Звезды Голливуда и магараджи Индии, азиатские монархи и европейские зрители, эмигранты — все рукоплескали лихим конным номерам казаков, их горячим пляскам и песням! Откуда эти бесстрашные и ловкие герои, — потрясенно вопрошали зрители?

Ураган Гражданской войны выбросил в изгнание плеяду казаков, отменно владеющих особым видом воинского искусства — казачьей джигитовкой. На дальних берегах им надо было выжить и не уронить казачьей чести!

Среди джигитующих по белу свету кубанских, терских казаков мы видим великолепную группу из 20 донских казаков. Среди них есаулы Мелихов и Юрков, полковники Шляхтин и Зеленков, войсковые старшины Болдырев, Кузнецов и Голубев, братья Симоновы… Любители лошадей, они крепко сидели в седле, уверенно владели шашкой и пикой, брали немыслимые препятствия.

Начало было положено в 1925 году, когда на призыв белого генерала А.Г. Шкуро в сиятельный Париж «слетелись» лучшие наездники-казаки за границей. Вот тогда-то из Болгарии и прибыли в Париж бывшие участники Белого дела, донцы братья Симоновы.

«Колоритными фигурами Донского войска были три брата Симоновы: старший Николай в чине сотника и младшие – Иван и Григорий, оба подхорунжие. Все песенники, а младшие отличные и бесшабашные джигиты. Они казаки станицы Гундоровской», рассказывают их современники.

Париж кутит. Над стадионом «Буффало» духовой оркестр разносит военные русские марши, хор в сто казаков во весь голос распевает воинственные донские и кубанские песни. Десятки тысяч парижан, раскрыв глаза, изумляются, как на гарцующих скакунах, в косматых папахах, мчатся десятки казаков, джигитуя на ходу. Ибо более ста лет, от войск донского атамана М.Платова и до этого дня, не видел Париж поразивших его казаков-удальцов.Колоритная казачья группа участвовала затем на съемках роскошного фильма «Наполеон», где была личным конвоем императора.

Талантливый руководитель казаков-джигитов по странам мира, сам прекрасный наездник, полковник,историк, казак Федор Елисеев вспоминает о братьях Симоновых.

«Лихие и разгульные – они пользовались всеобщим уважением джигитов, но младший любим был исключительно, и все его называли Гришей. Шашкой и пикой он владел исключительно ловко и поистине смертельно».

И еще о Симоновых. «Все были непревзойденными певцами. Сухие в теле, высокие, смуглые лицами, с черненькими усами, младшие два с задиристым характерами за всякую правду – они были настоящими донскими степными орлами. Старшему тогда было чуть свыше тридцати, а младшим – меньше. Они были оригинальны, почему и оставили о себе среди всех джигитов неизгладимый след».

Много лет Симоновы восхищали своей удалью зрителей. Вихрем на конях идет их скачка, то стоя вверх ногами, то три пирамиды — стоя на плечах двух казаков везут вверх ногами третьего, «увоз раненого», «умыкание невесты», и другие захватывающие дух трюки. В антракте группа казаков выходит бодрым строем, и под бубны, тарелки и гармонь звучат задорные песни, танцоры бешеным вихрем кружатся в пляске.

Финальным номером, (один из них оказался трагическим для Ивана Симонова) был пылающий соломенный барьер, облитый керосином. На него наездники скакали в колонне по три, а потом мчались развернутым строем. В клубах пламени и удушливого дыма на миг скрывались казаки, и тут же выскакивали на сумасшедшем карьере, неслись на зрителей с обнаженными клинками и диким казачьим гиком!

Свою удаль казаки-джигиты демонстрировали в Австрии и Швейцарии, Германии и Чехословакии, в Италии и Индии… Плывут они на пароходах с конями — неразлучными друзьями в чудные, невиданные края: на остров Ява, в Гонконг и Индокитай, появляются в жаркой Бирме и Сиаме, их видит Малайский полуостров и Филиппинские острова…

В Голландии джигитует группа донского казака Григория Снесарева. В Камбодже прибывшую труппу радушно принимает семья донского казака Якова Федоровича Аксенова, начальника большого предриятия.

В гордой Мексике «В каждом городе нас, казаков-джигитов, на станциях встречали мэр города или губернатор, обязательно с духовым оркестром трубачей, с цветами, офицеры, солдаты, полиция. Все нам козыряли. Такова была нам слава и честь.

За шесть представлений в Мехико-Сити нас посетило около 175 тысяч зрителей,… нам платили золотыми и серебряными монетами». Здесь в джигитовку включаются жившие три года среди мексиканцев казаки, сотники А.Крот и Н.Сахно.

На берегу Средиземного моря, в красавице Ницце танцор труппы Миша Жуков из донской станицы Суворовской, так поразил итальянцев жгучими танцами, что его оставило у себя богатое ночное кабаре.

В 1926 году казачья артистическая труппа прибыла в знаменитый Голливуд. Со звездами экрана и ковбоями казаки снимались в фильмах по романам Л.Толстого «Казаки» и «Воскресенье», работали «индейцами» в фильме «Последний бой», как аргентинские ковбои бились в фильме «Гаучо».

На лошадях скакали без седел, взнуздывали их веревкой. Метали из луков стрелы, падали на землю на полном карьере. Донцы удивляли бывалых ковбоев: они не только обходились без отчаянных каскадеров, но и те переняли многое у бесстрашных казаков.

«В Голливуде нами поражались. Говорили, что казаки не люди, а черти. Они, видимо, слеплены из теста, потому что как упадет с коня казак, так снова на него вскочит, как ни в чем не бывало».

Братья донцы Симоновы, пройдя через многие страны и моря-океаны, втянулись в свою нелегкую работу. Но вдруг Иван Симонов, на одной из джигитовок упал в пылающий соломенный барьер, облитый керосином, задохнулся от дыма и от полученных тяжелых ожогов скончался. Жизнь была, как в той казачьей песне:

Ай да на своем донском конечку

Насквозь пламень пролетел.

За большую казак храбрость

Смерть геройскую принял.

В Калифорнии, в цирке, упал на скаку с лошади и разбился насмерть отличный джигит казак Иван Корнилов…

Смерть в джигитовке была, словно смерть в бою…

Все это повлияло на младшего Григория Симонова. Он бросил опасную джигитовку, женился и обосновался в Бельгии. Здесь же проживали славные казаки – джигиты, донские старшины В.В.Кузнецови и А.М.Голубев.

