничать ночами!

Зараза и злачные места должны быть уничтожены нами, и баста!

Пока вас самих чума не схватила за горло!

Ведь вам и вашим чадам жить здесь много лет!

И те, кряхтя и косоротясь, раскрывали нехотя на благоустройство туго набитые кошельки, мусоля в руках каждую денежку. Вот бы ныне такую хватку применять в городе нашем!

А сам губернатор рачительно, по-хозяйски расходовал капиталы, отпущенные из казенных сумм. Всем обездоленным от чумы выплачивал щедрую компенсацию. Не в ущерб делу из 4-х миллионов рублей потратил только 308 тысяч рубликов, а остальные, все до копеечки, вернул в государственную казну.

Ох, читатель, как далеко до него нашим судимым и пока еще несудимым толсторожим чиновникам, алчно стоящих с родственниками и дружками с загребущими руками у бюджетных сундуков… многомиллионных народных денег!

Можно перечислить еще немало дел, предпринятых губернатором ради спасения простого населения.

Эхо Ветлянской чумы с быстротой молнии разнеслось по всей России. И в Царицын на подмогу поспешило немало добровольцев! Но вскоре известие об ужасной эпидемии проникло за границу.

Расфуфыренная, в шелках и французских духах, Европа встревожилась! Ахнула! Словно гром грянул над ее благополучной головой!

И отреагировала так. Установила жесткий кордон-заслон по российской границе. Воспретила привоз из России грузов, ограничила проезд путешественников-туристов.

На железнодорожных путях застыли, оцепенели пассажирские поезда и составы, груженные зерном, солью, медом, лесом… Все это, вместе взятое, отразилось миллионными убытками на нашей казне, торговле и промышленности. И, конечно, на международном авторитете.

Необходимо срочно было изменить негожую ситуацию! И успокоить смятенную заграницу!

Выслушав мнение губернатора Лорис-Меликова, в столице было принято правительственное решение.

Разрешить воочию иностранным врачам-экспертам посещение Царицына и мест эпидемии. Допустить в сию зону зарубежных репортеров, которые в газетах порождали панику, бросали зловещую тень на Россию, не упуская случая лягнуть ее лишний раз…

Теперь сирый, зачуханый Царицын наводнили чужестранцы, благоухавшие «Шанелем» и духовитыми табаками. Иностранных делегаций тьма! Налетели из Берлина, Вены, Бухареста… Корреспондентов, всяких газетчиков — хоть отбавляй! Жаждая неимоверных сенсаций, они гурьбой гонялись за энергичным Лорис-Меликовым.

Однако иные репортеры, убоясь заразы и обливались холодным потом, вовсе не выезжали из Царицына! Разве что до колонии гернгутеров Сарепта — и отведав там живительного бальзама, возвращались в санях навеселе.

Лишь часть зарубежных врачей и ученых проявили подлинное мужество! И побывали в самом центре зловещей эпидемии! А потом выдержали еще и муторный карантин.

И они, эти международные участники, заверили в своих отчетах, что борьба с эпидемией завершается.

Не смыкающие глаз день-ночь медики и сам Лорис-Меликов, дали десятки интервью страждущим газетчикам. Сделанный экспертами вывод об идущей на убыль эпидемии был крайне важен для социально-экономической жизни России.

Неутомимому Лорис-Меликову помогали прибывшие подвижники, священнослужители как Павел Бобров, протоиерей Царевского уезда. Бесстрашный Бобров, подпоясав потуже поношенную ряску, последовал с крестом и Библией в этот ад на Волге «для духовного утешения и укрепления смятенного населения», как писал он.

Очевидцы поражались ему: «Какая сила духа и какая высота самоотвержения нужны были для того, чтобы для исполнения пастырского долга безбоязненно ехать на такую страсть», когда против той опасной поездки дружно «завопили плоть, жена, себялюбие и прочие искушения житейского благополучия».

А доктор медицины Григорий Минх, добравшись из сытого Саратова, вооруженный стеклянными пробирками и микстурами, долго обитал в прочумленных местах и дотошно изучал их… Да разве только он один!

«Какие же в этой волжской глуши отважные люди», восхищался Лорис-Меликов.

Во вьюжном феврале он предпринял контрольную поездку по зараженным местам. Посетил и злополучную Ветлянку, которую, (не вмешайся он), могли бы сжечь подчистую.

«А вслед за ней заполыхали бы огнем и другие поселения, — размышлял, поеживаясь в санях, Лорис-Меликов. — Что лишило бы крова, нажитого хозяйства, скота уйму казаков, сельчан и рыбаков. А это, помноженное на людское возмущение, могло бы стать похуже самой страшной эпидемии. А если бы пламя гнева взметнулось по всему взбудораженному Поволжью?.. А то и по России?..»

С той поездки губернатор вернулся в Царицын безумно уставшим, но довольным! И казалось ему, даже стылые колокола на церквах радостнее зазвенели.

22 марта заиграли над Царицыным светлые лучи, потеплело и в душах людских. Ибо в этот день Лорис-Меликов проводил в большом зале городской думы последнее заседание медицинской комиссии.

Он, улыбаясь, объявил, что борьба с эпидемией, слава богу, выиграна. Вот и польза Отечеству… Сняты военные оцепления на границе Австрии и Пруссии. Путь в торговую Европу открыт! Заработало железнодорожное сообщение, наверстывая упущенное, заторопились составы с грузом, баржи по Волге и бойкие коммерсанты. В казну потекли немалые доходы… Со вздохом облегчения отбыл из Царицына замученный заботами губернатор саратовский Галкин-Врасский.

Современники вспоминают, что Ветлянская эпопея произвела на всех неизгладимое впечатление. По значимости её сравнивали с прогремевшим покушением террористов на жизнь императора Александра Второго.

Да, тяжелую зиму и весну пережил в наших краях поседевший губернатор Лорис-Меликов!

Проживая в захолустном Царицыне, он на лошадях неутомимо мотался по безбрежному степному краю. Что в свирепую снежную пургу, что в непролазную грязь, распутицу – ничего не останавливало его! Он не был баловнем судьбы. Вел непритязательный образ жизни, был нехитер в обхождении и доступен сермяжным просителям, а не только титулованной знати во фраках с блескучими звездами.

Эпопея «Ветлянской чумы» закончилась, оставив на своих истерзанных страницах горечь утраты человеческих жизней.

Она стала историей. Но той мудрой историей, опыт которой может послужить уроком для дня сегодняшнего! Тем более, если вспомнить сегодня ситуацию во всем мире с постоянными и коварными эпидемиями, ужасной антисаниторией...

Но вернемся к нашему повествованию.

Из Царицына, в лучах весеннего солнца, под звуки бравурного марша и восторженные крики горожан, отходил от перрона т экстренный поезд. Теперь он увозил Лорис-Меликова в сиятельный Санкт-Петербург.

Удостоенный в Зимнем дворце похвалы императора Александра Второго, граф обрел в Царицыне звание Почетного Гражданина. Чему был весьма рад, как и признательные ему волжане!

Мой читатель! Не ищите на улицах Волгограда памятную доску с именем уважаемого Лорис-Меликова — увы, ее попросту до сих пор нет… А ведь могла бы быть!

А Лорис-Меликов был введен в Государственный Совет империи. В сложной жизни державы он сделает немало и станет известным государственным мужем!

Главной задачей будет считать борьбу с другим, более ужасным злом — беспощадным терроризмом оголтелых революционеров, зловещее эхо которого разнесется по всему миру. И обретет страшное зло сегодняшнего терроризма, выросшего в глобальную силу. Ибо человечество слишком быстро забывает уроки истории.

А попрощаемся мы с нашим героем его собственными словами. О самом себе.

«Едва успел оглянуться, вдуматься, научиться, вдруг — бац!- иди управлять уже всем государством. Я имел полномочия объявлять по личному усмотрению высочайшие повеления». И это помогало Михаилу Лорис-Меликову в самый трудный час обдумывать и принимать единственно верные решения. Для блага Отчизны.

И думается, что он имел в виду и дни борьбы за волжский благодатный край и людей его, наших предков, в том далёком, тревожном 1879 году.

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

Не один месяц, склонившись над военными архивами, я сражался и побеждал, страдал от ран, ненавидел и любил вместе с Георгиевским кавалером, генерал-лейтенантом Андрианом Карповичем Денисовым, героем Дона!

Сегодня имя его мало кому известно. А он был сподвижником Суворова, Кутузова, атамана Матвея Платова. Его хорошо знали государыня Екатерина Великая, императоры Павел 1 и Александр 1, жители городов Европы.

Звезда генерал- лейтенанта Денисова до сих пор сияет в плеяде видных военных деятелей Российской империи! И я расскажу вам о наиболее ярких сражениях и делах его.

Начнем, пожалуй, со времени Екатерины Второй, когда в семье военного в станице Пятиизбянской родился в 1764 году наш будущий герой. Тополя и березы окружали его в детстве, их шелест и щебетанье птиц, и дым костров грели ему душу в боях-походах. Ведь так рано, с 12 лет, начал службу он казаком в полку своего дяди, Федора Петровича Денисова…

Наступил 1790 год. Россия выходит на южные моря. Наступает эпоха беспощадных русско-турецких войн и громких побед Суворова и его сподвижников. Денисов в чине премьер-майора командует полком, отличается незаурядной храбростью и умом в жарких баталиях с янычарами.

Но вот на пути россиян встали неприступные стены Измаила. Помните, как ответил комендант турецкой крепости на дерзкое предложение Суворова сдаться? «Да быстрее небо рухнет на землю, чем Измаил спустит свои знамена!».

И тогда начался небывалый штурм! На непробиваемые бастионы двинулись также отчайные полки Денисова и Платова. Казаки ахнули.

Ров Измаила был настолько крут и глубок, что кружилась голова. Тогда Денисов кинул клич и ринулся в эту пропасть, а за ним его верные казаки. На штурмовых лестницах они карабкались на стены крепости, под самое небо. А сверху озверелые турки лили кипяток, расплавленный свинец и смолу. Денисов с казаками остервенело вступили в ужасную сечу, где люди нещадно убивали, кромсали, изничтожали друг друга сотнями, тысячами тысяч…

«Вот он, герой!»-вскричал генерал Орлов, когда на вершине бастиона Измаила появился, весь в дыму и пламени, едва держась на ногах от сильной контузии Андриан Денисов. А над поверженным Измаилом взметнулся русский стяг. Один… Другой… Измаил пал! Турки бежали!

