В одном из своих старых отзывов я уже как-то говорил — иногда поиски книги оказываются интереснее, чем сама книга. И недавно получил лишнее тому подтверждение. На одном из сайтов выложен целый список «вольных» продолжений и стилизаций на тему знаменитого романа А. Дюма «Граф Монте-Кристо». Список внушительный, начинающийся от совсем древних романов, и продолжающийся до современных. Помню, где-то в конце того списка глаз зацепился на следующем названии: «Il Caso Montecristo» (1976). Произведение было внесено с небольшой аннотацией, которая и привлекла внимание. В ней говорилось о молодой итальянке, угодившей в тюрьму, и вырвавшейся из заключения с помощью пожилой узницы с Сардинии. Потом она, разумеется, начинает мстить врагам и недругам. Выходит, «Монте-Кристо» в женском обличье, да ещё и в итальянских реалиях 1970-х — звучит неплохо. Только вот найти данную книгу оказалось совсем не просто. Её автор (Энцо Руссо), юрист, сицилиец, известен романами про мафию, сотрудничал с издательством «Mondadori». Кое-что у Руссо было экранизировано — например, кинофильм «Уважаемый Человек» (1993) с двумя легендами итальянского криминального кино — Микеле Плачидо и Марио Адорфом. На русский язык Руссо почти не переводился, одним из немногих, кто проявил к нему интерес, было несгибаемое издательство «Детская Литература», выпустившее в середине 80-х его книгу для подростков (к слову, для любителей фант. допущений — Руссо иногда прибегал к ним как раз в этой, детской серии)...

Но вернусь же к «Делу Монте-Кристо». Примерно год назад мне всё-таки удалось найти скан одного из изданий и примерно тогда же худо-бедно ознакомиться с текстом. Ну, а сейчас, наконец, выдалась возможность посвятить ему несколько строчек. Завязка истории выстроена типично по-итальянски — комиссара Ракити из Рима вызывают в кабинет шефа, начальника полиции Палмьери. Комиссару необходимо явиться в правительственный дворец для встречи с главой кабинета премьер-министра. Дело требует полной секретности — даже непосредственный начальник Ракити, Коррадино Де Лючия, не должен знать деталей. Встреча с профессором Монтеро проходит с недомолвками и раздражает своей иносказательностью. Существует небольшой круг высокопоставленных чиновников (четыре человека), недавно получивших анонимные письма с угрозами. На обычный шантаж это не похоже, дело в чём-то другом. Причем, Монтеро явно знаком с отправителем, но решает использовать комиссара в тёмную — мол, ты найди источник, а я не обязан тебе раскрывать побудительные мотивы «деликатного» свойства. Комиссару Ракити придётся покопаться в грязном белье римской элиты...

После самоубийства сенатора Джуссани в своем кабинете, где у него сдают нервы, комиссару, наконец, раскрывает карты один из «соучастников». Наружу выползает давняя история — инцидент роковой ночью с участием вышеупомянутой четверки и юной бельгийки Катрин. Так уж получилось, что те, кто были виноваты, наказания избежали, а вот невинный провинциальный адвокат Армандо де Санктис, напротив, получил сполна — семь лет тюрьмы. Соответственно, все считают, что анонимные письма, наводящие панику, — дело рук де Санктиса. Комиссару ничего не остается, как несколько раз утешить женщину сенатора Джуссани — элегантную вдову Кристину... Правда, существует одно но. Не похож Армандо де Санктис на хладнокровного убийцу. Никак не похож. Это в других книгах подобные персоны выходили на свободу полные сил и решимости отомстить. Здесь же Ракити наблюдает морально сломленного и подавленного человека. Его единственная нить — женщина по имени Даниэла Моралья, которая, судя по всему, и стоит за угрозами и местью. Она была близка с Де Санктисом, ездила к нему на Сицилию. Но как найти её?...

