Нет, будет мир существовать,
И пусть меня в нем нет,
Но я успел весь мир обнять,
Все миллионы лет.
Я думал, чувствовал, я жил
И все, что мог, постиг,
И этим право заслужил
На свой бессмертный миг. С.Я. Маршак
...................................................... ...................................................... ...................................................... ........................
— Обратной дороги к Питиантуте для нас нет! Будем и дальше пробираться шаг за шагом вперед! — твердо объявил спутникам едва держащийся за чахлый ствол деревца Беляев! Экштейн и Сагиер, не менее изможденные, едва смогли кивнуть головами в знак согласия.
Суровая природа и постоянная опасность со стороны «лесных дьяволов» и боливийских лазутчиков приучила сохранять бдительность, не терять друг друга из вида. Может, поэтому и убереглись пока от опасных встреч.
А тут от болячек и глубоких язв на спинах, побитых поклажей, одна за другой пали тощие лошадки. Есть конину, без риска отравиться ей, было опасно. Мулы, просвечивая ребрами, еле ступали с убогой поклажей. По скудной дичью сельве люди едва волочили отекшие ноги. От постоянного голода желудок сводило до колик.
Но пуще прежнего берегли запакованные материалы разведки. Беляев все время ощупывал закрепленную через плечо сумку со схемами, набросками и записями похода да привязанный компас на шее. Коли все это сохранилось — значит, надо надеяться и жить!
— Иван Тимофеевич, нет больше мочи терпеть, — взмолился Александр Экштейн.- Давайте пристрелим и слопаем одного мула, второй-то останется.
— Опасно, Саша, проводники наши не поймут. Для них трудяги-мулы, это верные друзья в обычаях поколений, а друзей, сам понимаешь, есть нельзя. Они просто брезгливо отвернуться от нас.
Ослабевший Беляев споткнулся, зацепился за корень дерева — и взвыл от боли — растянул связки на ноге. Серебряков подставил ему плечо, но Беляев отказался. Пошел, хромая, подобрав в кустах сухую палку.
— Этим мы, белые, уроним свое мужество в глазах индейцев. Потерянное уважение, потом не вернешь.
Все были измучены от бесконечных скитаний. Однако сильно поседевший в походе Беляев ободрял:
— Госпожа Фортуна все-таки выведет нас к форту!
Похожие на ходячие скелеты, они выдохлись физически и душевно. Голоса спутников доносились словно издалека – это наступала голодная глухота. Только сила воли сохраняла им жизнь.
Пытаясь сбить со следа дикарей, разведчики не рассчитали и повернули круто на север, чем удлинили свой обратный путь. Они постоянно были начеку, прислушивались, не раздадутся ли какие-то крики. И не питали иллюзий, какая судьба их ожидает, ежели попадут в руки морос.
По ночам их сны будоражили ужасные лица с толстыми губами, обнажающими черные заостренные зубы. Нервы стали сдавать, каннибалы начали мерещиться и днем. По мало-мальски мелькнувшим в зарослях теням или игре света, он второпях выпускали и без того скудные заряды.
Беляевцы уже не шли, а плелись друг за другом, цепляясь за стволы деревьев, нередко падая от изнеможения. Порою не оставалось сил, чтобы перемолвиться словом. Притупилось даже ощущение опасности. Лишь призрачная надежда заставляла их двигаться вперед.
Беляев споткнулся. Упал навзничь. Экштейн молча взвалил его себе на спину и потащил.
Не хватит в сердце места, чтобы описать страдания и муки, выпавшие на долю этих отважных людей!
Пробирающихся который месяц через леса и холмы, кустарниковые заросли и болота, противостоящие ярости стихии, преследуемые чудовищными туземцами.
Полуголодные, изможденные, едва прикрытые порванной, прожженной одеждой, под которой бились отважные сердца. Какое упорство и неимоверная выносливость!
Ночь за ночью дым их костра вился к звездам края, где никогда не бывало следов пребывания белого человека. Утром они проверяли оружие и двигались дальше.
Однажды утром беляевцы едва поднялись в слабой надежде разыскать что-либо пожевать, как из зарослей донеслись возгласы и треск ветвей. Все схватились за оружие. Внезапно раздался лай собак. И удивленные голоса людей.