Суворов был восхищен отвагой 26-и летнего Денисова и лично ходатайствовал перед Екатериной Великой.

«Премьер-майор Андриан Денисов во время взятия штурмом крепости Измаильской …с вверенным ему полком, достигши до рва, взошел первый на бастион, где поступил с отличной храбростью и мужеством, был примером подчиненным, завладел с оными пушками. Свидетельствуя его Денисова подвиги, нахожу достойным его награждения.

Граф

Александр Суворов».

И на мундире Денисова засиял орден святого Георгия Победоносца 4-ой степени. А за другие выигранные сражения, захваченные в боях пушки, знамена, крепости, пленных он получает золотую медаль с изображением Екатерины 11. Портрет Денисова был помещен в знаменитой галерее Георгиевских кавалеров Зимнего дворца.

Окончилась, слава Богу, затяжная война с турками, но тут начались бои со шляхетской Польшей. Денисов и здесь выигрывает ряд жарких схваток. И вдруг его отзывают в Штаб Главного командования, вручают орден святого Владимира и — необычное, скрытое задание.

Теперь Андриан Карпович организовывает в части российской империи- Польше… секретное военную наблюдение. Добывает ценную информацию и предупреждает командование, что притихшие поляки-то готовят, потаясь и повсеместно восстание супротив русских, даже комплектуют свою немалую повстанческую армию.

Высшие генеральские чины недоверчиво тому усмехались. Но внезапно взвился огромным пожарищем польский мятеж под руководством Тадеуша Костюшко, бившего в пух и прах поникших генералов Екатерины Второй.

В это время Денисов выигрывает у повстанцев около двадцати сражений. Лично ведет верховых казаков в атаку против польской конницы, и первый врубается в ее ряды. Безумная храбрость его порою дорого обходилась. Он получает тяжелые ранения саблей в шею и руку, другая рука его прострелена.

В старинных военных записках Денисова я обнаружил, что именно его настырные казаки загнали в гнилое болото и пленили раненого Костюшко, собираясь добить его среди зарослей камышей и квакающих лягушек. Только подоспевший во время верхом Денисов спас того от верной смерти, и чудом, избежавший расправы Костюшко стал впоследствии национальным героем Польши.

А Денисов с полками под командованием Суворова уже скачут с пиками и гиканьем на штурм Варшавы, бьются под градом картечи и ядер, и вот с взятием ее заканчивается усмирение Польши.

Молодой, поседевший и уже прославленный в боях, награжденный золотой саблей, он возвращается на Дон родной. В кругу семьи, жены и доченьки передохнуть от треволнений военной жизни. И шелестели стройные тополя, как в детстве, оберегая его тревожный сон. Но семейная жизнь, увы, не удалась. Как признавался он на склоне лет, женился-то на дворянке из казачьего рода волжских атаманов Персидских, что в посаде Дубовка, из-за ее немалого богатства. Супруга – же оказалась с молодости хворой, ко всему равнодушной и долго не прожила. И только дочь радовала его…

Еще не успели затянуться больные раны, как затрубили трубачи тревогу, призывая Денисова в Итальянский зарубежный поход. Под знаменами Суворова и в звании уже походного атамана! Он сражается в первых рядах, освобождает в приступах, ночных рейдах от французских завоевателей итальянские города Милан, Маренго, Бергамо. Последний, так был взят только одними казаками.

В своих мемуарах Андриан Карпович рассказывает: «Я благодарил всех офицеров и казаков за славный их подвиг и тут же принял от начальника города ключи и жителям объявил снисхождение и послал нарочного с донесением. Фельдмаршал Суворов по донесению моему сам прискакал ко мне в Бергамо верхом, облитый дождем и грязью и хвалил всех офицеров и казаков».

И итальянцы с радостью и песнями встречали освободителей, бросали венки, фрукты, охапки цветов бравым казакам и командирам.

Денисов с полками совершает знаменитый переход через заснеженные Альпы. Его казаки разделяют поровну все опасности с чудо-богатырями Суворова. Они дерутся у Чертового моста и переходят над пропастью по хлипкому настилу из досок, связанных лишь шелковыми офицерскими шарфами да ремнями. Не зря, наверное, Суворов называл надежного вояку Денисова «Мой Карпович». Итальянский поход Денисов заканчивает уже генерал-майором и награждается тремя орденами святой Анны.

В 1801 году судьба направляет его в самую загадочную в истории казачества экспедицию.

А дело в том, что эксцентричный император Павел 1 вместе с Наполеоном, жаждущим завоевать весь мир, решили провести этот необычный поход. Павел 1 даже освободил из казематов Петропавловской крепости ранее судимого и опального атамана Матвея Платова. Атаману всего Войска Донского Орлову направил секретный рескрипт.

«Англичане собираются сделать нападение флотом и войском на меня. Но нужно их самих атаковать. Заведения их в Индии лучше всего. Поручаю всю экспедицию Вам и войску вашему. Соберитесь Вы с оным и выступите в поход на реку Индус и на заведения аглицкие, на ней лежащие. Вам надобно Индию освободить и привести к России в зависимость. Все богатства Индии будут вам за сию экспедицию наградою.

Бог Вас благослови.

Павел»

Походные атаманы Платов, Денисов и другие командиры догадывались, что это была скорее авантюра, а не военный, продуманный до мелочей марш.

Ведь надо было морозной зимой срочно собрать 22 тысячи вооруженных казаков. Всех до единого, и выступить огромной армией в неведомую, южную страну. И сделать это без подготовленных заранее достаточных запасов провианта, фуража, оружия, лазаретов и даже без должных денег. К тому же Павел 1 не мог прислать на Дон точные, проверенные лазутчиками карты похода на Индию, ибо таковых сам не имел. И пути оставались неясными и туманными. Вдобавок, экспедиция и дела ее, были засекречены с самого начала и до конца, что сковывало ее проведение.

Но приказ есть приказ! И казаки, собравшись в станицах Качалинской, Усть-Медведицкой, по Бузулуку двигаются войском по Заволжью, направляясь к Оренбургу. Дорога отмечалась трупами павших лошадей и верблюдов, сотнями обмороженных и погибших людей. Начался голод. Донцы хотя и роптали, но продолжали идти вперед и вперед.

Денисов и Платов, в изматывающем походе, нередко задумывались: или это просчет императора Павла или …чей–то злой умысел погубить вольных, не всегда покорных казаков.

Вот один из эпизодов мужества атамана Денисова. Третий месяц похода. Пустоши Заволжья. Распутица. Кони сотнями вязнут по брюхо в балках. Коварный лед на Волге уже тронулся. Казаки с ужасом смотрят на разлившуюся без конца реку. Но кто мог отменить переправу, если ее приказал провести сам император?!

Денисов видел, что тяжелые пушки и повозки, лошадей ждет неизбежная гибель подо льдом. Тогда он лично руководит опасной переправой через ледоход.

«Тут на наших глазах лед тронулся и на несколько саженей подался вниз. Я приказал, несмотря на этот ненадежный лед, идти через Волгу. Мужиков с веревками поставил через всю Волгу. Казаки повели через лед лошадей – провалились… В трех полках было провалившихся 700 лошадей, но ни одна из них не утонула. Все полки переправились через Волгу».

Так Денисов выигрывает еще одно сражение — с неумолимой природой. И спасает тем казачьи жизни.Только убийство царедворцами Павла 1 прекратило безрассудный поход. Изможденные казаки, ведомые Денисовым и Платовым, воротились на Тихий Дон. Но Англия, эта давняя соперница России, была в шоке от мужественного казачьего похода в сторону ее владений в Индии. А донцы еще раз показали всей Европе пример верности своему воинскому долгу.

А Денисов за скоростью лет превратился в мужественного полководца, пусть израненного, но закаленного в лишениях и тяготах воинских.

Но впереди всех, и Денисова, ждало более сильное испытание — баталии 1812 года.

С началом Наполеоновских войн он сражается за рубежом, в пределах Пруссии, разбивая неприятеля. Получает за заслуги золотую саблю с надписью «За храбрость», украшенную алмазами. Отличается со своими казачьими полками и кавалерией в делах при крепости Кюстенджи, и награждается рескриптом Александра 1.

Однако талантливый честолюбец атаман Платов очень ревностно относился к великой воинской славе любимца Суворова – Денисову. Платов, будучи более гибким и вхожим в придворные круги, старался всячески умалить заслуги соперника Денисова, более образованного и талантливого военного, не допускать того на большие дела и должности.

Когда французская армада вторглась в пределы России, то боевого генерала Денисова не допускают на арену сражений и назначают на Дон наказным атаманом. Он, несмотря на боль обиды, приступает активно к формированию новых казачьих полков. И вот более двух десятков свежих полков мчаться на поля сражений к Кутузову, который был весьма признателен за то прокаленному сражениями атаману Денисову. А император поблагодарил донца специальным рескриптом от 2 ноября 1812 года с приложением ордена святого Владимира. Конечно, были и другие весомые награды.

После кончины войскового атамана графа Матвея Платова преемником его на этот пост был назначен не кто иной, как наш Денисов. Он стремился многое организовать по – новому, а так же сохранить самобытную жизнь и службу казачьего края, был поддержан императором. Но затем наткнулся на мощное сопротивление сановников. Даже самого государя…

Не успел этот новатор еще что-то сделать из задуманного, как был оклеветан из высшей знати завистниками — к его ярким военным подвигам и славе. По ложному обвинению в нерадивости, а то и злоупотреблениях атаман был уволен в отставку. Целых двадцать лет чиновники пыжились доказать его несуществующую вину и засадить генерала в вечные казематы!

Но и это, свое последнее сражение, на этот раз с мощным чиновничьим миром, выиграл, как и прежде, непобедимый казак Денисов!

Последние годы он провел в своем имении. Был большим жизнелюбом, благотворителем и писателем. Я разыскал в архивах его увлекательные мемуары, и засиживался допоздна над ними.