В Нью-Йорке осели донской есаул Ф.А. Сохранов, «короли» по метанию кинжалов младшие урядники Д.В. Матвиенко и Г.А. Солодухин.

Активные участники джигитовки казаков по белу свету донец Н.Я. Шляхтин закрепился в Марроко, а М.С. Зеленков обосновался в Парагвае…

Все они с непрошеной слезой слушали песни эмигранта Александра Вертинского: «Здесь шумят чужие города, и чужая плещется вода и чужая светится звезда», но в отлитие от аристократически-манерного певца, в Совдепию джигитовщики не пожелали возвратиться.

Еще в 1965 году ловко джигитовали по всей Европе казачьи группы, среди которых не сходили с коня 73-летние донские казаки есаул Юрков и подхорунжий Пахомов. Упомянутый белоэмигрант Ф.И. Елисеев в воспоминаниях «Джигитовка казаков по белу свету» сказал о таковых:

«Как строевые лошади, они втянулись в свою работу десятками лет, и старость для них относительна.

Поистине — велик дух казачий!»

Его словами мы и закончим наше эссе.

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

1870 год.

Притих среди бескрайних волжских степей уездный городок Царев, затерянный в просторах Астраханской губернии. В такие удаленные места удобно было правительству ссылать бунтовщиков всяких и крамольников. Коротали в Царевском уезде свой век потерпевшие поражение против царя польские повстанцы. Не смирялись со своей участью и неспокойные раскольники. Не случайно, что для охраны порядка в Цареве был приставлен бравый жандармский офицер с командой молодцов.

...Далеко отсюда, на севере, за тысячу верст, в заснеженной Архангельской губернии мучился в ссылке подполковник Генерального штаба народоволец Николай Соколов.

Не ведал, что судьба забросит его в жаркие заволжские края. Отбывая ссылку на берегу студеного Белого моря, под неусыпным надзором, заболел цингой и слег пластом. Безнадежного больного «осчастливил» визитом сам начальник губернского жандармского управления. Увидев кровоточащие струпья на его руках и ногах, он сообщил в III Отделение, что Соколов в таком суровом климате долго никак не протянет.

От опального, дышащего на ладан подполковника поступило к министру внутренних дел прошение — перевести его, Бога ради, в губернию с теплым климатом.

Власти смилостивились над изможденным ссыльным и после длительной канцелярской возни дали на то свое согласие. Однако оговаривали, что, поскольку умный Соколов проявлял крайне вредную деятельность против государя, оказывал упорство в распространении демократических взглядов, его нельзя поселять в местах, где имеются многолюдные центры фабричной деятельности.

Продуманные чинуши остановили свой перст на захудалом городке Цареве (ныне Ленинский район Волгоградской области).

Министерство внутренних дел тревожно предупреждало об опасном ссыльном секретным курьером:

«Господину Главному Начальнику

III Отделения Его Императорского

Величества Канцелярии

Согласно отношения от 20-го минувшего ноября № 1795 сделал вместе с сим распоряжение о переводе отставного подполковника Николая Соколова из Архангельской губернии в г. Царев Астраханской с продолжением за ним самого строгого полицейского надзора. Имею честь о том Ваше Сиятельство уведомить.

Министр внутренних дел».

В результате «монаршей милости» перевели Соколова из стылого и холодного климата в неимоверную жарынь Астраханской губернии.

Так в один из декабрьских дней 1870 года появился в забытом Богом Цареве политический ссыльный Соколов.

Яркую и удивительную жизнь прожил этот «страшный преступник».

Был он родом, действительно, из знати и возрастал в Петербурге. Окончил успешно различные учебные военные заведения и достиг вершин Академии Генерального штаба, что не всякому дано в 25 лет. Участвовал юный офицер в кровавых сражениях Крымской войны. Отличился храбростью в горных боях на Кавказе против непокорного Шамиля. Служил в Восточной Сибири, бывал в Пекине — повидал белый свет.

Казалось, успешная карьера должна поглотить пытливый ум молодого военного. Однако революционный накал 1859-1861 гг. круто повернул его судьбу.

Взяв отпуск за границу, дворянин Соколов разыскивает Герцена, по его рекомендации завязывает дружбу с видным французским социалистом Прудоном. Общение с этими крупными личностями не прошло бесследно, и Соколов возвращается в Петербург с тайным грузом нелегальных книг, призывающих к свержению царизма.

Затем знакомство с Чернышевским, другими яркими свободомыслящими деятелями. В результате Соколов публикует в прогрессивном журнале «Русское слово» ряд острых статей, обличающих царские порядки и произвол. Редактором журнала был Г. Е. Благосветлов, из того же Царевского уезда, учившийся в Камышинском духовном училище.

Кто тогда мог знать, что судьба кинет Соколова в злосчастный Царев?..

Соколов внезапно порывает с военной службой и, презирая карьеру, уходит в отставку из Генерального штаба и вновь устремляется за границу в поисках демократии.

В Германии общается с польскими эмигрантами, покинувшими родину после подавления восстания. Его бросают вместе с ними за избиение полицейских, но он успешно бежит. Объявленный злостным преступником и разыскиваемый в Германии, он объявляется в Париже. Наш беглец навещает умирающего Прудона, произносит яркую речь на его похоронах.

Придясь по душе Герцену, становится его секретарем в издательских делах. Учит его дочерей.

В издаваемом за границей Герценом журнале «Колокол», который нелегально пересылался в Россию, печатались статьи из жизни Поволжья. Сообщалось о царицынском бунте рабочих при строительстве Волго-Донской железной дороге. Предавались гласности издевательства помещицы Камышинского уезда Полянской над солдаткой Сумцевой, надругательства над молодыми крестьянками владельца с. Отрада под Царицином есаула Попова.

Соколов, обогащенный пребыванием за границей, возвращается в Петербург. Однако известность ему принес не яркий калейдоскоп жизни. Дело в том, что он на одном дыхании написал и издал книгу «Отщепенцы», которая в империи стала революционным стягом для молодежи.

Это сочинение звенело обличением против полицейского российского режима, властократии, смело призывало к «неповиновению верховной власти» и выступало в защиту «революционеров-отщепенцев».

Удивительная дерзость: книга в цензуру была представлена на следующий день после покушения террориста-народовольца Каракозова на царя.