Вот так поворот. Что же получается — аннотация, о которой я говорил выше, права только в одном — женщина-мстительница в романе действительно существует. Но, а) никаких побегов а-ля Дантес из тюрьмы здесь нет; б) пожилой сардинки тоже нет; в) цепочка мести более сложная, чем в предполагаемом первоисточнике — мстит не лично «невинно осужденный», а за него работает другое лицо. Единственный минус — личность этой женщины, Даниэлы Моральи, очевидна примерно с половины книги — легко угадывается под каким другим именем она уже негласно фигурирует в сюжете.

Что еще добавить. Как говорится, итальянские детективы встречаются редко, а хорошие — еще реже. Несмотря на коварство мира, литературно описываемое автором, в книге не содержится ни одной жестокой или хотя бы натуралистичной сцены — всё ужасное проистекает будто за кадром и в заголовках газет. Тем самым Руссо показывает — вот оно, оглянитесь вокруг, всё перед вами, ничего не придумываю. Комиссар — отнюдь не супермен, честный человек с хронической язвой желудка... Ну а «Монте-Кристо» на обложке оказывается всего лишь фигурой речи, настоящие же «пастиши» этого романа, видимо, так и остались похороненными в конце позапрошлого века. Впрочем, роман Энцо Руссо отчасти интересен и сам по себе — как ни крути, итальянские романы — это отдельная ветка, не случайно «giallo» одно из тех словечек, что до сих пор на слуху даже у тех, кто не знает итальянского...

«Гончаров загадочно улыбнулся. — Счастье растёт быстро, сэнсэй, если есть чем удобрять его. Вам необязательно жить в Токио. Например, в Москве или Ленинграде. И в уважении к науке и ученым Советскому Союзу сейчас нет равных...».

Да, пусти доктор Такаги роман в другое русло, так и представил, как «великий сэнсэй» Хонма обыгрывает в шахматы Корчного, Спасского и Тайманова на чемпионате Ленинграда 1958-го года и занимает первое место (участвуя вне конкурса)... ハスキル人 (~ «Гость Хаскилла») — НФ-роман «ближнего прицела» Такаги Акимицу эпохи «холодной войны». Мы так и не узнаем, кто же устранил загадочного «хаскилльца», заместившего собой простого японского гражданина и способного своими знаниями нарушить баланс сил на планете (всего один человек...).

Кратко о сюжете. В лучших японских традициях роман начинается с проникновенного письма. Учитель старшей школы из Мацумото Кэнъитиро Хонма пишет известному астрофизику Кияме Сёхэю. Хонма рассказывает о странном происшествии: во время похода в горы он увидел, как с неба медленно опустился металлический цилиндр. Потом некая сущность (далее пояснят — инопланетный мозг с планеты Хаскилл, расположенной в 3156 световых годах от Земли...) физически проникает и вживается в мозг учителя. Теперь Хонма — уже не Хонма. Отныне он — носитель суперразвитого интеллекта, опережающего земной. Его цель — навести идеальный порядок на Земле и внедрить передовые знания. И всё это он готов осуществить совершенно бескорыстно и безвозмездно, без каких-либо патентов и желания обогащения. У него произошла личная драма на родной планете, и он стал добровольным участником эксперимента. А ведь мог этот цилиндр в океан упасть или в пустыню — и не было бы его больше. Кстати, любопытно, что в романе никак не обсуждается моральный аспект (в преддверии таких-то изобретений, захлестнувших умы) — а спрашивал ли кто-нибудь у того учителя, согласен ли он, собственно, уступить свой мозг?..