Андриан Карпович Денисов дожил до 1841 года. Над тихой могилой его склонились трепетные березы, а весной сюда прилетают певчие птицы.

И каждый раз, когда я слышу звуки бравурных маршей, я вижу гордо марширующий 7-ой Донской казачий полк, названный в честь нашего отважного земляка — Денисовским полком! А над ним гордо развеваются победные Георгиевские знамена, пожалованные за отличную храбрость!

Имя славного сына России и Дона, генерал-лейтенанта Андриана Карповича Денисова не забыто!

......................

Добавлю, что по этому очерку мы демонстрировали по Волгоградскому ТВ видео передачу.

В Волгограде опубликована повесть автора "Звезда атамана Денисова", используя ее донские казаки по инициативе Н.Дядиченко и на собранные средства, при поддержке властей, установили памятник А.К. Денисову на месте его захоронения в Ростовской области.

Продолжаем рассказ о главных сынах и дочерях России, которые оставили на дорогах истории нашей страны и за его пределами — яркий, запоминающийся след!

Он лишь присыпан пылью времени и таится в тени забвения. Но мы вернем из прошлого имена наших земляков, чтобы не прерывалась светлая дорога памяти и связи поколений.

Необычный миллионер...

В мудреной истории казачества промышленник Николай Парамонов был одним из немногих донских бизнесменов-миллионеров. Более того, имя его длительное время оставалось под запретом для советских историков и читателей.

После реформы 1861 года жизнь в станицах и селах донского края мало изменилась.

Казак Трофим Парамонов из станицы Нижнечирской удивил станичников тем, что занялся торговлей мануфактурой.

Возил издалёка ткани да платки яркие, потом открыл лавку. Вот с этой маленькой торговли и начал богатеть род казаков Парамоновых, «торговых казаков», как их тогда называли.

Среди донцов это занятие было редким по сравнению с сибирскими казаками. Торговали больше пришлые.

Итак, в семье удачливого Трофима Парамонова в 1878 году в зимнюю стужу родился внук, названный Николаем.

Дед на воспитание внука, усы покручивая, велел:

— Денег не жалеть!

Обучаясь в университете, внучок сей увлекся революционной деятельностью, за что и был с шумом исключен. Посему занялся с отцом, богатым ростовским купцом, обширной коммерческой деятельностью.

«Торговый дом Парамоновых» был уже известен далеко за пределами Дона!

Продуманный дед хотел, чтобы «парамоновское дело» велось руками молодыми.

И он не ошибся во внуке Николае. Тот проявил хватку, быстро расширил коммерцию, увеличил капитал – и обошел конкурентов.

Заметим, что Парамоновы вкладывали «денежку» в крупную промышленность и водный транспорт. Дон-то вон он, рядом плещется, играет!

Парамонов вел обширную скупку и торговлю зерном на Дону и по России. Ему принадлежали многочисленные хлебные ссыпки, склады, мукомольные мельницы. Он успешно занимался судостроительным и судоремонтным производством. Владел пароходами, баржами и пристанями. Его предприятия располагались также в г. Калаче-на-Дону. Здесь же ему принадлежал один из крупнейших в России судоремонтный завод.

Он был владельцем нескольких крупных угольных шахт. Так, шахта «Епилдифор», глубиною в 500 метров, считалась по оборудованию и безопасности лучшей в России.

Обратимся к архивным документам.

«Парамоновым принадлежали хлебные ссыпки от устья до верховьев Дона Собственные пароходы и баржи. Пристани. Калачевский судоремонтный завод (их) был одним из самых крупных в России».

Хочу добавить, что среди казаков уважение к Парамонову было глубоким и искренним. Почему, спросите Вы?

Вот какой ответ сохранили документы:

«По отношению к своим служащим и рабочим Николай Парамонов старался

быть не только требовательным хозяином, но и заботливым опекуном».

Оказывается, Парамонов — новатор по духу, начиная любое дело, думал о людях — не во вторую очередь!

Приобрел угольную шахту или судоремонтный завод – сразу строил удобные общежития для рабочих, рядом столовые — очень дешевые. Открывал больницы. Школы с вечерними курсами, детский сад, и знаете, кино… Это тогда-то! При "диком" царизме!

Как бы мы сказали сейчас — строил весь социальный комплекс! Денег не жалел!

С Парамоновым могли конкурировать на Волге, в том числе Царицыне, лишь

нефтемагнаты-миллионеры шведы братья Нобель, построившие здесь отменный Нобелевский городок.

Наш Парамонов, высокий, смуглый, сильный постоянно появлялся в родной Нижнечирской станице. В результате одной из поездок там вырос Народный Дом, с отменной библиотекой! На строительство Дома он потратил огромную сумму!

Вот и задумываюсь я… А вдруг кто-то из наших волгоградских миллионеров-земляков, я вычитал в газете, что их около ста человек), возьмут да и выстроят в своих родных местах — вот по такому же Дому культуры.

Или хотя бы, на худой случай, восстановят разрушенные перестройкой. Чтобы потомки их спустя сотню лет, также могли с гордостью произносить эти имена. Да вот большое «сумление», как говорят казаки, меня в том берет…

Миллионер… и революционер

Николай Парамонов был человеком трезвого расчета, бизнесменом и — одновременно романтиком!

Вот такой необычный сплав имел наш земляк-миллионер!

Вы знаете, я был поражен, когда вычитал, что «Парамонов был ярым противником монархии и разделял идеи социал-демократов».

Оказывается, он по примеру некоторых русских миллионеров-промышленников стал поддерживать оппозицию против тогдашнего строя, а так же деятельность революционных организаций, увлеченных будущим коммунизмом.

Жандармерия знала, что Парамонов входил в число либеральных российских — миллионеров. Секретные документы охранки прямо свидетельствуют, что он щедро подсоблял финансами деятельность подпольных революционных организаций. Жертвовал крупные суммы ассигнаций! Организовывал современные типографии.

Этот богач-просветитель открыл в Ростове-на-Дону для прогрессивной и революционной печати крупное издательство «ДОНСКАЯ РЕЧЬ».

Парамонов выпускает в свет десятками тысяч дешевые издания Л.Толстого, Куприна, Бунина, Горького, Серафимовича…

Писатель Вересаев вспоминал:

«Книг за мою жизнь вышло порядочно, но дороже всех мне – выпущенные издательством «Донская Речь»,- эти так глубоко проникавшие в народ парамоновские книжки, которые стоили так дешево…».

Его книжные магазины и склады находились по всей Руси и поддерживались добротной рекламой. Именно ему принадлежит выпуск историко-революционного журналов «Былое», «Русской исторической библиотеки» и «Народная жизнь».

Во время революции 1905-1907 гг. Парамонов издавал множество прокламаций социалистов и демократов. При выборах в Первую Государственную Думу тиражировал массовые выпуски по острым демократическим вопросам.

Но Парамонову пришлось за это жестоко поплатиться!

В секретных документах заявлялось:

«Всем известно, что деятельности и капиталам донского миллионера Николая Парамонова, обязано русское общество и русская армия СВОИМ РАЗЛОЖЕНИЕМ в 1905 и в 1917–м годах.

Это его издательство «Донская речь» выпустило те миллионы социально-революционных брошюрок, которые влились в русский народ — и привили ему яд бунта и большевизма».

На Парамонова было устроено гонение.

Цензура запрещает его демократические издания! Раз!

Издательство опечатывается властями. Два!

Против него, донского толстосума, возбуждаются уголовные дела! Три!

Миллионер Николай Парамонов предается суду за неуважение к власти и призывы к свержению государственного строя. Его дело насчитывало десятки толстых томов.

Но Парамонов сопротивляется, и лучшие светила адвокатуры ведут его защиту!…

Накаленный до предела суд выносит этому мощному возмутителю спокойствия обвинительный приговор! Три года лишения свободы с заключением в крепости!

Но фортуна улыбнулась Парамонову – он попал под амнистию 1913 года.

И она спасла его от лишения свободы!

Но невзгоды – не сломили его казачью натуру!

Он, конечно, не был ярым революционером, но порядки самодержавия его не устраивали. Он стоял за буржуазно-демократическую революцию, которая позволила бы прийти к власти людям его делового круга.

Парамонов много занимался благотворительностью. Делал немало для поднятия культуры, духовности, помощи донской бедноте.

Николай Парамонов входил в число крупных российских промышленников. Бизнесмены Парамоновы в годы Первой мировой войны внесли на дело обороны страны, не жалея денег, около 1 миллиона рублей.

Наш земляк в эту пору много делает для развития своего края, для России. Мечтает о создании казачьей донской республики… Ведь надвигался 1917 год…Год потрясений и перемен …

К этому времени бизнес Парамоновых достигает зенита!

Николая Парамонова величают «хлебным королем»!

Свидетельствуют документы:

«Ростовская мельница Парамонова считается второй по мощности в России. Парамоновские рудники выпускают десятки тысяч вагонов антрацита, который согревает жителей Дона и Северного Кавказа. Парамоновы имеют морские и речные пароходы, буксирные баржи. Основной капитал Торгового Дома Парамоновых доходит до 20 миллионов рублей».

И вот 17-й год. Октябрьский переворот….

Наш земляк, так рьяно поддерживающий революционеров, устремляется в Москву, к друзьям, чтобы поближе узнать результаты свершенного…

Лучше бы этого не было!…

Вернулся домой на Дон, Николай Парамонов страшно разочарованной смутной и беспредельной революции.

Но сидеть сложа руки не мог!

Политику новоявленной власти красных Советов Николай Парамонов не принял. И стал одним из организаторов средств для Белой Добровольческой Армии.

Он активно участвует в создании молодого казачьего государства -Всевеликого Войска Донского.

Он так надеется:

— Не получилось построить задуманное во всей России, может быть удастся сделать на Дону!

Парамонов склонялся к идее самостоятельного донского казачьего государства. Так же, как и донской белый атаман П.Н. Краснов, (хотя особо атамана он не жаловал).

При нем он занимался экономической и просветительской деятельностью. От Краснова он принимает непростой пост управляющего Донским отделом торговли и промышленности.