Седовласый цензор, закончив чтение последней страницы «Отщепенцев», скрипя пером и зубами, начеркал с негодованием, что книга «представляет сборник самых неистовых памфлетов, имеющих целью подкопать все основы цивилизованного общества. Вера, политика, власть, гражданское и судебное устройство, правила нравственности подвергаются в ней самым необузданным нападкам».

За гневной рецензией последовал незамедлительный арест в типографии еще пахнущего краской всего тиража «Отщепенцев» и его уничтожение.

Однако по небрежности полиции, не опечатанные ею листы бунтарской книги попали коим-то образом в руки студентов, переписывались и в таком виде ходили среди молодежи по рукам.

Только через ряд лет «Отщепенцы» были переизданы «чайковцами» в далекой Швейцарии и вывезены в Россию, где были весьма популярны.

Вот такая колоритная фигура публициста Соколова стала появляться в харчевнях, кабаках и на улицах Царева, будоража закостенелые умы обывателей да раскольников.

Как в воду глядело высокое начальство, опасаясь огромного влияния Соколова на людей.

Высылая его в Царев, специальным циркуляром предупреждало об этом начальника Астраханского губернского жандармского управления: «...Несмотря на понесенное Соколовым наказание, он продолжает высказывать свои идеи,.. никогда не изменит своих убеждений и умрет с ними». Посему и предписывалось подвергать его в Цареве самому бдительному наблюдению, о чем доносить выше.

Нахождение беспокойного ссыльного в Цареве доставляло немало хлопот жандармским чинам, астраханскому губернатору. Вердикт был таков: Соколова из Царева загнать в более гиблое место губернии — городишко Красный Яр:

«...Ввиду влияния, оказанного Соколовым на местное население, принадлежащее к раскольничьим сектам».

Попал Соколов из огня да в полымя. В знойном захолустном Красном Яре свирепствовала эпидемия холеры, никого не щадившая.

«Кругом люди валились, как мухи», — вспоминал он. Обошла его болезнь, который раз не тронула. Сам он объяснял спасение тем, что убежищем от страшной заразы избрал баню, куда перетащил изрядные запасы еды и уйму спиртного, которое считал сильным профилактическим средством. Ел. Пил. Выжил. Но крутые зимние холода сменились палящим летом, что подрывало расшатанное здоровье ссыльного.

Сестры его молодые тревожились о здоровье неугомонного братца.

Из письма сестры: «Сперва исполненная всяких лишений жизнь на Крайнем Севере, а затем пребывание в Красном Яру, отличающемся жарами в летние месяцы, в такой мере ослабили его здоровье, что в настоящее время в письмах своих он постоянно жалуется на грудные страдания и на полное расстройство всей нервной системы».

Здесь одновременно с Соколовым отбывал ссылку известный очеркист — этнограф П. И. Якушкин. Отсюда он посылал в журнал «Отечественные записки» предания о Разине и Пугачеве, собранные среди казаков. Интересно, что к сбору фольклора он ухитрился подключить жандармов, которые его сопровождали. Любопытны его заметки о Царицыне, поволжском люде и быте.

Как и у Соколова, его здоровье было подорвано резкой сменой климата. К тому же, стремясь поближе сойтись с низами народа, он засиживался в кабаках со спиртным. Если Соколову судьба наперед отпустила многие годы жизни, то тяжело больной Якушкин из Красного Яра был переведен в Самару на следующий год, где и скончался.

Прошения же Соколова властям о его переводе в другую местность оставались гласом вопиющего в пустыне.

В голову лезли всякие ужасные мысли, вплоть до самоубийства или сочинения таких дерзких ходатайств:

«Его превосходительству

г. астраханскому губернатору

стоящего под надзором полиции

отставного подполковника

Генерального штаба

Николая Соколова прошение:

За свой образ мыслей, признанный вредным и преступным, после двухлетнего заключения в тюрьме и крепости, я нахожусь уже четвертый год в ссылке. Сознавая вполне, что мой образ мыслей доводит меня до крайне болезненного состояния, близкого к отчаянию, обращаюсь к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой исходатайствовать мне через г. министра внутренних дел высочайшее разрешение на переселение меня в Северо-Американские Соединенные штаты с запрещением возврата в Россию на основании существующих примеров.

21 ноября 1871 г. г. Красный Яр. Отставной подполковник Соколов».

Конечно, его страстное прошение удовлетворено не было.

Тогда прошедший через горнило войн и невзгод ум подсказал единственный, но рискованный выход — побег из проклятой ссылки.

Но сделать сие было непросто. По заметке одного жандармского офицера побег из Красного Яра представлялся невозможным из-за удаленности и изолированности этого городка.

Вызволить из неволи известного публициста решился революционный кружок «чайковцев», который нуждался в очеркистах для своего бойкого журнала «Вперед».

Это «чайковцы» распространяли среди народа книги Маркса, Писарева, Чернышевского, исторического писателя Д. Л. Мордовцева — нашего земляка из слободы Даниловки.

Надо было ввести в заблуждение и усыпить бдительность полиции.

Так до местных властей стали доходить слухи, что Соколов, наконец, угомонился и кается с прискорбием в своих преступлениях, ведет тихую, скромную жизнь затворника и возжелал исправиться.

Мало-помалу слежка за ним прекратилась...

И вот однажды в осенний денек господин исправник с помощниками решили навестить уже призабытого ими отшельника в одинокой келье. Каково же было удивление и ужас всей компании, когда в халупе Соколова они никого не обнаружили.

Только в щелях посвистывал ветер да на столе сиротливо белела записка: «Прощайте, братцы, я уезжаю, спасибо вам за вашу любовь да ласку. Не поминайте лихом».

Гнев начальства был неописуем, разгневан сам император, а беглец был уже за границей.

Впереди его ждали встречи с М. Бакуниным, Н. Огаревым, Г. Лопатиным, открытие с ним знаменитой Русской Тургеневской библиотеки в Париже, этом центре русской эмиграции...

...Весной, прозрачным мартовским днем 1889 г. умирал в веселом Париже с хрипами Соколов. Помещенный с заболеванием легких в бедную больницу, обессиленный алкоголем, он здесь же скончался и был погребен на городском кладбище.

Очевидец писал:

«Еще ни разу в Париже не было таких похорон русского эмигранта по многолюдству и торжественности ансамбля».

Более сотни лет назад Соколов выпуском «Отщепенцев» выстрелил в твердокаменную стену царизма, и удар его не прошел бесследно.

Вот такими путями жизнь народовольца Николая Соколова, вошедшего в историю русской прогрессивной литературы и общественной мысли, прошла по волжским местам.