Достаточно интересно наблюдать, как доктор Такаги выводит доказательства сверх интеллекта хаскилльца. А ведь поначалу была мысль, что автор иронизирует, и речь идет о психическом расстройстве, которое вот-вот откроется. И он явно подстраивает примеры под разные категории читателей — ведь неизвестно, кого из читателей что удивит больше, люди все разные. Хонма виртуозно исполняет сложнейшую чакону Баха, достает для двух новых друзей два билета в лотерею подряд — с заветной комбинацией цифр («божественное чутье»?), легко обыгрывает двух игроков-профессионалов — Мурату -9-й дан по го («словно бог учил меня играть в го») и Аояги (8-й дан по сёги). Наконец, через месяц Хонма демонстрирует устройство для опреснения морской воды с использованием революционной полупроницаемой мембраны. Аппарат разделяет воду на пресную и концентрированный солевой раствор без значительных энергозатрат. И это только начало... Пришельцем в Токио заинтересовываются представители двух крупных держав — американский спецпосланник Маккензи приглашает его продолжать ученую деятельность в США, а секретарь советского посольства Сергей Гончаров сулит «великому сэнсэю» невесту, вызывающую у того бурю чувств («женскими волосами можно связать по ногам большого слона»)...Конечно, совершенно ясно, в какую сторону изобретений планируют те и другие державы направить мозг хаскилльца. И, по-видимому, Хонме становятся ближе коммунистические идеи. Не обойдется и без трагедии — чтоб не открывать спойлер, детали раскрывать не буду. Отмечу лишь, что завершающая кода с переносом сознания в иное тело (что-то вроде книжных идей 50-х Пэта Франка или Курта Сиодмака, если не ошибаюсь) неожиданно придаёт истории элементы ужаса. Есть в тексте и некоторые библейские аллюзии (например, хаскиллец способен в некоторых случаях оживлять мертвых благодаря воссозданному им лекарству падмину)...

Отмечу следующее. Учитывая любовь доктора Такаги к полицейским детективам, от него трудно было ожидать того, о чём пойдет речь ниже, но факт есть факт: в своей книге 1950-х гг он предусмотрел несколько идей, получивших реализацию сорок-пятьдесят лет спустя. В целях экономии места перечислю лишь некоторые из них.

1. Авторучка со скрытой видеокамерой (подобные устройства в описываемое время не были доступны из за отсутствия миниатюризации технологий).

2. Плоские телевизоры, висящие на стенах «как картины» (появились только в начале 2000-х, в описывамое время не были возможны из-за громоздких ЭЛТ).

3. Робот-пылесосы («...примерно через полмесяца вместо обычных пылесосов будут использоваться электронные уборщики, они тоже полностью автоматические»). Как известно, описанные модели начали появляться лишь в конце 1990-х.

4. Расширенная концепция Умного дома. Говорят, прототип дал ещё Тесла, но у Такаги описывается ряд любопытных деталей.

5. Устройство для отслеживания местоположения человека с указанием пройденного им расстояния. Напоминает поздние GPS.

6. Видеонаблюдение на расстоянии с выводом изображения на экран в «реальном времени». Звучит по-передовому, но, скорее всего сия светлая идея приходила в головы многим...

Роман относительно небольшой — читается за вечер, но характерно, что Такаги успел коснуться и детективных идей на фоне фантастики. Слегка. Например, вдова бизнесмена собирается подать в суд на полицейских (с обвинением в убийстве) в случае, если ее супруг не будет оживлён через десять дней. На каком основании? Такаги отлично разбирался в процессуальных тонкостях: если умерший (!) человек не был в установленный срок признан мертвым юридически, значит, он был умерщвлен во время «оживления» — с использованием лекарственного средства не прошедшего испытаний даже на животных. Действительно, случай нетривиальный...

Хотя характер повествования лёгок, он всё же не такой, как у приключенческой литературы. Как бы точнее сформулировать...Часто авторы стараются в развязке некоторым образом откатить назад, стереть изобретения «будущего». Здесь же концовка такая, будто история не закончена. То, о чём говорит автор, ближе к конфуцианским идеям — о достижении в будущем некоего идеала, или «единения» , что выражается через призму фантастики. Недаром один из главных героев рассуждает о «бесчисленных звёздах», выглядывая на ночное небо из окна.

«В заключение искренне желаю Вам доброго здоровья. С уважением, Кэнъитиро Хонма, 20 октября». Итого — 7.5 из 10.0 — вряд ли неординарный роман для фантастики тех лет в целом, но явно не обычный для автора, и к тому же исключительно корректно написанный (в отличие от...): в сочетании с лёгкой иронией Такаги удаётся хранить дистанцию рассказчика и держать литературный нейтралитет.