Архивные источники дополняют, что Парамонов с размахом руководил деятельностью своих предприятий в границах казачьего государства. Осенью 1918 года с другими горнопромышленниками основал мощный Угольный синдикат. Участвовал в создании Юго-Восточного промышленного Банка. Им была получена концессия на строительство сахарного завода.

Он, прагматик в жестком мире бизнеса, оставался неисправимым романтиком! Все-таки надеялся на свой, прогрессивный путь в этом кошмарном водовороте разрухи и политической вакханалии.

У него были огромные планы по налаживанию мирной жизни на Дону!

Всегда имеющий свое мнение строптивый и самовольный Парамонов арестовывался за «антикрасновские действия».

2 февраля 1919 года в составе Войскового Круга, при секретаре писателе Федоре Крюкове, он принимал отставку Донского атамана П.Н. Краснова.

В 1919 году при генерале Деникине Парамонов, имеющий опыт политической и издательской работы, был поставлен управляющим Отдела пропаганды по борьбе с большевиками. Принимал участие в работе в Новочеркасске Донского круга, являлся видным лидером оппозиции.

Парамонов в итоге понял, что он не может сотрудничать с Белой армией — и подал в отставку.

Но Парамонов, слишком активный и независимый, (и все еще миллионер!) не устраивает многих сильных. А оккупировавшие Ростов немцы, те и вовсе арестовывают его!

Вырвавшись из застенок, неугомонный Парамонов поспешает в Петроград. Дело в том, что его общероссийский журнал «Былое», издаваемый там, стал поддерживать политику советской власти. Что, естественно, Парамонова не устраивало!

Да, это был тот же Парамонов, который ненавидел монархию, но и приход к власти воинственной диктатуры большевиков не входил в его планы!

Он потребовал ликвидации журнала «Былое» — и уезжает на Дон!

Путь его на юг, сквозь раздираемую междоусобицей, окаянную Россию, был для него страшно тяжелым и мучительным! От увиденного им и услышанного!

Николай Парамонов-промышленник и политик, миллионер и благотворитель, всегда сильный и решительный, теперь мечется в поисках…

В поисках своего пути!

В обширном кабинете дома, он часами сидит неподвижно, обдумывая тяжкую думу. Друзья вспоминают, что в те дни он горько переживал свою ошибку: это помощь в подготовке вооруженной революции.

И восклицал:

« ЛУЧШЕ БЫ ЭТОГО НЕ БЫЛО »

После поражения Белого сопротивления крупные дела, огромную недвижимость и все лучшие наработки Н.Парамонова прибрала в свои руки Советская власть.

Прощание с Доном…

Оно было для него ужасной трагедией… Здесь прошла сложная, хотя и плодотворная жизнь… Непростая судьба его.

Вместе с последней волной эмигрантов, захватив остатки наличного капитала, семья Парамоновых в 1920 году эмигрировала на собственном пароходе «Принцип» в Турцию.

Затем они уезжает в сотрясаемую революцией Германию…

Здесь Николай Парамонов занимался строительством, биржевыми операциями. Поддерживал отношения с находившимся в Германии атаманом П.Н. Красновым.

Так, благодаря финансовой поддержке Н.Е. Парамонова вышли крупные романы Краснова «Понять-простить», «С нами Бог!», «Опавшие листья», историческая повесть «Все проходит».

Николай Парамонов с Красновым выступил учредителем антисоветской организации «Братство Русской правды».

Но активной политической деятельностью Парамонов почти не занимался. От сотрудничества с нацистами, в отличие от П.Н. Краснова, категорически отказался.

В 1944 году Парамонов с женой Анной Игнатьевной переехал в Карлсбад, в Чехословакию.

Затем они проживали в американской зоне оккупации в Баварии. В 1946 году он с сыном организовал массовый выпуск «книжек для народа» — для десятков тысяч бывших военнопленных и угнанных в Германию граждан, находившихся в лагерях для перемещенных лиц. Денег на это благое дело не жалел.

Это были томики Лермонтова,Пушкина,Гоголя…

Скончался Н.И. Парамонов в 1951 году в возрасте 74 лет от болезни сердца, (по другим данным в 1957 году). Он похоронен на городском кладбище баварского города Байрот.

Его потомки стали известными деловыми людьми во Франции, Испании, США, Греции.

Несомненно, Николай Парамонов, как состоявшийся талантливый предприниматель, мог сыграть положительную роль в будущей истории России и родного Дона.

Я обозначил отдельные штрихи его насыщенной, бурной и плодотворной жизни!

…От устья до верховьев на Дону казачьем, как и везде,зима!

Запорошены снежком, стоят вдоль реки, то там, то здесь бывшие парамоновские пристани да ссыпки для зерна.

Стоят почти целёхонькие, лишь дерево потемнело от времени.

Хотя столько бурь пронеслось над ними!

И не раз станичники местные переговариваются-гутарят:

«Встретимся… на Парамоновской… Рыбалил недалече от Парамоновской…»

Живет фамилия и поныне! Живет и звучит на донских и дальних берегах!

И уверен я, что в наших краях можно найти еще следы добрых дел земляка, благотворителя, миллионера, а просто казачьего сына Николая Парамонова!..

Возвращение изгнанника

Однажды в моих юных руках оказался роман «В дебрях Севера» неизвестного писателя со звучным именем — Джеймс Оливер Кервуд! С первых страниц был очарован я миром таинственных зелёных лесов Канады, потрясающими приключениями и развертывавшейся под их сенью романтической любви.

О, то было в пору моего далекого студенчества в Саратове… Тогда сам я был безоглядно влюблен в свою молоденькую жену Раю, бойкую казачку с берегов Бузулука. Шел счастливый, хоть и непростой четвертый год нашей жизни. «Они студентами были, они друг друга любили…». Обнявшись в тесной каморке, с маленьким сынишкой, мы вслух читали эту повесть. И переживали за любящие сердца... С той молодой поры, вместе с романами Кервуда, мы прошли вместе горнило жизни, более 40 удивительных и насыщенных лет. До глубоких серебристых седин...

И потрепанные, небольшие книги Кервуда, изданные в нэповские 30-е годы, были верными спутниками нашей семейной следственно – прокурорской судьбы! В годы болтливого «коммунистического строительства», застоя и неверия, продажности «перестройки» и всесильной коррупции, они подавали нам примеры мужества, высокой порядочности и силы воли в достижении цели. Конечно же, в первую очередь мне, ибо ни влиятельных родственников и мохнатой руки отродясь не имел... Удивлялся я, что сочинения Кервуда тогдашней советской властью не переиздавались, за исключением повестей о животных «Казан», «Гризли» да «Бродяги Севера».

Разыскав кропотливо за десятилетия жизни собрание сочинений Кервуда, изданные в период нэпа, желал я в те смурые времена поделиться с читателями жизнестойкими героями. И убедил редакцию волгоградской молодежной газеты печатать из номера в номер один из моих любимых романов «Лес в огне». Открыв его для юношества, в Волгограде напечатали еще одну повесть Кервуда «Мужество капитана Плюма». Так в дряхлеющей стране Советов мы пополнили скудный список неунывающих приключенческих героев.

Хотя во всем мире юношество увлекалась сочинениями Кервуда в количестве около тридцати великолепных остросюжетных романов.

И решил тогда разгадать загадку я… Почему наша партийная идеология поставила жирное клеймо, наложила «вето», на творчество этого певца сурового Севера. Писателя, учившего упорно преодолевать трудности, приходить людям на помощь, бороться за любовь возлюбленных, души не чаять в животном Мире? И лишила поколения молодежи прекрасных книг Кервуда. Тем паче, у нас-то печатались книги Пришвина, Бианки, Паустовского, тоже о манящей дикой природе, меньших братьях наших – четвероногих…

Задумывался и чесал затылок ... Может сама личность писателя Кервуда несла нашей светлой молодежи пороки, как сидевший неоднократно за кражи в тюрьме, будущий «немецкий Майн Рид» Карл Май, один из любимых писателей Адольфа Гитлера. Или осужденный за преступление, и "мотавший " строк в тюрьме будущий американский известный писатель О Генри, или «русский Майн Рид», писатель и ярый эмигрант – белый генерал Петр Краснов, верно служивший Гитлеру?

А может ярым националистом-шовинистом да антикоммунистом был американец из канадских лесов Джеймс Кервуд?..

В ту эпоху непросто было найти ответ на эти вопросы. Однако год за годом, поди десятилетиями, разматывал я этот клубок, невольно проводя этакое расследование...

Масла в огонь тогда долила раскопанная мною критическая и противоречивая статья о повестях Кервуда «Бродяги Севера» и «Казан» этаких ретивых строителей коммунизма от года 1926- го в массовом журнале «Печать и революция». Вот ИХ точка зрения… Знакомимся. Начало архивной цитаты!

«Бродяги Севера — собака и медведь. Казан – помесь волка с собакой. Место действия – Америка за полярным кругом. Люди – охотники, продавцы мехов, факторы – всех цветов, национальностей, возрастов, заброшенные судьбой на таинственный, сулящий гибель или великие богатства Север.

Почти аналогичны конфликты развивающие действие обеих романов: борьба между «зовом волчьих предков» и стремлением к человеку.

Но не только одинаковый стержень сюжета делает оба романа досадно схожими между собой: все пейзажи, все события северных лесов, «великие морозы», пожары, охоты, описанные в «Бродягах Севера», в чуть-чуть перефразированном и гораздо более бледном виде воспроизведены в «Казане».

Те же женщины, длинноволосые и белокурые, олицетворяющие для собаки-волка мягкость, нежность, защиту от дубинок и хлыстов мужчины. Те же повторенные много раз, правда, наиболее сильные моменты книги – моменты «призыва леса» и человека, природы, порабощающей, но все же манящей и притягивающей «цивилизации».

«Бродяги Севера» написаны гораздо удачнее – свежее и непосредственнее, чем «Казан», излишне удлиненный, полный повторений и под конец не производящий никакого впечатления, многократно использованных эффектов.

Кроме того, вся фигура Казана и в лесу и упряжи, и на охоте, настойчиво вызывает в памяти другой, действительно яркий, оригинальный, трогательный образ лондонского Белого Клыка. Да и вся книга, даже в сюжетных своих подробностях, в общем, достаточно бледная вариация на лондонскую тему.