Это на них наткнулась дополнительная поисковая экспедиция, направленная из форта навстречу возможному пути разыскиваемого и поредевшего отряда Беляева. Сия экспедиция уже объединилась с поисковиками капитана Гасио и Александры Беляевой. Именно по ее настоянию выступила из форта тотчас эта экспедиция навстречу предполагаемому пути изможденных беляевцев.
Не хватит слов, чтобы описать безумную радость встретившихся и крепко прижавшихся друг к другу Саши и Ивана Беляева!
Василия Серебрякова, еще слабого после всех болезней, поспешил обнять улыбающийся, обросший щетиной Экштейн и такой же Беляев.
А Серебряков, сидя и покуривая в сторонке, глядел на счастливых и измученных уже не молодых супругов и думал: «Вот что может творить истинная Надежда, Вера и Любовь!».
Он загасил окурок, и его который раз пронзила мысль: А где же моя милая Киане и мой малый сын, ведь это кровинка моя, казачья!?
…Так заканчивался их тяжкий путь в неведомые земли Чако. Путь длиною в шесть опасных месяцев! Путь, освещенный походными кострами и мерцающими чужими звездами, блеском лошадиных крупов и вспышками выстрелов, посвистом стрел. Они, разведчики-следопыты возвращались, познав эти дикие, неприкаянные земли.
Впервые за историю Чако более чем в десяти труднейших экспедициях Беляева были составлены секретные военные схемы, замеры, наброски для карт тех глухих мест. Намечены тайные заслоны и засеки для отпора боливийцам. Подготовлены на случай сражений друзья-проводники и индейские воины, эти коренные и ловкие обитатели дебрей. Открыт, наконец, огромный водоем Питиантута с пресной воды для армии, возле которого скрыты и берегутся немалые запасы золотых монет и всяких драгоценностей. Установлены места для добычи «черного золота», ценной нефти. Изучены язык и обычаи, традиции и верования многих кочевых племен Чако, как части Парагвайского государства.
Это были не имеющие цены материалы государственной важности. Строго секретные! Полученные сведения дали возможность Парагваю успешно подготовиться к войне за независимость с профашистской Боливией. Заявить смело на международном уровне свои права на впервые исследованные русскими области Чако.
— А если повезет, — мечтали русские эмигранты, — мы в селхозколониях в сельве пустим корни. Заведем хозяйство и пашни, табуны породистых лошадей и тучного рогатого скота.
— Будут учить, лечить местную ребятню в школах, муштровать молодежь в армии по военному делу , — уверенно добавляли бывшие врачи, преподаватели, механики.
— И чтобы не случилось, то наши сыны и внуки — по новой Родине парагвайцы, по крови русские и гуарани, по молоку матери гаучо и казаки, будут мужественно беречь приютившую нас землю!
Мечты те начали сбываться, когда заложенное укрепление на берегу Питиантуты разрослось в поселение Фортин-Каролос Антонио Лопес.
Но это будет потом, а впереди и парагвайцам и русским эмигрантам, их семьям надо было выжить и выстоять. Всем грозила суровая война с сильной Боливией!
И она грозно началась!
На фронтах сражений Серебряков стал офицером парагвайской армии, как и десятки других русских военных белоэмигрантов.
Надо сказать, вышестоящий начальник, полковник Фернандес, никогда не сомневался в храбрости россиян.
Ранее, во время парагвайской революции, он сражался вместе с известным нам русским офицером Голубинцевым, который писал, что в бою любовался пехотинцами этого капитана.
Так, «На окраине местечка наш эскадрон неожиданно попал в засаду, — вспоминал Голубинцев,- и, стиснутый между домами и заборами, пришел в замешательство. В этот опасный для нас момент появился капитан Фернандес с ротою. Молниеносно сообразив положение вещей, этот храбрый офицер бросился на выручку и штыковым ударом спас от гибели эскадрон, опрокинул противника».
Однако Серебрякова ждала совсем иная участь, чем Голубинцева, и полковник Фернандес был бессилен что-либо предпринять против беспощадных ударов судьбы.