»- Ну, что вы скажете? Видели вы когда-нибудь такое восхитительное животное? Она весит девять пудов — с головы до хвоста. Четыре года тому назад это был маленький котенок с большими желтыми глазами. Он был привезен мне из Рио-Негро...».(с) 1911 г.

Ни одно новое переиздание (ни загнанное в «рамку» под серийный «коленкор», ни переполненный «омнибус»...) не заменят оригинальное издание — прижизненное для такой значимой фигуры, коей являлся почтенный сэр Артур Конан-Дойль. Все эти шрифты, причудливые надписи, старинные гербовые узоры — любо разглядывать...Или как насчет подписи под картиной: «Джоконда — картина Леонардо да Винчи, исчезнувшая из парижского Лувра» — т.е. подписи, сделанной «в моменте», когда она действительно считалась ИСЧЕЗНУВШЕЙ?

Найдя английский скан, повторяющий издание 1922 года Джона Маррея «Таинственных и ужасных историй», я не без некоторого удовольствия загрузил его в электронную книгу. Если страница, где сейчас набираю текст, не вводит в заблуждение, то один в один на русском языке данный сборник никогда не перепечатывался. Два раздела книги — по шесть и семь рассказов, итого ровно тринадцать. Содержание с каллиграфически выверенными отточиями перед номерами страниц радует глаз. Тринадцать «дьявольских» историй от сэра Артура, тринадцать разных рассказов, объединенных ужасами и тайнами — живое доказательство, что эти два жанра являются молочными братьями... Конечно, некоторые рассказы были мне уже знакомы («Кожаная воронка», «Черный Доктор»), но ряд из них видел впервые. Выделю внезапно жестокий «Случай леди Сэннокс», хрестоматийный «Исчезнувший поезд» (когда-то давно в одном из своих «японских» отзывов я пытался подсчитать число известных историй об исчезнувших поездах — и вот про классика-то тогда и забыл...), а также парадоксального (по крайней мере, по начальным условиям...) «Человека с часами». Другое дело, все эти истории сэра Артура с течением времени уже не кажутся впечатляющими. У более «профильных» страшильщиков конца XIX — начала XX века можно сыскать сюжетные линии и пооригинальнее, особенно у немецких или французских.

Но всё же, какой рассказ сборника самый крутой? Пожалуй, как раз тот, что угодил обложку того самого первого издания Маррея — с огромным котярой, что скалит клыки рассказчику, повернутому спиной к читателю. «Бразильская кошка». Уж не отсюда ли Эллери Куин взял идею географических названий?... И вот тут я ненадолго закрою английский скан, и подгружу скан из «Всеобщего журнала» за август 1911-го года (см. верхнюю цитату), где этот рассказ озаглавлен как «Правосудие зверя», а последний столбец заканчивается скромной подписью «Конан-Дойлъ» — будто бы автор собственноручно им свою рукопись выслал. Перевод, на самом деле, так себе — какой то «Сюффолк», в предложенииях переизбыток глаголов «был, было...», да и название...Но зато — тот номер журнала был выпущен в исторический период, когда Джоконда и впрямь была украдена, что и дает привкус «соучастия»...

Рассказ про бразильского кота вряд ли отличается глубиной идеи, и, как мне показалось, сэр Артур ни на унцию не утяжелил типичный для себя стиль рассказчика — замени он Маршала Кинга на доктора Уотсона, никто бы и не заметил разницы, повествовательная манера здесь ровно такая же, как и в историях про Холмса. Вновь Лондон, брат главного героя в «стагнации», туманное безденежное будущее...И тем не менее история занятная, спору нет. Несмотря на мрачную атмосферу, трудно не поаплодировать аристократу-плантатору. В лучших традициях викторианского зоохоррора, он оставляет гостя один на один со зверем, и до утра даже не интересуется, что там у них происходит — ну прям истинный джентльмен. Другой бы садист подглядывать стал и восторгаться, а этот просто умывает руки и уходит на боковую к своей некрасивой жене. Стесняюсь спросить, а что если бы у Маршала был с собой револьвер, а? Носил же доктор Уотсон с собой «уэбли» — и всё, чудесный зверь был бы положен на лопатки, а наследный лорд был бы отправлен за решетку — но за другую, не ту, за которой сидела когтистая Томми...