Люди совсем не даются Кервуду. Мужчины или заклятые злодеи или смелые и добродетельные герои. Женщины – неживые схемы из длинных переливающихся золотистых волос, певучего голоса и любви к животным.

Все же страницы, посвященные лесу и зверью, несомненно, свежи и привлекательны: в очень тонких пастельных тонах передано «дыхание» северной природы. О зверях Кервуд пишет с трогательной любовью, а порою с мягким, изящным юмором.

В общем же, книги малоинтересны и еще менее ценны: сюжеты, вся сфера их развертывания -чересчур схожи с сюжетами чудесных вещей Д. Лондона, в частности, с «Белым Клыком». Художественные же достижения не так велики, чтобы оправдать это бросающиеся в глаза сходство.

Каким-то несвоевременным и чуть-чуть детским кажется этот уход автора в мир примитивной психики зверей и в мир людей, до конца приближенных к природе, схематизированных и упрощенных». Окончание архивной цитаты!

Озадачен был, малоопытный я, — неужто действительно тогда все книгочеи считали романы Кервуда полу никчемными, да захудалыми? И окунулся с головой в другие журналы прошлых лет. Оказалось, что в периодике тех лет обозреватели нередко клеймили позором сочинения Кервуда, как сентиментально-мещанские, отвлекающие от важного дела коммунистического строительство и противоречащие ему своим уходом в мир романтики и приключений, борьбы за любовь и личную жизнь. Понятно, это была целенаправленная партийно-советская идеология против приключенческой и остросюжетной, особенно, зарубежной "капиталистической" литературы.

И я облегченно вздохнул, обнаружив иное мнение в нашем журнале 1926 года «На литературном посту».

Вот оно, ставшее тогда успокоительным для меня, и энергично двинувшее вперед на многие десятилетия в познание огромного и многообразного Мира Кервуда!

«Д. Кервуд. Долина молчаливых призраков.

Тип приключенческого романа из жизни Американского Севера времен его первоначальной колонизации. Роман, несмотря на его «таинственное» название и столь же завлекательную обложку, лишен, однако аляповатости и бесцеремонности, свойственной авторам приключенческого пошиба.

Кервуд пишет увлекательно, интрига развертываемая им, лишена шаблона, а действительное знание края и обстановки места действия, оживляет интригу и быстро усваивается читателем, как подлинное происшествие.

Перевод оставляет желать лучшего, но все же не мешает прочесть любопытную книгу».

Тут-то я, в поисках информации о жизни и романах приключений Д. О. Кервуда, от души взбодрился!..

Напомню, это был заскорузло-стабильный 1973 год… Даже попасть для поиска материалов в бюрократические архивы тогда было не так просто.

Только через десятилетия нашему читателю стало известно, что есть замечательный американский сайт, посвященный жизни и творчеству этого писателя, есть его музей, в Америке и Канаде,(в дебрях которой бродил он и его смелые герои), и многих странах переиздаются его романы и многочисленные рассказы, не говоря о популярности фильмов по мотивам его произведений. О Д.О.Кервуде напечатаны на английском языке автобиография и некоторые работы...

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ....

.................................................

ИЛИ ЧЕРЕЗ ПРЕПЯТСТВИЯ — к ЗВЕЗДАМ!

...............................................

Шел 1906-й год… Недавно выпущенная книга П.И. Попова «В Америке», написанная по его личным наблюдениям в течение 23 -летней жизни в Америке и изданная в Петербурге, открывала российскому читателю неведомый во многом мир Соединенных Штатов.

Петр Попов – человек необычной судьбы. Родился он 1 января 1847 года в семье простого казака-дьякона в станице Скуришенской. Учился в Усть-Медведицком духовном училище. Закончил Воронежскую духовную семинарию. Но по стопам отца не пошел и поступил в Медико-Хирургическую Академию в Петербурге.

Превратности судьбы его начались с участия в подпольном кружке «Народная расправа» видного революционера С.Нечаева, считавшего, что для достижения цели все средства хороши, даже порочные.

По уголовному делу, возбужденному по факту убийства нечаевцами своего сотоварища, Петр Попов 13 февраля 1870 года был арестован в числе многих подозреваемых. Два года находился он в стылых казематах Петропавловской крепости под следствием, которое контролировал лично Александр 11. Дело о ярых революционерах взбудоражило всю Россию и Европу. Сам Нечаев скрылся за границу, впоследствии был осужден и скончался в Секретном доме Алексеевского равелина.

В 1871 году Петербургская судебная палата назначила нечаевцам строгое наказание, но Петр Попов, был оправдан, в ряду других, за недостаточностью обвинительных улик. Он с трудом верил в свое невероятное освобождение.

Однако он был лишен права получения высшего образования в империи. Больше к коварной революционной деятельности Попов не обращался.

Материалы нашумевшей на всю империю нечаевской истории послужили писателю Ф.М. Достоевскому основой для романа об одержимых правдоискателях -«Бесы».

Скажем, что казака Петра Попова данный удар судьбы не выбил из седла.

Он рискнул выехать в 1872 году без разрешения в Америку, к тому же не зная иностранного языка и не имея запаса денег. Упрямый донец сумел поступить на медицинский университет Нью-Йоркского университета. На учебу зарабатывал, где только мог. После нескольких лет усердных занятий Попов получает в 1875 году желанный диплом доктора медицины.

Вместе с женой он выезжает в дикие дебри Флориды, где врачует белых и индейцев, невзирая на угрозы расистов. Из глуши Флоридских лесов семью Поповых выжила жесткая тропическая лихорадка.

В флоридских местах волжанин-переселенец П.А.Тверской сумел возвести город Петербург-Флоридский, стал его мэром. Тверской писал в русские газеты о жизни передовой Америки. Объездил, как и Попов, многие штаты. Он создал яркую и содержательную книгу об Америке. И возможно, пути этих энтузиастов-эмигрантов не раз пересекались.

Петр Иванович Попов тоже проявляет в Штатах литературные способности. Еще студентом университета он пишет из Нью-Йорка в русские журналы и газеты статьи о культуре, быте, традициях американцев и переселенцев.

Как видно, публицист Попов был реалистом. Он повествовал о преимуществе республиканской системы, американских писателях, порицал ущемление прав негритянского населения и преследование независимой прессы. Только в популярном российском «Новом Времени» его очерки под псевдонимом «Казак» помещались в течение 20 лет!

Он сотрудничает также в солидных американских газетах и журналах, рассказывает «янки» о народном быте, обычаях, видных писателях и поэтах России. «Попов считался в Америке видным, почти единственным в то время авторитетным писателем по вопросам русской жизни и литературы», подчеркивали его современники.

В 1880 году Петр Иванович получает разрешение на возвращение в Россию.

Высокоэрудированный Попов, бывший узник Петропавловской цитадели, был приглашен в Нью-Йорк на ответственную службу в генеральное консульство. Трудился в нем в должности ученого секретаря в течение пятнадцати лет.

Петр Иванович переходит затем в развивающуюся сферу страхования и успешно осваивает этот бизнес.

В 1895 году возвращается в Россию как представитель огромного американского страхового общества «Эквитебль». Он принимает дела этого общества «в собственное владение в качестве директора и главноуполномоченного для России и Финляндии» и добивается крупных финансовых успехов.

Петр Попов не порывал связи с донским краем, состоял в Петербургском обществе взаимопомощи Донских казаков в качестве казначея, выступал в городе на Неве с лекциями перед земляками.

Он продолжает корпеть на литературной ниве, сотрудничает в «Вестнике казачьих войск» и в «Энциклопедии семейного воспитания».

При проживании в Америке ему был выслан русский заграничный паспорт, но, обзаведшись семьей, Петр Иванович, с разрешения русского правительства, стал американским гражданином. Имел свой дом в Бруклине.

Предреволюционное биографическое издание «Донцы 19 века», дает ему такую характеристику: «Попов может служить нагляднейшим примером того, что русский человек обладает всеми теми качествами, которые высоко ценятся в Америке, и которые без всяких влияний, выдвигают людей в ряды крупных общественных деятелей – неутомимая энергия, честность, обширные знания и постоянный личный труд».

Возникала ли у богатого предпринимателя Попова мысль возвратиться на житие в родной отчий край при советской власти? На это попытаемся ответить секретным распоряжением в 1929 г. прокурорам Сталинградского округа, (там находился отчий край П.Попова).

«Отпор обнаглевшему кулачеству нужно сделать решительно. В ближайшие дни в округе необходимо провести показательные процессы о кулацком терроре «убийства, поджоги». Предлагается Вам немедленно в 3-х дневный срок закончить этого рода дела и выслать все следственные дела в окрпрокуратуру спешно ночью…

Промедление в исполнении настоящей директивы будет преследоваться нами в уголовном и партийном порядке».

Здесь же требовалось рассматривать в ближайшие дни по одном делу о кулацком терроре, и наличие твердых доказательств, обеспечивающих применение ВЫСШЕЙ МЕРЫ наказания.

Итак, пути возврата американского бизнесмену Попову в казачий край были заказаны навечно и грозили страшной бедой…

После смерти Петра Ивановича Попова в Америке в Советской России в 1932 году был издан сборник «Нечаев и нечаевцы». В нем рассказывалось о малоизвестном участии Петра Попова в конспиративном сообществе «Народная расправа», о проведении над ним и 86 обвиняемыми первого в России открытого судебного разбирательства по политическому процессу против самодержавия.

Так «американец с Медведицы» Попов вошел в сложную историю освободительного движения в России и в историю русско-американских культурных связей.

Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ УВИЖУ...

Случилось так, что приезжая из Америки, и находясь в российских пределах, Петр Иванович, уже украшенный сединой, сумел разыскать в сибирской глуши следы своей мальчишеской любви.

О чем давно мечтал и жаждал узнать хоть малую весточку о той девчонке, которая одарила его светом и поцелуями чистоты.

Она происходила из интеллигентной сельской семьи и проживала в селе Иловатка на Волге-широкой, в которой души не чаяла. Закончив очередной класс обучения, приезжала жарким летом в его край погостить к родичам и сестренкам.