«Никто не знает часа своей смерти, и никто не может сказать, где и как он уйдет из жизни, но каждому дано умереть гордо и достойно, как подобает мужчине», выразился в эпоху войн один американский писатель.
Вся жизнь Василия Серебрякова прошла в походах и сражениях. И ныне он несет службу в пронизанной патриотизмом, но слабо обученной и вооруженной парагвайской армии. Получает звание майора и под свое командование отряд подчиненных солдат. С 1932 года Серебряков вместе с босоногими парагвайскими бойцами участвует в жестоких сражениях с Боливией. Со своим отрядом отличается в боях, как один их лучших русских офицеров.
В парагвайской армии храбро билось более 80 опытных белых офицеров, а всего сражалось более двухсот русских бойцов-белоэмигрантов. Они командовали в войне полками, батальонами, батареями, ротами парагвайцев, состояли генералами и начальниками крупных штабов.
Впоследствии стали популярны в стране, как крупные государственные, военные, ученые и хозяйственные деятели.
Парагвайские высшие власти высоко ценили корпус белых офицеров из России. Участвовавшие в войне плечом к плечу с русскими парагвайские чины вспоминали:
«Парагвайские солдаты умоляли свое высшее начальство назначить их в один из тех полков, коими командовали русские, выказавшие на этой войне не только особо присущую русскому доблесть, но и большие знания, умение и полученную в родной армии хорошую закваску, в смысле заботы о подчиненных».
28 сентября 1932 года происходила ожесточенная схватка в Чако за важный форт Бокерон, занятый боливийцами.
Серебряков, слабо владевший парагвайским языком, не ясно понял приказ руководства начать атаковать подступы к этому форту и замедлил развернуть подчиненных для этого рывка. Тут же обвиненный вышестоящим командиром в трусости и чуть ли не в предательстве, он гневно ответил, что смысл приказа не давал ясного распоряжения для его подчиненных. И никто и никогда, его русского офицера и казака, не посмел за ряд лет войны в России и здесь, обвинить в трусости.
Поэтому он сейчас же поднимает своих людей в штыковую атаку!
— Это же верная гибель! Идти в полный рост против пулеметов!– горько промолвил кто-то из парагвайских офицеров за его спиной.
Серебряков вернулся к своему батальону, собрал бойцов и скомандовал:
— Нам следует своей кровью смыть несправедливое обвинение!
Тень смерти уже коснулась его, и он, наверное, это почувствовал. Обращаясь к солдатам, призвал лучше умереть, чем прослыть трусами:
— Ну, братцы! Драться будем насмерть! — Его голос слегка дрогнул.
– Сражаться и пасть за родную землю и свой очаг – это долг отважных. Так мужественно умирали и наши деды–прадеды!..
Да, бойцы понимали, что это было приглашение в пекло войны. Но они ни минуты не колебались. Ни один не спасовал, ни один не отказался и не повернул назад. И батальон обреченных бойцов с Серебряковым по его сигналу, не уповая на подкрепление или иную поддержку, отважно двинулся на штурм укрепленной цитадели. Он повел их в отчаянную атаку! Бойцы шли в полный рост молча на верную гибель, готовые навек расстаться с благословенным светом дня.
«Что-то завораживающее было в сцене наступающего на саму смерть третьего батальона,- вспоминал полковник Фернандес. – Солнце, блестевшее на штыках, создавало какой-то ореол святости вокруг солдат, торжественно как на параде маршировавших вслед за своим командиром…».
Глядя на невиданный бесстрашный марш, приподнялись и застыли солдаты с двух сторон. Невыносимую атмосферу ожидания разорвала резкая пулеметная очередь. Опомнившиеся боливийцы открыли шквальный огонь.
В атаке, на горячем бегу, Василий Серебряков наскочил на что-то раскаленное, что прожгло его насквозь и от чего ставшее легким тело его медленно поплыло к земле. Он не почувствовал удара, но падая на землю, увидел на миг яркое солнце – затем свет его медленно погас...
Отчаянная атака батальона Серебрякова сломала упорную оборону боливийского форта и переломила победу в войне в сторону парагвайцев. Психологический дух боливийцев в Чако, изможденных, измученных жаждой и голодом, был подорван. В осажденном Бокероне они были на грани безумия:
— Проклятая война! Нет воды, ни капли воды!… Некоторые пьют собственную мочу...