Выяснить это помогли мне материалы секретного архивного дела на Н. Соколова.

* * *

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

Подобно алмазу в толще исторических пластов среди ярких личностей нет, нет, да и мелькнет то одно, то другое замечательное женское имя. Какой восторг и гордость испытываешь, когда в глуби веков открываешь интересные судьбы наших донских казачек, цельных и самоотверженных!

С волнением приступаю к рассказу я, настолько необычна героиня наша и ее дела. В имени ее особая прелесть и простота, а в жизни высокая духовность и великое подвижничество. Словно в далекое будущее заглядывала она, прозревая его и закладывая основы нам, потомкам.

В миру она – Анна Себрякова. А потом игуменья Арсения, настоятельница Усть–Медведицкого Преображенского женского монастыря, получившая известность и признание по всей Святой Руси.

ПОСЛУШНИЦА АННА

Ступает год 1850-й. Старинная станица Усть-Медведицкая области Войска Донского (ныне г. Серафимович Волгоградской области). В зимний хмурый день у забвенного монастыря остановилась конная коляска. Из нее вышла девушка под руку с отцом. Они постучали в ветхие ворота, которые сразу же открылись. Тихонько заржала, замотала гривой молоденькая лошадь, как будто прощаясь со своей подругой и хозяйкой. Девушка вздрогнула и оглянулась с печалью в глазах.

Отец и дочь вошли, следом внесли небольшой багаж. Это были связки книг и немного вещей. Над монастырем заметался, загудел снежный вихрь, словно перст божий предупреждал о будущей жизни, суровой и непростой, юную духовницу.

В тот памятный день не звонили торжественно колокола захудалой, запорошенной снегами обители, но встречать будущую послушницу вышли все монахини. Дрожащий свет свечей освещал ее путь в церковь, где предстояло ей пройти обряд пострижения и стать сестрой для всех монахинь.

Пристальные, а то и въедливые взоры встречающих были обращены к прекрасному лицу шестнадцатилетней Анны, любимой дочери богатого и хорошо известного на Дону землевладельца Михаила Васильевича Себрякова.

Она шла среди бедной и плохо освещенной зимней церкви с таким просветленным лицом, что казалось, от ее взгляда вокруг становилось яснее и теплее.

И никто, конечно, не подозревал, что именно этот день станет поворотным к новой жизни не только самой Анны, но и обители, а также множества людей, живущих в этих обширных донских краях.

Прошли четыре года пребывания ее в монастыре, очень трудных и насыщенных для хрупкой и изнеженной девушки. Но в ней горел какой-то особый огонь вдохновения, который давал ей силы вынести тяготы суровой и скудной жизни. Даже кельи для проживания здесь были маленькими и тесными, и монахини спали на деревянных досках, прикрытых войлоком. Все это напоминало жилище пустынников-отшельников, уединившихся в лесных урочищах, диких местах.

Молодая послушница с душевным благотворением прошла ступени непростого монашеского уклада жизни. Странствия по святым местам начала с Кременского мужского монастыря, который находился в 80 верстах. Для духовного укрепления посетила стародавние монастыри Киева, Воронежа и Задонска. По обычаю православного люда, совершила это путешествие пешком с другими богомольцами в весеннюю грязь, дожди и распутицу.

Анна, после пострижения нареченная Арсенией, выносливо переносила тяготы монастырского бытия, но и внимательно, дотошно вникала в него. Она видела и понимала, что в этой, затерянной в лесах, глухомани нужны большие перемены, что сестры не должны далее жить в закостенелом и затхлом затворничестве. Твердо решила, что обитель должна стать центром духовности и помощи всем нуждающимся и страждущим на Дону.

Озаренная большой целью, Арсения начала воссоздание монастыря, когда в 1864 году была посвящена в сан игуменьи. Тогда в управление ей была доверена вся малоустроенная обитель. Крепко озаботилась эта небольшого росточка, хрупкая на вид женщина. Выдержит ли она этот непростой, напряженный труд в течение многих лет, а может, и десятилетий?..

Россия, после отмены удушающего крепостного права, с натугой становилась на путь серьезных преобразований. А на духовной ниве и в руководстве церковном высиживало немало дебелых старцев, коих перемены отнюдь не радовали и они их не поддерживали. Арсения знала об этом и готовилась к стойкому противостоянию.

ИГУМЕНЬЯ АРСЕНИЯ

С первых же дней своего игуменства она взялась за распространение грамотности. В монастыре открыла бесплатное четырехклассное женское училище для девочек с преподаванием закона Божьего, русского, арифметики и других дисциплин. Перед этим выучила грамоте своих монахинь, хотя не все проявляли охоту к ее освоению.

Ей и захудалому монастырю помогал делами, советами и щедрыми пожертвованиями отец. На свои средства он обустроил здесь помещение школы и библиотеку в ней, приобрел мебель.

Сначала преподавала сама Арсения. Потом привлекла толковых учителей ближней гимназии и служителей монастыря, то своим воздействием, то властным понуждением.

Учили здесь прилежно детей из дальних станиц и степных хуторов — дочерей казаков и даже состоятельных дворян. Арсения понимала, как важно участвовать в воспитании детворы бедняков, лишенной необходимого в семьях. Достойное похвалы учебное заведение пережило свою основательницу и действовало до 1918 года.

Арсения, обладая духом решительным и настойчивым, не останавливается. Она прекрасно рисовала, писала иконы, лики святых и однажды решила: надобно обучать сему одаренную детвору! И открывает школу живописи. На свой страх и риск в те годы застоя!

Девочки, живущие в обители, макая кисти в краски, прилежно занимались иконописью, видами и картинами на библейские и житейские темы. Представьте, в этакой провинциальной глубинке, вдалеке от культурных центров и столиц, творит в лучших русских традициях эта школа живописи! На задворках российской империи!

За начинания свои она удостаивалась одобрений и благословений, вплоть до Святейшего Синода.

Если до монастыря доходили слухи, что в окрестных хуторах и станицах лежит в тяжком недуге бедный, одинокий человек без куска хлеба, то она посылала послушниц ухаживать за этими обездоленными.

Арсения чутко отзывалась на события, которые происходили в России. Высокие монастырские стены не заслоняли от беспокойства мирского ее пытливый ум.

Она с болью следила за известиями с фронтов и кровавых боев русско-турецкой войны. «Мы должны помогать отечеству всеми нашими скудными средствами», — твердила она сестрам. И принимает необычное решение: образовать из монастырских послушниц отряд сестер милосердия Красного Креста.