Подростки в неимоверный зной бегали охлануться в прохладных волнах. Собирались мальчишки-девчонки стайками, и с визгом и весельем плавали и брызгались… Вот там, на зеленом берегу, и приглянулась ему эта девочка с роскошной черной косой и пронзительно голубыми глазами, в которых отражалась то синева воды, то глубина бездонного неба… И были робкие прогулки по вечерним стежкам-дорожкам, нечаянные касания ладоней и стеснительная улыбка на лицах.

Она, загорелая, в ситцевом платьице, уезжала. Помахав ему рукой на прощанье и подарив коричневую заколочку от косы на память этих встреч. И летели их теплые письмеца, словно голуби, друг к другу. Однако родители ее не одобряли увлечения этим мальчишкой. Он не отличался примерным поведением, слыл сорванцом, как и его дружки, от которых трещали фруктовые сады. Хотя проявлял огромный интерес к книге, с которой редко расставался, и к познанию мира. Отец и мать ее, бывая здесь, вдосталь наслышались о нем, строптивом, от словоохотливых кумушек.

Пролетали метельные зимы, наступало чарующее лето. Они взрослели… Она с нетерпением и волнением ехала в гости повидать его, ибо впереди маячил отъезд ее на учебу в крупный город. Он не мог дождаться встречи с ней, после годовой разлуки! Считал месяцы и дни!

Разве в горячие 17 лет будешь сыт писаниной с просьбами не забывать и все время ждать! Разве может сухая бумага писем заменить пыл юных свиданий и манящих прикосновений!

О, это были бесподобно трепетные встречи молодых сердец лунными августовскими ночами! Они укрывались в тени тополей, забредали на пустой берег, чтобы уйти от недоброжелательных глаз и уберечь свои первые чувства от ухмылок и насмешек! О, эти несмелые, робкие поцелуи и неумелые, такие необычно-теплые объятия!

Но у судьбы для нас всегда приготовлены капризы… Родителям её не по душе были продолжающиеся годами встречи с пареньком, не имеющим образования, и, как говорится, ни кола, ни двора. Что мог в будущем предложить доченьке этот хлопец, растущий смалу среди визга свиней и ржанья лошадей, которых выпасал в летнюю пору, дабы принести в дом копейку.

Матушка её, служащая почты и папа, начальник большого хлебоприемного пункта, внушали дочери едино, сначала выучись — получи специальность. Ну а мальчики,.. их столько в жизни будет! Вон и сейчас какие орлы на тебя поглядывают, не то, что твой худосочный «женишок».

Она же, в душе с ними не согласная, не могла противиться всесильной воле родительской. А отец, нахмурившись, однажды заявил ей прямо: советую переписку с этим другом прекратить… Она же, переживая, продолжала ему писать, но уже не обещала встреч, отговариваясь, что настоящее чувство надо проверять временем… и прочее. Он же недоумевал, зачем проверять, если они есть, наши настоящие чувства!?

И вспоминал её прощальный, неистовый поцелуй! Когда она, уезжая домой, торопилась на железнодорожную станцию, но вдруг забежала к нему на работу, вымолвила горькие слова разлуки и пошла к двери. Но внезапно развернулась, и подбежала к нему. Обняла и раскрыла губы для прощального поцелуя, который запечатлела страстно на его губах. Какой горячий был этот девичий поцелуй! Это был их последний поцелуй в жизни! Он пылал на его губах всю жизнь, и он не мог забыть его никогда!

Будучи уже седой, писал он ей, «а прощальный твой поцелуй пылает до сих пор на моих губах — и его не отнимет никто!». Она отвечала: «Ой, как здорово!»

И продолжала:

«Я так отчётливо-остро вспомнила, как я, уезжая, забежала попрощаться ещё раз с тобой. И с такой грустью-тоской на лице вернулась на улицу, что молодая женатая пара родственников, которые отвозили меня к поезду, так мило заулыбалась... Так всё ясно вспомнилось, будто это было совсем недавно».

Уже на исходе жизни в их теплой, доверительной переписке, звенящей как обнаженная исповедь, она многое поведала ему. Писала, что, на её взгляд, семейная жизнь сложилась хорошо, и ей грех жаловаться.

Во время учебы в городе отбоя от вздыхателей сердца не было. Однако ее взял в жены односельчанин, о чем так радели их матери перед этим замужеством. Она работала в школе учителем, именно в той, в которой Петр когда-то учился. Там и жила у родственников.

Потом муж увез её в сибирские дали за лучшей долей, достиг службой офицерского звания в колонии-поселении для заключенных преступников. Была за ним, словно за каменной стеной. В казенном уютном домике, сияя красотой и счастьем, она преподнесла преуспевающему мужу двух детей. У них уже свои семьи, и у нее есть милые внуки. Супруг был настолько заботлив, что завел для семьи и детишек корову, которую сам доил и управлял, несмотря на ехидные усмешки. Очистив одежду от навоза, начисто помывшись и поодеколонившись, облачался в офицерский мундир и отправлялся на службу.

Она созналась Петру в переписке, что даже в замужестве, ах, вспоминала о нем и их пылких свиданиях! Писала с грустинкой: «Я очень ждала тебя… И замуж я вышла в 24 года, поздновато, скажем».

Когда они возобновили переписку спустя сорок с лишним лет после разлуки, и, будучи еще малопонятными друг-другу, то с душевной болью коснулись причины разлуки. Эта рана настолько не зажила в них, что он на миг прекратил писать ей, дабы дать успокоение своим переживаниям. А она… она, уже в преклонных годах женщина, писала ему:

«За окном льет проливной дождь, по стеклу струится вода,.. плачу и я, что не смогли уберечь своих чувств, что ты обиделся на меня…»

И горячо добавляла: «Первая любовь жива будет всю жизнь!»

Так начался их тайный, новый, в переписке, эпистолярный роман, самый решительный в жизни этой украшенной золотом осени женщины! Ах,как тепло все вспоминать и по-девичьи переживать,глубоко и зрело понимать и вновь сердечно чувствовать, как в молодости! Это и все другое доставляло ей неистребимое любование и желание горячо и насыщенно жить и любить!

...Ранее она с внуками прилежно наезжала к родителям в село на Волгу-красавицу, а они к ним в таежную Сибирь, и все радовались благополучию и процветанию.

И вдруг внезапно взорвался этот мир тишины, спокойствия и благополучия!

Словно безжалостный рок навис над их семьями-родами! За что? За какие такие провинности?... А ведь ничего не предвещало беды.

Совсем не старым, покинул земную юдоль обожаемый ею, больной отец. Скончался внезапно, находясь в сельской больничке. И жену, только что вышедшую от вроде поправлявшегося мужа, ошеломил на улице фельдшер вестью, что супруг ее умер. Мгновенно.

Она, дочь, поспешила из далекой Сибири на похороны. Но тут природа словно взбунтовалась против нее! Скверная погода задерживала транспорт, пришлось много простаивать. Судно на Волге, на котором она добиралась, тоже запоздало — сильный туман вынудил прекратить движение. Судно постоянно гудело, чтобы не столкнуться с другими.

После она добавляла: «Так мы простояли 6 часов, я вся издёргалась. А когда туман рассеялся, я была в шоке — мы стояли напротив нашего села, только на другом берегу. Вот так мне не повезло. Похоронили папу (больше ждать было нельзя, жарко очень было), а потом меня встретили на пристани. Приезжали родственники, а меня не было. Вот такая плачевная история».

Ее младший брат, проживал с матушкой, горем удрученной, и бережно выхаживал ее, вызывая удивление и одобрение односельчан. Но... сам не выдержал, сломался, пристрастившись к чарке... Молодым, в расцвете сил, трагически скончался.

Матушка в доме осталась одна-одинешенька. Будучи в летах, тяжко переживала потери-разлуки, заболела – и её ударил инсульт. Почти парализованную, привезла бережно дочь с жаркой Волги к себе, в стылую Сибирь.

А тут мать и бабушка мужа из их села крепко занедужили, и их пришлось тоже взять к себе. Еще удар! Повлияла ли резкая смена климата, (в мае здесь валил снег), либо сказался преклонный возраст, а может в роду были какие-то отклонения… Как знать. Но мать мужа, заболев, лишилась враз памяти и сознания. Сошла с ума.

Вот она и ухаживала день-ночь (какие там сиделки!) за тремя тяжелобольными, прикованными к постели, женщинами. И одновременно учительствовала усердно в школе. « Крутилась как могла. Только любовь к этим женщинам да помощь мужа помогли вынести это», писала она Петру.

Глядя на ее фото той поры, присланное из Сибири, Петру становилось тяжко — миловидная ранее женщина выглядела изможденной и поникшей раньше времени! Только крепкая сила духа чувствовалась в ней! Лишь светились на лице пронзительно-голубые глаза с темными кругами да блестели в ушах сережки.

Ревел северный ветер, стуча зелеными ветками в окно, напоминая ей садик у родительского дома. Домик, в котором ее всегда ждала милая мама! Она очень жалела о родителях, что не подумала с мужем о житие-бытие с ними в волжских краях, хотя могли бы… И что на веки-вечные, оказались матушка и отец разъединены тысячами верст и не похоронены вместе, как прожили. Боже, прости меня, грешную!..

И дальше он с горечью узнал в переписке, что на этом испытания её не закончились! То ли эта тяжелая ситуация отяготила умственные силы её мужа, вместе с напряженной службой, то ли что-то наследственное сказалось, но это сильно отразилось на его здоровье. Он начал вдруг слепнуть. И только лучшее хирурги спасли ей мужа! Ибо обнаружили и удалили у него опухоль головного мозга. Сколько бессонных ночей и страданий пришлось вынести ей, выхаживая его!

Глядя на нее, внезапно похудевшую и постаревшую, дети всерьез начали беспокоиться о ее здоровье. Тогда она взяла себя в руки — и выдюжила! И муж не сломался под ударами суровой судьбы! Все облегченно вздохнули.

Однако муж после операции стал полуслепым и видел только силуэты, а вблизи крупные буквы. Страстный книгочей, живя в окружении увлекательных томов писателей, вкушать их не мог. Ранее увлеченный баянист, теперь не мог слушать музыку, которую жена так любила. И она не рухнула на колени от всех бед!