»... Ибо до конца дней моих я должен ходить, опираясь на палку: это живое воспоминание от той ночи, которую я провел в компании с бразильской кошкой... «. Вот то единственное из-за чего герой не мог быть «Уотсоном». Все ж таки речь о физических увечьях была недопустима в его случаях. И вопрос, какую же бразильскую кошку имел ввиду мудрый сэр Артур? По описанием смахивает на пуму. Однако, что за времена стояли, когда это было писано. Южная Америка воспринималась как «дикий край», где водятся невиданные твари, вроде гигантских анаконд (вспомним характерные иллюстрации из старых книг, где они душат безропотных путешественников), а также охотящиеся на людей «черные пантеры». Но не будем же портить иллюзию, созданную добрым классиком.

Итого. 7.5 из 10.0. Хороший исторический сборник, а то, что не страшный, недостатком не является.

В море хаоса современных подражаний на тему вольных продолжений о Шерлоке Холмсе запоминающихся романов не так и много, да и не все они удачны. (Повторюсь — романов). У Боба Гарсиа — переизбыток насилия; у Энтони Горовица — в разгадке сквозит упор на различные перверсии; у Сомосы — сомнительный «постмодерн». Неоднозначное впечатление складывается и от Симмонса с Пересом-Реверте. Современные романы были и в переводной «ларечной» серии, когда-то пытался их читать, но они были столь посредственного качества, что уже и не припомню ни одного названия. Более-менее читабельную в художественном отношении серию создал Дж.Лавгроув, но этот автор слишком предсказуем (злодеем у него почему-то почти всегда оказывался профессор Мориарти). Впрочем, у каждого на слуху разные авторы — тут во многом дело случая.

Ну а что же Восток? Этот сегмент переводами менее охвачен (при нынешнем инструментарии данный вопрос серьезной проблемой для «уважаемого потенциального» не является — при условии, что он не ленив патологически...). Но у них известных длинных «пастишей» на Холмса не так и много. В 1980-х первым автором шерлокианской книги стал фантаст Итиро Кано, а следом за ним — страшный и ужасный Содзи Симада с историей «Сосэки и дело об убийстве лондонской мумии» (1984), где он, как сумел, подстроился под дойлевский нарратив и придумал пару замечательных старомодных трюков.

И вот, второй раз Симада-сан вернулся к данной теме в 2015-м году с романом «Новые 15 жареных крысят». Название, пусть и не совсем благозвучное, должно звучать в таком виде (английский вариант — «New 15 Fried Rats»), т.к. оно образует акроним, расшифровывающийся в самом конце. На острие атаки он выдвинул доктора Уотсона — вариант пусть и не самый частый, но всё же иногда встречаемый. Что же касается Холмса, он, по большей части, в сюжете отсутствует, и играет роль «второй скрипки». И, несмотря на наркотический припадок Холмса на Бейкер-стрит, ожесточенный боксерский поединок с Уотсоном, а также усмиряющий удар сковородой от миссис Хадсон, стоит отметить сразу: эта книга отличается взвешенным подходом.

Что ж, поначалу возникло легкое замешательство — показалось, что автор, за плечами которого десятки навороченных романов, испытывал творческий дефицит и решил схалтурить: начальные три главы образуют всего лишь альтернативное прочтение классических рассказов Дойля (но с более сложной концепцией, поскольку эпизоды являются звеньями большой истории). Начинается мрачная криминальная сага о колониальных преступлениях — с участием Таддеуша Шолто, осуждённого на двадцать лет каторги на Андаманских островах, и некоторых других знакомых лиц.