При окружной больнице они прилежно учились у врача и успешно сдали экзамены. Отбывающие на фронт медицинские сестры снабжались монастырскими хлопотами-заботами: всем перевязочным и лечебным материалом, медикаментами.

Наступил тревожный 1905 год. Прочитывая газеты, Арсения горевала: несмотря на отвагу солдат и казаков в войне с Японией, Россия терпела крупные потери убитыми, раненными и пленными. И она призывала верующих, всех мирян.

«В тяжелую годину соберем посильные пожертвования. Отечество нуждается в помощи. Молитвы да материальная подмога – вот что мы можем. Не оставим без внимания сирот, отцы которых погибли в Порт-Артуре. Монастырь должен стать для них пристанищем». Так в обители ее заботами появился «приют призрения для детей убитых воинов».

Современники писали о ней много хорошего. Они оставили яркие воспоминания, которые помогают глубже понять необычную натуру Арсении.

Всесторонне образованная, она с интересом читала русских классиков, уважала произведения Достоевского, находя в них глубокую психологию, имела свое мнение на зарубежную литературу. Смело высказывала личные, нередко противоречащие общепринятым понятиям, суждения на события общественной жизни.

«И невольно раскрывая перед собеседником всю глубину своего светлого ума и возвышенной души, она так увлекала их своей беседой, что они всегда с сожалением покидали ее».

«Ваша матушка – поэзия монастыря», так отозвалась о ней одна из достопочтимых посетительниц. «Матушка произнесет слово, взглянет милостиво, и точно солнышко обогреет скудное наше бытие», молвили прихожане и странники, разнося далеко о ней молву.

Да, Арсения вдохнула свежую струю в закрытую монастырскую окраину, придала ей живительную энергию и силу.

Но скажу откровенно, что в монастыре, да и за его пределами, не все понимали и одобряли ее поступки. Многим были чужды ее глубокие духовные взгляды и искания, непонятна та всепоглощающая любовь, которую она испытывала к ближнему. Она, на взгляд злопыхателей, слишком много жертвовала и помогала мирянам, якобы в ущерб монастырской жизни.

Однако игуменья Арсения, украшенная сединой, радеющая о духовном благе и просвещении родного края, не могла быть иной! Потому что таковой была юная Аня Себрякова!

Арсения, как и в детстве, не чуралась простого люда, подолгу говорила, вникала в его нужды и горести, помогала нищим. Все спешили к ней с душевными скорбями и житейскими заботами. В монастырской богадельне заботилась о десятках принятых престарелых и немощных женщин, коим ранее кружку воды подать было некому. Привечала и воспитывала девочек-сироток, и за шалости никогда не ставила их коленями на горох.

Поверьте, даже на преступников она смотрела, как на несчастных людей и старалась облегчить их участь, дабы те ноги не протянули… Вот и задумался я, почему же это так?

НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА

Ответы на многие вопросы, мотивы ее необычных поступков скрываются в глубине ее легкокрылого детства и юности.

Еще совсем молодой она уговаривала служанку пойти вместе с ней в тюрьму-каземат, чтобы отнести какую-либо передачу заключенным за решетку. Причем, не желая быть узнанной, переодевалась в простое платье и покрывалась платком. Притом часто выкупала, платила за несчастных, посаженных за долги в камеры-клоповники.

Помните, как отрадно восклицал Лев Толстой, восхищаясь народным духом, живущим в младой дворянке Наташе Ростовой!

Откуда же впитала в себя высокие нравственные понятия, воззрения дворянка Анечка Себрякова? Разыскивая старинные страницы о ней, понял я, что вобрала эти качества Арсения из семьи своей – высокообразованной, духовной и религиозной.

Отец ее, Михаил Васильевич, одним из первых дворян-донцов получил высшее образование в Харьковском университете. Бурной молодости не искал и винцом не грешил, подобно лихим землякам.

Выбрал не спокойную гражданскую службу, а военную карьеру в лейб-гвардии казачьем полку. Стал гвардии штаб-ротмистром, войсковым депутатом.

Его дом в имении Себрове, недалеко от слободы Михайловка, (ныне г. Михайловка Волгоградской области) представлял собой поистине научную обитель! Богатая библиотека с фолиантами древности, современными романами и журналами, астрономическая обсерватория с телескопом, метеорологическая станция, и многое другое. Это было чудо на отшибе империи! Это в те времена в том медвежьем углу, затерянном на реке Медведице, притоке Дона!

И дети его, росшие без матери, впитывали все хорошее, что исходило от рачительного отца. Но больше всех подражала ему любимица Аннушка.

И отец, «человек чрезвычайной начитанности и ученый, постарался дать любимой дочери по тому времени самое полное научное и светское образование». Религиозная настроенность отца рано передалась молодой дочери. Посетивший семью Себряковых архиепископ Антоний, задумчиво глядя на младую Аню, проницательно изрек, что дорога ее жизни не будет похожа на путь обыкновенных людей ее положения.

Росла она девочкой жизнерадостной, отзывчивой на чужое горе, но главное – очень цельной и одаренной натурой. Получив прекрасное образование, почти не вела оживленной светской жизни, не желая тратить время на шумные балы, развлечения и вечеринки. Утехи беззаботных подружек мало привлекали ее.

Хотя она, глубоковоспреимчивая, жила с любовью к многообразию жизни, людям, березовым рощам и ельникам. Обожала русские праздники, пасху и масленицу, веселые ярмарки! Именно от отца она восприняла убеждение в высоком призвании человека. Он высветил ей великие умы и их деяния, идеалы человечества.

Она задумала еще в девичестве идти по духовной стезе, отказавшись от мирских благ. «Восторженная, настроенная своим благочестивомудрым отцом, она отважилась на эту жертву… и настояла на своем призвании, ревнуя послужить богу и церкви».

Отец выписывал ей прекрасных педагогов, один из них был молод, умен и красив. По туманным слухам прелестная Аннушка не осталась равнодушной к его горячей любви. Тогда цвела и благоухала сирень, звенели, переливались по трепетным ночам соловьи... Как-то в один из дней он внезапно исчез с ее глаз, словно его никогда не существовало.

Наверное, она могла бы сказать: «Прощай любовь,.. прощай юность!»