И в осаде форта они тщетно роют 50-и метровой глубины колодец, в призрачной надежде добраться до воды.
— Форт Бокерон — это адская ловушка для нас. Выход один, сдаться парагвайцам или взорваться с фортом ко всем чертям собачьим!
После атаки отряда Серебрякова пальба смолкла, наступившую тишину нарушали лишь стоны раненых, разметанных перед стенами форта. Медленно расплывался в воздухе пороховой дым. Над грудами поверженных тел плавали в небе черные стервятники. Среди травы безмолвно лежали мертвые солдаты батальона Серебрякова со своим командиром. Они смотрели невидящими остекленевшими глазами в пронзительно голубое небо. Через время прошел легкий дождь, и словно окропил, смыл кровь с их простреленных и изрезанных тел. Серебряков, объятый смертным сном, казался умиротворенным и даже красивым. На кисти его руки виднелся плетеный кожаный браслетик, подаренный ему Киане при расставании.
Внезапная и геройская гибель «Эль капитан русо», как тепло звали Серебрякова сего солдаты, произвела потрясающее впечатление на парагвайцев.
Вот одно из скорбных и гордых высказываний о Серебрякове.
«О, командир!- писал в дневнике оставшийся в живых лейтенант батальона Серебрякова Катальди. – Мы всегда будем помнить твое величие, самоотверженность и преданность нашей бедной, но героической стране. Ты хотел ее видеть торжествующей, строящей великое мирное будущее. Спи с миром. Имя твое останется вписанным в нашу историю, сохранится на алтаре воспринявшей тебя новой родины, ради всех ее живущих и будущих поколений».
Последний миг Василия Серебрякова был мужествен и прост.…
Прощальными словами его были:
— Линдо дио пара морир». «Прекрасный день, чтобы умереть».
Перед гибелью блеснуло ли в его воспаленном мозгу босоногое детство,
светлые волны Дона и всепрощающий лик матери? Мелькнуло ли перед ним личико первой любимой, бойкой и длинноногой казачки или лицо смуглой красавицы индианки Киане?!
Он так и погиб с мечтой о черноволосой и улыбчивой Киане и своем подрастающем сыне.
Парагвайские офицеры рассказывали, что в последнюю ночь «Эль капитан русо» Серебряков перед атакой противника спокойно обходил передовые позиции батальона. Несмотря на обстрел со стороны врага и настойчивые просьбы солдат перейти в укрытие, он, улыбаясь, говорил: «Но эс диа пара морир» — «В такой день не умирают».
Ветераны вспоминали, что после гибели этого бесстрашного русского в траншее подобрали его растрепанную книжицу стихов. Она почти развалилась
– так часто ее раскрывали, перечитывали. На нескольких листах виднелись бурые пятна, похожие на засохшую кровь. Внимание привлек поблекший стебелек, заложенный Серебряковым на стихотворении, переведенном затем на гуарани:
Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен…
Пусть он придет! Я должен рассказать
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.
А если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную не примет веру,
И будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль – к барьеру!
Василий Серебряков до последнего вздоха верил, что Киане ждет его и после окончания войны в Чако они с ней и малым сыном останутся навсегда вместе на счастливой земле Парагвая…
*****
Как видно, Серебряков поднял свой батальон в «психическую» атаку. В Южной Америке такого "сумасшедшего" способа боя не знали — это было невиданно! Когда Серебряков повел батальон с примкнутыми штыками на штурм форта, то боливийцы остолбенели и прекратили вести огонь. С обеих сторон все, ошеломленные, впились глазами в этих безумцев, идущих на верную гибель. До боливийских окопов оставались считанные метры, когда в полной тишине прозвучала резкая команда Серебрякова: « В атаку!». Боливийцы очнулись и открыли плотный, смертоносный огонь.
Впереди идущего Серебрякова, словно дерево, подрубило первой же очередью выстрелов. Однако его солдаты, рискуя жизням, вытащили его колошматины тел на передовой. Командир был едва жив и успел вымолвить, что приказ он выполнил, и умереть теперь не стыдно.