Управляющий банком Мерриуэзер и ростовщик Джабез Уилсон (да, тот самый старина Уилсон — если кто помнит эту фамилию...) готовят аферу с ложным следом. Для завлечения и прикрытия они нагло используют самого Холмса, бросая ему наживку. По их замыслу, после кражи золотых слитков, Уилсон должен обратиться к великому детективу за помощью. Мерриуэзер считает, что Холмс, несмотря на свою проницательность, слабо разбирается во многих вопросах и его слава преувеличена. Например, увидев японскую татуировку мистера Уилсона, он наверняка ошибётся и решит, что она китайская. Мистеру Уилсону нужно будет соглашаться с любыми выводами Холмса, дабы тот, уверенный в собственной непогрешимости, убедил полицию в его невиновности. Великий детектив должен разгадать дело (как он это сделает, мы все хорошо помним по «Союзу рыжих), но скрытое «второе дно» в том, что на самом деле Уилсон был в доле с грабителями. Т.е кража-то была, но другим способом, и утаенную ценную часть индийского сокровища они разделят сообща. Что ж, достаточно умное авторское решение — хотя и не для поклонников каноничного прочтения. Правоверных читателей канона вправе возмутить и дедуктивный анализ часов. В оригинале он относится к брату Уотсона, а здесь — к самому Уотсону и вскрывает некоторые комплексы доброго доктора. Выходит, пьяницей в роду Уотсонов был вовсе не старший брат...

Однако, вскоре автор включается в работу полноценно, подключая оригинальную ветку — он переходит к истории о Виолетте Блэквелл, невестке, к которой сожитель Холмса неровно дышит. Эта приключенческая часть напоминает «Голубей Ада» Говарда (рабынь привязывают на цепи, бьют, и, вероятно, подвергают сексуальному насилию), а также некоторые расовые рассказы самого Дойля вроде «Желтого лица». Поскольку Холмс надежно заперт в надежной клинике для лечения от наркозависимости, Уотсону приходиться садиться на лошадь и мчаться в логово зла самостоятельно — ну при легкой поддержке Питера Джонса, разве что. Доктор начинает охоту за деспотичным хозяином фермы Энтони Баучером (aka Бучером) — новым женихом Виолетты, эксплуатирующим черных рабов, и в чьем обличье легко угадывается уже знакомый мистер Мерриузер, управляющий банком. Вся шайка в сборе (Джон Клей, Таддеуш Шолто, Джабез Уилсон). Кстати, почему Энтони Баучер? Имя, известное в литературном мире некоторым продвинутым знактокам. Здесь Баучер, как и персонажи Дойля, внешне цивилизован, но внутри скрывает варварские взгляды. Возможно, то какой-то намёк на двойственность его природы (как писатель Баучер в реальности был сторонником гуманизма, а его тёзка в тексте — жестокий рабовладелец).

Эти эпизоды на ферме Баучера в Дартмуре описываются прямо-таки кинематографично. Особенно хороша дуэль: отец Виолетты, никогда не державший в руках револьвера vs Джона Клея. Доктор Уотсон, прячась в засаде, синхронно маскирует свой выстрел, под выстрел старика, и попадает бандиту точно в сердце. Никто из присутствующих не замечает подвоха. Уотсон-стрелок сочетает военную хитрость (сказывается солдатский опыт в Индии), и драматическую иронию. Редкий прием для классики (если вообще встречался) — потому и свеж для прочтения.

По существу автор сделал обратный детектив — преступники известны с самого начала, но мастер загадки сосредотачивается на другой проблеме: что означает чертова песня про «15 новых жареных крысят», и как она сочетается с тюрьмой Принстон. Тюрьму построили в 1806 году для военнопленных, но стену возвели позже – её строили сами заключённые под вооружённым надзором. Таддеуш Шолто и его группа – первые, кому удалось сбежать за много лет. Но как?...Здесь, конечно, присутствие великого детектива необходимо, но его действия поначалу кажутся отголосками больного воображения. Впрочем, не буду пересказывать всё подряд — этот автор объясняет самые неправдоподобные события...