Но это остается загадкой, еще нераскрытой исследователями, и вряд ли с нее будет снят покров. Ибо сама Анна не оставила нам никакой надежды на разгадку. Ведь это могла быть ее первая, самая чистая и страстная любовь, которая остается в тайниках души, никогда не забывается и свято сберегается всю жизнь!

В большом количестве искренних писем к близким она очень невнятно и иносказательно обосновывала свой неожиданный уход в монастырь; благодарила отца за понимание и щедрую поддержку, которую он оказывал всю ее подвижническую жизнь до самой своей смерти.

Только в одном из ее писем, которые я читал десятки раз, слегка просматривается некоторая связь, объясняющая ее уход.

«Надо просить, молить господа, чтобы укрепил мою волю до такого состояния, возможного противиться СТРАСТНЫМ (выделено мною -Н.Б.) помыслам, обратил бы все силы, все стремления и хотения души к высшим целям, святым, высоким, благородным». Ни в одном письме более откровенных высказываний я не встретил.

И думается мне, что под задумчивый перезвон церковных колоколов она похоронила свою первую девичью любовь!

Красота ее и огромные богатства отца, владевшего обширными плодородными землям на Дону сулили Анне самую блестящую и завидную мирскую жизнь. И ей, милой и обаятельной, все улыбалось и обещало нетрудное счастье впереди!..

И все-таки страстность свою она сохранила, перенеся ее на дела богоугодные и людские.

ПОДВИГ ЕЕ ЖИЗНИ

Высшее проявление деяний Арсении – это строительство при монастыре огромного нового храма в честь иконы Казанской Божьей Матери.

Она непоколебимо и неусыпно возводила его из года в год, в жарищу адову и лютый зной. Стойко преодолевала все тернии, бесчисленные финансовые рогатки, архитектурные заморочки, строительные трудности. И так продолжалось 15 долгих лет!

И этот поистине колоссальный труд оказался по плечу женщине, игуменье, казачке! Описания той поры восторженны. «Храм, без сомнения, составляет украшение всей Донской земли. Величественный храм приводит в восхищение всякого образованного человека и вызывает слезы умиления у людей, простых сердцем. Редко можно встретить столько изящества, столько вкуса, столько простора, как в нем». Храм занимает «видное место в церковном зодчестве целой России».

Слух о его необычной красоте и благолепии прошел по всей Руси великой!

На его освящение золотой осенью 1885 года пришло-приехало более 15 тысяч верующих из всевозможных краев российской державы.

После каждый день к нему годами и десятилетиями потоком шли-поспешали тысячи людей, паломников за многие сотни верст. Настолько могучей была у наших предков сила веры и духа!

За свои неустанные труды, сорокалетнее управление монастырем, матушка Арсения имела многие высокие награды. Как-то: наперсный Крест с драгоценными украшениями, пожалованными ей из кабинета Его Величества государя Императора, знак Красного Креста за войну 1877-1878 годов, медаль в память царствования императора Александра Третьего…

Необычной игуменье Арсении в наше время исполнилось бы более 180 лет.

Да, ни один человек не живет на свете столько, но дела многих ли помнят так, как помнят ее деяния. Во всех крупных монастырях России и сегодня поминают игуменью Арсению, как великую подвижницу веры и благочестия. Мы вспомнили ее как яркую историческую личность, истинную дочь славного Дона.

Огромное благотворное влияние ее обители на окрестное донское население было заложено в души наших прадедов, и передавалось из поколения в поколение вплоть по сегодняшний день.

Сегодня подвиг жизни Арсении, величественный храм, поднят из руин и разрухи многолетними трудами наших современников, духовных подвижников. И стоит он непоколебимо, как нетленная и бессмертная память Арсении — Анне Михайловне Себряковой. Вновь возносятся в синеву неба золотые купола! Ныне в храме проводятся службы, и как во времена незабвенной игуменьи Арсении, туда поспешают толпами верующие и страждущие!

И, как прежде, в былом, благоухает в тех местах душистая сирень, звенят, переливаются трелями в ночи для влюбленных пар соловьи. Поющие о самой светлой и вечной, трепетной первой любви, может и юной Анечки…

А серебристо-росистым утром над тихим Доном плывут чистые и звонкие звуки колоколов, напоминая нам об этой замечательной русской женщине.

И это ли не прекрасная дань памяти казачке Ани Себряковой – игуменьи Арсении!..

Серия остросюжетных исторических романов

«Через годы, страны и моря"

Николая Бичехвоста

...................................................... ....................

"ОТВАЖНЫЙ ГЕНЕРАЛ ". "КЛИНОК БЕНКЕНДОРФА"

* * *

Внезапное завоевание русскими войсками Финляндии, провинции Швеции в 1808-1809 гг., жестокая партизанская борьба финнов против русских, отвага казачьих войск, стремящихся к Стокгольму, захват в стылом море шведских Аландских островов, приравненных к переходу Суворова через Альпы, подвиги донцов и их противников того времени малоизвестны читателю. Из сумерек забвения мы выводим отважного военачальника, героя северной эпопеи, донского казака, генерала В.В. Орлова-Денисова, Георгиевского кавалера.

Вторая повесть о А.Х. Бенкендорфе,(не как о шефе жандармов), а боевом генерале, герое сражений с Наполеоновской армией, Георгиевском кавалере. О его авантюрной международной военной экспедиции с донскими и другими полками по изгнанию в 1813 году из Голландии сильных наполеоновских войск.

Не имея разрешения высшего военного руководства на вторжение с малыми силами в Голландию, Бенкендорф дерзко захватил ряд крепостей, заимел агентуру, погнал французские войска, сковал вражеский флот казаками, разослал летучие отряды по стране. Удалось ли ему отстоять независимость Голландии, посадит ь на ее трон законного принца, ожидал ли его за самовольный рейд императорский гнев Александра или награды, вы узнаете в этой книге. Произведения написаны на основе редких исторических фактов и документов.

Книга вышла в свет в Волгограде, коллекционное издание, в многоцветной печати, в т.ч. со старинными гравюрами того времени о казаках в Голландии.

В сложной и трагической истории открытия неведомой Африки наше казачество оставило свои славные имена!

Достаточно вспомнить авантюрного атамана вольных казаков Н.Ашинова из Царицына, основавшего с оренбургским казаком, архимандритом Паисием колонию на берегу Красного моря.

Или казака Машкова, путешественника и разведчика, проникшего к правителям Абиссинии (так называли Эфиопию) с особым поручением царя, либо еще графа Абиссинской империи — казака Н.Леонтьева, известного на международном уровне. О каждом из них можно написать остросюжетный роман.