Бушевала метель, в углах дома застыл иней, а она, притулившись к мужу, и прикрывшись накидкой, читала день за днем ему вслух классиков, и они обсуждали запавшее в душу.

А ей надо было вести уроки в школе, которой она истово и преданно отдала 40 лет. О ней писали бойкие репортеры в местной печати, ее весьма уважало и награждало уездное начальство... Ах, провинциальная слава, чем ты хуже губернской!

Петр восхищался! Он понимал, что заслуга ее была в человеколюбии, педагогическом таланте и каждодневном труде, с каким она старалась взрастить и вывести на дорогу поколения своих воспитанников. И ученики, и их родители обожали её и платили такой же неоглядной любовью! А она успевала растить в той глуши у дома яркие цветы, и лелеять троих хлопотливых внуков…

Господи, злоключения не оставили её! Супругу предстояла еще одна непростая операция — и они мужественно перенесли и её! Однако пришлось расстаться с медоносной пасекой, ибо даже на прогулки муж выходил с овчаркой, как с поводырем, либо с поддерживающим его близким другом…

Соседи и знакомые печалились:

— Надо же, на глазах статный красавец-офицер преобразился в мужчину с потухшим взглядом, утратив выправку и осанку.

Жалели её, не потерявшую с годами красоты и обаяния:

— В семье один здоровый, а другой больной.

Но она, хотя была очень впечатлительной, никогда не предавалась отчаянию, воодушевляла мужа:

— С более тяжкими хворями люди живут. Дай-то бог, чтобы хуже не стало! Утешала его, букеты роз на стол выставляя:

— Полюбили мы друг друга студентами, прожили ладно и состарились вместе!

И звонко смеялась:

— А где и были шипы, то какие розы без них!

Неся гордо перед всеми тронутую серебром изящную головку, никогда не позволяла ни ему, ни себе падать духом!

Осень жизни наступала незаметно, неуклонно… По глухим ночам, когда во дворе свирепствовала вьюга и доносился волчий вой, она, глядя на уснувшего, без времени постаревшего супруга,тихо плакала… Смахнув слезинку, дописывала письмо Петру:

«Вот смотрю на мужа и вспоминаю его молодым, а он мне дорог и сейчас, с его морщинками, изменениями. И постарели в заботах, труде, — как и должно быть. А мое здоровье?- конечно, не то, что было, что об этом говорить. Главное, — жизнь продолжается, мы любимы. А вообще я не люблю зацикливаться на болячках. Каждому отведено своё время и срок, я в это верю».

Гасила керосиновую лампу. И под завывание северного ветра виделись ей в чудесном сне летние волжские закаты, веяло полынью, и она, совсем юная, веселая, спешащая на волнительное свидание…

А утром, наскоро попив горячего чая, под впечатлением строчила Петру следующее послание:

«…Насчёт молодости-юности: здесь всё — и наши встречи. Помню, как я шла, и был сильный дождь, мы встретились на дороге и долго разговаривали почти под проливным дождём, он нам не мешал... Пришла домой — насквозь мокрая. Юность! А потом мы, радостные, встретились вечером... Помню, как я в очередной раз приехала в гости и очень ждала вечер, пришла к молодежи, ты увидел меня, мы так обрадовались и пошли гулять вдвоем… Наши прогулки возле пруда, всё это так свежо в памяти».

Она, сохранившая невероятную свежесть чувств и ясный ум, просила в письмах из Сибири напомнить о их свиданиях.

И он, едва сдерживая радость и грусть от нахлынувших воспоминаний, поспешал писать ей. Боялся, что вдруг не хватит теплых слов или не успеет высказаться ей о той первой любви. Писал горячо, словно в юности, ласково к себе прижимая:

— Помнишь, те августовские жаркие ночи… Сверкало за околицей молниями небо, пахло свежескошенной травой… А мы в той темной ночи стояли вдвоем…Я целовал тебя нежно, прикасаясь слегка к лицу, глазам, носику, щекам, ушкам... Целовал твою шейку... Как пахнут твои волосы, помню, и слабый запах духов...

Прижимаю тебя ближе, слышу тук-тук сердечко, мое еще сильнее колотится... Обцеловываю твое лицо жадно и торопливо... Ты с закрытыми глазами, покорная и доверчивая девчонка в моих руках... Это покоряет страшно. Я обвиваю руками тебя всю! За спинку гибкую и талию, целую страстно в губы, такие теплые, мягкие и податливые... Просто от всего кружится голова...

Одни, одни... только в руках твоя девчонка, ее молодое и такое близкое тело, ... дыхание сбивается. Целую и целую в губы, которые тоже торопливо и жадно отвечают на мои поцелуи… И видели нас лишь улыбчивые звезды, тучи и волны…»

Она, вспомнив это, в ответном письме, смеясь, начеркала: «А я сейчас тоже целую тебя, но только… в щечку, не в обиду твоей жене».

И мне, автору, вспомнились подобающие тому стихи.

Последний раз побуду в твоей власти.

Ты тоже загорелся, я же вижу.

Веди меня в горячем ритме страсти,

Держи меня, прижми как можно ближе.

В нас бьется общий пульс, а может танго звуки,

Тела слились знакомые друг с другом.

И смело гладят спину твои руки.

И по привычке губы ищут губы.

Глаза в глаза, ладонь лежит в ладони.

Экстаз, агония и мы уже на грани.

Еще минута — ты потом свободен,

Еще минута — и тебя уже не станет.

Дыханье жжет чувствительную кожу,

И музыка заводит, ускоряясь.

Я вся дрожу, и, кажется, ты тоже.

И мы смеемся, еще ближе прижимаясь.

Одежда липнет и давно промокла.

Желание — раздеться и отдаться.

Еще чуть-чуть и... музыка замолкла...

Ну что ж, любимый, нам пора прощаться.....

Поразительно Петру было, что она в душе продолжала жить их 17-и летней любовью, огонек которой бережно хранила в морозной Сибири! Более сорока лет!

Взволнованно писала Петру, сияя глазами: «Наши объятия и поцелуи не забыты, а столько лет и зим прошло…». И жизнерадостно заключала: «Прошлое ценю, и настоящее прекрасно!.. Мы с тобой вечная память и теплое эхо друг-друга!».

И бежали-торопились вдоль хладного Сибирского тракта к ней его телеграммы! Одна за другой! Когда на уроках в школе она получала известие о них, то улыбалась. От него!.. А на переменах с возжеланием перечитывала их! За окнами потрескивали от мороза ели и кедры. А ей становилось жарко от пыла этих посланий, и она сбрасывала с плеч пушистую шаль. Она помнила его горячие руки!.. Порою его послания были такими краткими: «Здравствуй! Просто соскучился по тебе!» В ответ летело с улыбкой: «Так приятно это читать!» И пусть между ними были берега разлуки и такой дальней жизни, их объединяли мосты из нежных слов!

Узнав историю ее необычной жизни, Петр изумился ее огромной выдержке и доброте! Притом она не утратила жажду к активной жизни и познанию прекрасного. Теперь, при возобновленной переписке и их теплых откровениях, они признались, что не раз приходили друг к другу в радужных снах.

— Воистину, пути Господни неисповедимы,- крестилась она.

А однажды им, уже серебристо-седым, в одну и ту же ночь привиделось во снах их полные страсти и нежности, горячие, безумные объятия, сплетения обнаженных тел. И что они пылко отдавались друг другу, ослепительно и пронзительно, до глубины распахнутых тел и душ, до каждой клеточки. То было неземное юное блаженство, обжигающее, пронизывающее их до сладостной боли соединенных тел, слившихся в долгожданной телесной встрече. Когда они написали об этом друг-другу, то были просто поражены удивительным, невероятным -таки совпадением!

— Наверное, так было угодно Господу, чтобы спустя десятки лет разлуки наши тела и души соединились через тысячи верст... Значит, опять нас любовь за собой позвала…

Так, на закате жизни судьба преподнесла им, словно в подарок за выдержанные достойно испытания и мытарства, свежесть первой любви и радость обновленного и умудренного общения. Пусть только в переписке! Они никогда-никогда в своей жизни больше не встретились!

А еще в письмах они вспомнили о размолвке, которая, возможно, и развела их навсегда. Просто ее родители поверили грязным наговорам, что он был женат, и строго сказали дочери, что нечего ехать летом в гости, дабы не встретиться с таким юным «ухажером». И ей надо побольше готовиться к дальнейшей учебе и экзаменам!

Даже спустя долгие годы, он с дрожью в сердце и досадой писал ей.

«А ты, единственная подруга, сверстница и надежда (я понимал, что люди завоевывают место в жизни вдвоем), после обнадеживающих писем о возможном приезде — просто не приехала.

Это для меня был удар! Жгло тогда сильно (немного и сейчас), что в вашей семье поверили злым наговорам и обвинили меня облыжно, 16-17-и летнего!!! в какой-то женитьбе. Фактически запрещали переписываться тебе со мной. Настаивали выбросить меня из головы. Без вины виноватого! Господи, пусть простят меня! Но это факты. И я оставался один, сам с собой... Залечивал свое горе всякими сельскими делами да усиленным чтением. А потом… просто заросло лебедой-травой место наших встреч и замело их осенним листопадом». Интересно, что два таковых ее письма он сохранил и копии выслал ей.

Когда Петр Иванович бывал в отчем краю, он подходил вечерами к уже ветхой хатенке, в котором она гостевала девушкой, и присаживался на берегу задумчивого пруда. В темном, тихом небе висели яркие фонари звезд, шелестели камыши и плеск волны навевал воспоминания… И казалось-мечталось ему, что подожди еще немного, и вот-вот появится, выбежит к нему она, с черными волосами и голубыми, сияющими счастьем, глазами. И, обнявшись за плечи, побредут они, целуясь, за околицу, где пахло свежескошенным сеном, стрекотали кузнечики, и колосилась рожь…

Когда он, отряхнув видения из поседевшей головы, уходил один от покрытого туманом пруда, начинало светать, занимался розовой рассвет, и пробивались золотистые лучики света. Получив от него письмо об этом, она страстно телеграфировала: «Я тоже хочу оказаться на нашем заветном берегу! Вместе!». Они, как и в юности, оставались такими эмоциональными.