Его солдаты врубились в рукопашную — и бой шел ужасный, беспощадный и упорный. Бокерон вскоре пал!
В брошенных боливийцами окопах нашли записку злобной ненависти: «Если бы не проклятые русские, мы бы давно сбросили ваше босоногое воинство в реку Парагвай». Имя и фамилия Серебрякова выбиты в бронзе в Зале воинской славы в столице Парагвая, в Национальном пантеоне установлена мемориальная доска.
Фотография мемориальной доски в честь русских офицеров-добровольцев, погибших в войне за Чако, которая находится в православном храме Покрова Пресвятой Богородицы в городе Асунсьоне. Фото из авторского альбома Хорхе Унамармота.
Имя Серебрякова носит одна из столичных улиц, а так же целый город – форт.
*****
Генерал Беляев написал в дневнике, что взятие Бокерона дало пятьдесят процентов успеха. Победа Парагвая наступила в конце 1933 года, в 1935 году Боливия запросила мира. Это была ужасная война, поглотившая шестьдесят тысяч убитых боливийцев и сорок тысяч парагвайцев.
"Душой русской военной эмиграции в Парагвае стал генерал-майор Иван Тимофеевич Беляев – личность, незаслуженно забытая в России, но и по сей день почитаемая на его второй Родине. Это неудивительно, ибо именно Беляеву Парагвай обязан освоением до того пустующих земель и победой в кровопролитной войне с соседней Боливией", свидетельствует 26.10.2012 г. солидное российское издание "Военное обозрение".
"Война 1932-1935 гг. повторила Первую мировую в том, что наступление, организованное по канонам военной германской науки разбилось об оборону, выстроенную по-русски.
Отблески же событий Второй мировой войны определяются точно: нападение Боливии на Парагвай без объявления войны, первоначальный успех агрессора, а затем полное и безоговорочное разбитие его стороной защищающейся. И столкновение немцев и русских на парагвайской территории знаменует и Первую мировую и Вторую мировую войны. Есть и предприговор фашистской Германии – Боливию разбили совершенно, более половины боливийских военнослужащих попало в плен. Впрочем, и потери с обеих сторон были ужаснейшие (если считать от общей численности населения), предрекшие зловещий смертоносный каток Второй мировой.
Форт Канада в Парагвае живо напоминает оборону Брестской крепости в Великую Отечественную войну. А бои за парагвайский форт Нанава явно схожи с великим сражением за Сталинград. Конечно, парагвайские масштабы меньше наших, но героизм парагвайцев и русских, и погибших, и выживших в этих битвах, находит в себе параллели с подвигом Русского Солдата в 1941-1945 г."
Таково мнение портала» Русское движение» в статье "Русская закваска Парагвая" от 25.11.14. Пожалуй, с ним трудно не согласится.
Вот и задумываемся… Белые офицеры, как Голубинцев, Серебряков, Беляев и многие другие… Это были люди крутой эпохи, когда многое решало отвага и сила, это были крепкие люди с большими страстями и волей, жизнь которых держалась на их неустрашимости перед препятствиями и умении их преодолевать, даже проливая кровь. Никто из них не мог устоять перед мечтой, зовущей в неведомую, заманчивую даль. О чем замечательно сказал белоэмигрант, поэт А. Ачаир.
Не сломила судьба нас, не выгнула,
хоть пригнула до самой земли…
А за то, что нас Родина выгнала,
мы по свету ее разнесли.
Они шли ради лучшей, свободной жизни, шли даже вдали от Родины. Шли на зов буйных ветров, необъятных прерий и манящих джунглей, их имена звучат до сих пор и пробуждают жажду познания, открытий и жизнелюбия.
И если внимательно присмотреться, то в глубине Чако можно разглядеть светлые тени тех россиян, которые когда-то здесь проходили, жили, воевали и страдали, целовались, верили и любили…
Но сейчас вернемся к нашим героям.
В их эпоху, в их непростое время... О суровой истории которого в республике Парагвай рассказывали не только мужественные ветераны Чакских войн, их невероятные мемуары, а даже выпущенные здесь почтовые марки...
облако тэгов