Мы расскажем об одном опасном приключении, на которое рискнули несколько наших земляков в тропиках дикой Африки.

Итак, в Абиссинии столкнулись алчные интересы Англии, Италии и Франции. Сильная Российская империя, благоволя стране «черных христиан-единоверцев», оказывала ей медицинскую и иную помощь.

Еще бы — босоногая Абиссиния (единственная в Африке!) устояла перед мощным натиском колонизаторов.

Однако и хитромудрая Россия была не против закрепиться на благодатном африканском материке. Россияне втайне планировали создавать здесь военные базы и расширять торговлю. Отправной точкой для распространения влияния в Африке была выбрана Абиссиния, богатая золотом, кофе, слоновыми бивнями, мускусом...

Посему 1897 году, претерпев многие лишения, вступила в столицу Аддис-Абебу первая российская дипломатическая миссия на сотнях верблюдов и мулов!

Торжественно и пышно встретил ее с роскошной свитой негус (то есть император) Менелик II. В состав миссии был введен полковник Л.К. Артамонов, имевший секретное задание Генерального штаба.

Охранял миссию конвой отборных казаков с Дона и Урала под командой сотника Петра Краснова, будущего белого атамана Войска Донского.

Возглавлял посольство тоже уроженец Дона, опытный дипломат П.Власов.

Он успешно преодолевал в Абиссинии козни завистливых иностранцев и интриги недругов, местных вождей. Да так, что стал доверенным другом осторожного темнокожего Менелика, тяготевшего к великой северной России.

Император Менелик, дерзко расширяя владения в Африке, двинул в нескольких направлениях отряды своих храбрых воинов-ашкеров.

По его поручению полковник Артамонов должен был отправиться в огромную армию надменного командующего Тасамы. С боями она должна была дойти до Белого Нила и завоевать неизвестную страну.

Во время путешествия Артамонову предстояло выполнить секретное задание Генерального штаба — составить географическую и военно-политическую карту, выполнить научные заказы российских ученых.

Глава посольства Власов инструктировал полковника:

— Копию карты этого похода передадите лично Менелику II. Проявляйте крайнюю настороженность.

Сопровождать Артамонова в пекло зеленого ада вызвались казаки-добровольцы, в т.ч. Василий Архипов из Усть-Медведицкой станицы (г. Серафимович).

— Вы будете первыми донцами, которые напоят коней из истоков Великого Нила, — напутствовал их Краснов, сам лихой кавалерист и рубака.

И вот на заре 3 марта 1898 года небольшой караван из трех вооруженных европейцев в тропических шлемах, двух десятков эфиопов да дюжины мулов с поклажей покинул Аддис-Абебу.

Впереди маячили дебри Африки, куда не ступала нога белого человека. Караван Артамонова, догоняя армию Тасамы, долго шел форсированным маршем через неведомые земли.

Казаки и эфиопы преодолевали бурные реки, болота и чащи, кишащие гадами, разъяренными носорогами, карабкались над пропастями, по горным кряжам и мерзли у костров под рыканье голодных зверей.

Ужасались белые:

— Господи, вокруг разорение и голод, страшный мор уничтожил почти все живое, и люди пашут на людях!

Архипов вспоминал: «Наши рубашки и шаровары страшно изодрались и имели вид нищенского рубища. Ремни ружей натирали нам плечи, едкая пыль производила нестерпимый зуд. Бороды и волосы наши отросли, лица огрубели и стали почти совсем черными...».

Более того, всячески мешал соединению отряда с корпусом военачальника Тасамы его лукавый заместитель, тайно сотрудничающий с французами.

Наконец, трое русских, оборванных и исхудалых, преодолев свыше 700 неимоверно тяжких верст, вступили с облегчением в лагерь Тасамы.

Но абиссинский военачальник принял их за авантюристов-самозванцев и скомандовал:

— Вытолкать этих бродяг в шею!

— Разве может полковник великого негуса Московского предстать в лохмотьях, на клячах-мулах и без сильного конвоя, — возмущался он, возлежа в шатре.

Недоразумение с трудом рассеялось, но пренебрежение к пришлым осталось. Русские нашли здесь отчаявшихся, понурых французов Февра и Потера, брошенных за ненадобностью своей французской экспедицией.

А огромная армия Тасамы под гром барабанов, невзирая на изможденных белых, двинулась вперед — к заветной цели Менелика II.

«Однако точного маршрута в завоеванной стране никто не знает», — догадались белые. Проводники-негры или ошибались, или хитрили — и войско то разворачивалось, то возвращалось назад. А из засад и зарослей вдруг летели отравленные стрелы. Удары копий пробивали людей насквозь и выворачивали внутренности солдатам. Армия шаталась под проливными ливнями. В топких низинах застревали и падали тысячи вьючных мулов и животных из захваченных стад.

Европейцы слышали открытый ропот воинов, хотя в Африке не было солдат лучше абиссинцев:

— Безумие идти дальше! Погибли храбрейшие, сотни раненых оттягивают руки носильщиков. Болезни косят всех подряд.

Архипов рассказывал: «Мы перевязывали, вырезали осколки, бинтовали, даже делали ампутации — солдаты нас любили».

Наши соотечественники упорно вели маршрутную съемку, с интересом изучали экзотический растительный и животный мир.

Срочно собрался у Тасамы военный совет, на который пригласили Артамонова в сопровождении донцов, одетых в казачьи мундиры.

Вожди, насупясь, заявили:

— Вся армия без толку ляжет здесь костьми!

Артамонов настойчиво убеждал:

— Надо создать отряд из 1500 отборных воинов. С ним мы направимся к Нилу, выполняя волю негуса!

Но даже бесстрашные абиссинцы считали его затею безумной и безнадежной.

Однако этот летучий отряд, включая трех русских и двух французов, дерзко углубился в грозные и дремучие пространства Центральной Африки.

И бесследно исчез...

В течение долгих месяцев мир не получал никаких известий о русской экспедиции.

Она сгинула в дебрях Африки.

Дипломат Власов, нахмурившись и скорбя, срочно сообщил об этом в Россию.

Царь тут же повелел:

— Немедля направить на их поиски бывалого путешественника — поручика Арнольди».

Сей энергичный поручик донес из африканских далей:

-Слава богу, Артамонов со спутниками живы! Их видели недалече от Белого Нила, но потом... их следы потерялись! Может, они погибли в водной пучине, на суше или в пламени пожаров...