Велением судьбы он оказался в поездке в степном Заволжье и заехал с биением сердца в ее родное село. Проехал по улицам, представляя, что здесь бегала она девчушкой и ходила в школу, отсюда девушкой уезжала, торопилась к нему…Выехала отсюда в Сибирь… Он зашел в здание и кабинет, в котором начальствовал ее, теперь покойный, отец. Задумался, вздыхая и многое пережитое вспоминая… Побывал на берегу Волги, где она так любила пропадать с подругами-молодежью… Ему сказали, что дом их покинут…

Он откровенно писал, что его мечтой в молодости было достичь добротного положения в обществе и, (наивный!) в этом блеске появиться пред ее родителями. Дабы те воочию могли увидеть, что почем зря они отталкивали свою дочь от него!

Она же с тоской ему ответила:

— Ах, теперь-то и ехать, показываться не к кому, их нет уже много лет …

И горько стало ему от слов ее и несбывшихся в свое время желаний и надежд. И думал он, что пути житейские зачастую неисповедимы и загадочны… Она откликалась:

«Да, ушло наше время... упустили. Так и хочется сказать, сколько дождей отшептало вслед улетевшим годам".

Ах, как не хочется стареть,

На седину свою смотреть

И на морщинки вокруг глаз…

Да только годы старят нас.

Душа моя – ещё девчонка!

И до сих пор смеётся звонко,

И до сих пор ещё она

Весной бывает влюблена.

Постой же, старость, не спеши,

Волос моих не пороши,

В любовь не заметай следы….

Дай время мне ещё любить,

Дай время и любимой быть,

Дай время для души

моей.

В тяжкие для Петра дни, когда матушка его престарелая, прикованная недугом к постели, уходила из жизни земной, то заботливая подруга юности постоянно слала ему телеграммы. Поддерживала в трудный час! В то время он поведал матери о ней, первой любви, что разыскал следы ее в Сибири, о их переписке. На что матушка, незадолго до кончины, глядя в багряный осенний сад, произнесла задумчиво:

— Тебе бы с ней всю жизнь было хорошо…

Услышав о смерти любимой им мамы, она скорбела вместе с ним и спешила написать:

«Прочитала, что ты пишешь о маме и поплакала. Я тебя очень жалею,- трудно тебе, но ты сильный. Если сможешь,- уединись и дай волю своим слезам — будет легче. Это надо пережить. Обнимаю тебя».

Размышляя над судьбой своей первой возлюбленной, Петр Иванович как-то взволновано подумал. Если бы судьба соединила их с юных лет, то их совместная жизнь вряд ли бы имела многие роковые последствия. Все могло сложиться иначе и лучше. А поручительством тому было, что он построил свою непростую судьбу намного успешнее, чем сложилась ее личная жизнь

Под шум джазовой музыки и блеск рекламы огромного Нью-Йорка он выходил ночью из дома, и, придерживая шляпу, вглядывался в пылинки созвездий. Слал ей через необъятный океан невидимый привет, и слышалось ему в ответ звонкое эхо из сибирских далей...

— Мы сейчас с тобой на разных берегах... – это у многих в жизни так. Но я все помню!

И он припоминал с улыбкой те улетевшие наивные юные годы, когда в письмах они договорились выходить в один вечерний час, и смотреть на блестевшую в небе звезду, чтобы чувствовать одновременно сердечный призыв и радость общения душ.

Так у Петра Ивановича и его сибирской подруги переплелись любовь и разлука, две странницы вечных, сближались берега их юности, становились ближе американские и российские просторы…

И видится мне, как он на закате солнца и жизни, сидя под пальмами, перебирал с грустинкой струны гитары:

— Я тебя никогда не забуду, и тебя никогда не увижу… Неужели навсегда отзвучали те звуки, которые радовали и ранили меня…

И мы сохраняем светлую память об их большой и несказанной первой любви, ведь каждого из нас она посещала, да не всякий может поведать о ней… Но помнит о том до глубоких седин, до последней минуты…

Петр Иванович, вечно юный, умудренный практик с романтической жилкой, страстно любил свою стройную жену-красавицу!

Однако о любви в 17 лет и переписке, ни он, ни его сибирская подруга, по обоюдному молчаливому согласию, не говорили своим вторым половинкам, дабы не нарушить устоявшееся в семьях благополучие.

Когда же она поведала взрослой дочери, самой близкой подруге, совсем немного о той любви и переписке, та вопросительно подняла бровь и недоумевающе поглядела на смущенную мать, гладившею по головке её доченьку, свою внучку-любимицу.

Петр и его милая супруга всю жизнь испытывали жажду неутоленной любви, так их наградил Господь. Обожали в молодости трепетно оставаться вдвоем, шептали: «Я хочу к тебе» и упивались своей близостью, то ли ранним утром, то ли, улучив минутку, днем, то ли глубокой, страстной ночью. Она была вся-вся исцелованная им. Различные подарки, духи, цветы и альбомы для жены – о них никогда не забывал Петр, в каком бы краю не находился. Она одарила его милыми детишками, их радость, смех и возня были для него лучшей наградой в мире!

Дети, получившие американское образование, всегда стремились в это родительское гнездо в пригороде Нью-Йорка, хранящее тепло очага русского духа, литературы и культуры. Задушевная музыка знаменитых композиторов и певцов, стихи лучших поэтов никогда не покидали их уютное жилище, звучали в залах и спальнях.

Располагали супруги большой библиотекой с редкостными фолиантами и раритетами, коллекциями камней и экзотических сувениров с морей и стран, где побывали, подборкой старинного оружия. В палисаднике вокруг их дома благоухали цветники и вечнозеленые кустарники, выращенные заботливыми руками жены. Вот только когда в водоем с цветущими лилиями забирались лягушки, и среди ночи вдруг начиналось их пронзительное кваканье, в доме поднимался визг женщин, веселье и прыганье детей…

Для супругов любить, понимать и помогать друг другу, вести вперед семейное судно к новым, манящим Горизонтам, преодолевать бури в океане мощного житейского бытия и бизнеса – означало полноценно и насыщенно жить, достигать и создавать!

Листая с женой старые, пожелтевшие фотографии у пылающего камина, они вспоминали непростые пройденные дороги, студенческие полуподвалы и нужду, заплеванные вокзалы и сверкающие огнями столицы, смрадные причалы и лазурь посещаемых курортов Европы, дебри Флориды и шикарные балы, вояжи в Россию… А тени своей горячей, страстной любви они оставляли в отелях на берегах морей: Средиземного — в Испании, Эгейского — на острове Крит в Греции, Балтийского — в Таллине, Черного — в Турции...

И они с улыбкой вопрошали друг-друга:

— А ты помнишь?..

Скажем честно, что легкого пути по жизни у них не было, добиваться благополучия пришлось им самим, уповая на собственные силы да Господа Бога.

Супруга его была обворожительная и деловая женщина. Обладала неиссякаемой энергией, хваткой и оптимизмом. Являлась надежной и верной спутницей, и на неё всегда можно было положиться в любой замысловатой ситуации. Хотя, как у всех, не всегда и у них царила тишь и божья благодать. Но такие труженики, каким был Петр Иванович, никогда не огорчают жен осложнениями, ибо для этого у них не бывает лишнего времени. Удивительно, что насыщенная жизнь человека, давно ушедшего в небытие, нередко переживается нами настолько впечатлительно, как и сегодняшние наши трудности и успехи.

И к нашему рассказу вспоминаю я слова литератора В. Ганичева о замечательных личностях в исторических новеллах Валентина Пикуля,

«Я отнюдь не утверждаю, что каждый факт, который приводит в своих миниатюрах писатель, полностью достоверен и исчерпывает тему, но я думаю, что читателю важно знать версию о том или ином событии, важно знать точку зрения, опираться не на один источник, и это приблизит его к истине, а, кроме того, само чтение нередко доставит наслаждение парадоксально-остроумными гипотезами автора».

Сейчас трудно, даже немыслимо перечислить то, над чем трудился, хлопотал и заботился Петр Попов. Ведь солидного труда или монографии о его жизни и деятельности пока не известно. Взглянул я в свою папку о нем — начало помечено годом 1983-м, а сейчас на дворе 2013 год. Вот и считайте, сколько лет собирал я о нем сведения, чтобы он не исчез в глубинах истории.

Заметим, что Петр Иванович никогда не искал странствий и приключений, вояжей по белу свету, они сами шли рядом с ним.

Близкие друзья, пожимая ему руку, говорили открыто:

— Со временем потомки дадут должную оценку черным делам Нечаева. Тебя же будут чтить за то, что ты не изменял своим принципам и оставался даже за рубежом, за океаном, верным сыном своего Отечества.

Жизнь и деяния Попова остаются во многом малоизвестными и загадочными, как таинственные дебри великой Америки. Русские и зарубежные мемуаристы и архивисты не баловали его своим вниманием. Зато его художественные произведения сберегли для нас правду того сложного и противоречивого века, в котором он страстно созидал, боролся и любил!

Полагаю, что «сагу» о треволнениях и успехах казака Ивана Попова, американца с р. Медведицы, следует закончить словами из дореволюционного издания.

«Попов может служить нагляднейшим примером того, что русский человек обладает всеми теми качествами, которые высоко ценятся в Америке, и которые без всяких влияний выдвигают людей в ряды крупных общественных деятелей – неутомимая энергия, честность, обширные знания и постоянный личный труд».

Он проделал непростой и интересный путь, достойный нашего восхищения, и до дна осушил чашу увлекательной жизни, НАПОЛНЕННОЙ ЛЮБОВЬЮ И БОЛЬШИМИ СВЕРШЕНИЯМИ!

............................................

От автора.

К сожалению, их весьма теплые отношения на расстоянии, не подкрепленные за годы личными встречами, постепенно и незаметно стали угасать, потеряли свою свежесть, и как-то сошли на нет.

Возраст ли их и заботы житейские, далекое-далеко и и иное, подвластное только глубине времени и непрочной памяти.... Как знать?..

© Copyright: Николай Бичехвост, 2013