А тот летучий отряд абиссинцев с пятью европейцами отчаянно пробивался вперед.

Путь отмечался трупами, ворохами черепов и костей — своих и чужих. Воины убивали и грабили, наводя ужас на население. Негритянки с младенцами, пав на землю, молили о пощаде, выдавливали из груди капли молока и протягивали, воя, победителям.

Озлобленный отряд во всем винил полковника Артамонова с казаками: «Это московы уговорили Тасаму послать нас на верную смерть к Белому Нилу».

Теперь друзья стали врагами. Вдобавок французы переметнулись к недовольным.

Архипов вспоминал: «Солдаты отворачивались от нас, и жутко становилось нам среди шумного и людного абиссинского лагеря. Страшно нам было одним в стане врагов. Малейшая ошибка, минута дремоты часового — и нас бы зарезали».

Абиссинцы составили заговор, но доброжелатели предупредили Архипо (так называли здесь Архипова).

«Всю ночь горели у нас фонари, и один из нас с обнаженной шашкой и винтовкой караулил покой остальных. Мы вспоминали с Щедровым дом, наше войско, знакомых, считали дни и версты и зорко следили за абиссинцами».

Убоявшись гнева грозного Менелика, заговорщики напасть не рискнули, но грозили:

— Собаки московы, предатели! И вы найдете себе ужасную смерть от наших копий! А русские продолжали упорно вести исследования затерянного мира.

Наконец перед измученной армией блеснула серебряная гладь воды

— Ура, братцы, Белый Нил! — обнимались, паля в небо из винтовок, белые путешественники. Абиссинцы, ликуя и пританцовывая, водрузили флаг свой на этом берегу.

Глубокая и бурная река достигала местами в ширину 630 сажен. И никто из воинов, ни за какие вознаграждения(!), не решался плыть на другой берег, чтобы поставить там французское знамя, согласно договору.

Эпилог отчаянной экспедиции описан красочно в газете «Русский инвалид» за 1899 год.

Читаем: «Артамонов имел много случаев убедиться в презрительном мнении абиссинцев о мужестве и решимости всех белых, особенно после победы их над итальянцами... Услышав насмешки абиссинских солдат и опасаясь за умаление обаяния русского имени, Артамонов, перекрестившись, сам бросился в реку, не предупредив казаков. Видя своего начальника в реке, казаки без всяких приказаний, по собственному почину бросились за ним.

Благодаря Богу, весьма рискованная переправа в оба конца совершилась благополучно. Возвращаясь с той стороны, отнесенные течением почти на версту, они при выходе из реки едва не сделались жертвами крокодилов, бросившихся к ним из тростниковых зарослей, но успели выскочить на берег».

Абиссинцы приветствовали русских криками радости и знаками уважения к их мужеству и отваге...

Затем российские газеты известили:

«Ныне полковник Артамонов с казаками прибыл в Петербург, и 27 марта сего года (имеется в виду 1899 год) в 2 часа 30 минут пополудни в Царском Селе они имели счастье представиться государю императору.

Его Императорское Величество благодарил его и казаков за службу, причем собственноручно пожаловал казакам — младшему уряднику Архипову и старшему уряднику Щедрову — знаки отличия Св. Анны с бантом за совершенный ими подвиг».

Представляете, отважная экспедиция обследовала около пяти тысяч квадратных километров!

Собрала необычайный материал о жизни и быте таинственных аборигенов, коллекции редких тропических растений и насекомых. Доставила в музеи России бесценный груз для изучения и обозрения.

Артамонов убеждал ученое географическое общество:

«Следует наградить Архипова и Щедрова за широкое содействие в сборе разных сведений о стране и населении». В ответ на казачьих мундирах засверкали серебряные медали.

Восхищенный Менелик II вручил Артамонову почетный орден Эфиопской Звезды II степени.

— О, русские львы! Для нас нет других помощников, кроме Бога и России. Мы братья по вере, неизменные друзья. Вы не предадите нас в руки врагов наших! — так благодарил император за помощь миссию Власова, которого он также щедро наградил.

Да, а сотник Петр Краснов успешно добрался до Санкт-Петербурга с секретными депешами, за что получил орден Св. Станислава II степени.

Какова же дальнейшая судьба наших героев?

Император Менелик отстоял независимость свободолюбивой Эфиопии.

Тяжело разбитый параличом, он умер в 1913 году. Смерть его скрывали несколько лет, опасаясь смуты. Покоился он в мавзолее Аддис-Абебы.

Власов, будучи послом в Иране, внезапно скончался после тяжелой болезни в 1903 году, похоронив перед этим в Абиссинии жену-англичанку.

Артамонов хлебнул и лиха, и славы в сражениях китайской, русско-японской и Первой мировой войн, стал генералом. Умер, увы, в неизвестности в 1932 году в Ленинграде.

Благодаря его сыну Ю.Артамонову (США, Флорида, Майами), нам стали известны факты этой опасной экспедиции.

Жизнь Петра Краснова, видного военачальника и писателя, была трагична. Во Вторую мировую войну он связал свою судьбу с Гитлеровским вермахтом. Он закончил ее в московской тюрьме Лефортово в 1947 году. На висельнице.

Все путешественики, Артамонов, Власов, Арнольди, Краснов — оставили после себя труды, где описаны их странствия и приключения, но хранятся эти рукописи еще в архивах, наших и зарубежных.

Писатель Петр Краснов в популярной книге тех лет «Казаки в Абиссинии» так отзывается об Архипове.

«В опасную экспедицию-первый…. Любит дом и семью, но глубоко верит в свое предопределение. Один из тех людей, что замерзнет на посту, с факелом кинется в пороховой погреб. Плотный, сильный мужчина. Угрюмого и задумчивого характера; глаза, сверкающие из-под нависших бровей, скрывают добрую душу».

В пламени гражданской войны на Дону между белым и красным казачеством, урядник Василий Архипов пошел за своим командиром, генералом Красновым.

Белого атамана Всевеликого Войска Донского Петра Краснова, «африканец» Архипов неотлучно сопровождал в поездках по взбудораженному Дону, на кипучих войсковых кругах в Новочеркасске.

Телезрителям о дерзких экспедициях казаков в дебри Африки рассказано автором в передаче «Тайны старых архивов» по Волгоградскому областному телевидению.

Интересно, помнят ли ныне в Эфиопии отважных исследователей и друзей, этих донских казаков?..

© Copyright: Николай Бичехвост, 2012