Что же в итоге. Не то чтобы шедевр (да и проще прочих книг этого автора), но лучше на фоне другого. Приключенческая часть с Энтони Баучером выглядит дивно, равно как и стилистика, непохожая на привычную манеру. Иногда он выходит за рамки канона, но всегда использует типичные для Дойля элементы. Главное же отличие — более тёмный тон, которого Дойль избегал, с более глубокой проработкой личности доктора Уотсона. Но тёмный фон не делает это чтиво менее развлекательным.

8.5 из 10.0. Помимо прочего здесь еще и выполняется хронология (запомнилось, что даже введен журнал «Свифт», т.к. ранние записи, такие, как «Пестрая лента» не могли быть опубликованы в «Стренде» — т.е все мелочи соблюдены). Несмотря на то, что ключевую загадку разгадывает всё-таки выписавшийся Холмс, автору удаётся выжать из образа доктора несколько больше, чем заявлено в первоисточнике. 島田 荘司 — это голова.

Вряд ли я стал бы тратить время на отзыв к повести 邪教の神 (~«Бог зловещего Культа»), но вспомнился небольшой сетевой факт. Пару-тройку лет назад один знакомый прислал мне ссылку на статью «Lovecraft’s Descent Into Insan­i­ty» — она содержала несколько редких примечаний, что вроде бы как говорило о некоторой эрудиции автора. В одном из фрагментов статьи говорилось о повести Такаги Акимицу как о «первом японском мифе» — с пояснением, что история, начатая как стилизация под «Зов Ктулху», мерно перетекает в «нуарный» детектив с самоуверенным следователем.

Звучит интригующее: доктор Такаги известен тем, что в 60-70-е сочинял криминальные истории, причем как судебные детективы, разоблачая нечистых на руку власть имущих в Японии, так и тяжелые полицейские циклы про якудзу. Сочинял он (особенно в начале литературной деятельности) и произведения в духе классиков whodonnit, но объединяли все его книги строгая повествовательная логика и замечательное знание предмета.

Так что же, неужели в «Боге зловещего Культа» он должен отойти от своих традиций? Поначалу, зная, что в рассказе появится Кодзу Кесуке (серийный герой, детектив) не очень верилось в сверхъестественный посыл. Это было бы не канонично, всё равно как если, например, в «Дьяволовой ноге» Дойль дал бы мистическую разгадку. С другой стороны, любой автор хоть раз в жизни поддавался на эксперименты, поэтому — кто его знает...

Так про что же оказался рассказ. Мураками Киехико, шатаясь ночью по улицам в состояния алкогольного опьянения, покупает в грязной лавке деревянную статуэтку за 5 тысяч иен, завезенную туда каким-то моряком. У грозного существа по семь пальцев на каждой руке, и всем видом он напоминает древнего бога с глазами-бусинами. Мураками советуется с искусствоведом Инуямой Наоки. Тот утверждает, что это злой демон, и приглашает взглянуть на куклу другого знакомого — еще более примечательного фигуранта, фанатичного психопата Маэда Дзёдзи. Тот сразу опознает демона, утверждая, что его зовут бог Чулу. Согласно предыстории, Чулу родом с затонувшего континента, ушедшего под воду десятки тысяч лет назад. Нисэй Дзёдзи, некогда учившийся в Америке (так вот где он набрался всех этих легенд...) предлагает выложить за него не много ни мало, два миллиона иен (для сравнения: в конце 50-х средняя зарплата японского офисного служащего была 25 000 — 40 000 иен в месяц, а высокопоставленного чиновника — около ста-двухсот тысяч). Однако, алкоголик Мураками отказывается, и на следующую ночь его труп с размозженной головой находят под фонарями Аоямы. Деревянный идол исчезает. На труп набредает случайный прохожий Иидзима Тосио, бухгалтер фирмы «Сансин». По странному совпадению вскоре выясняется, что хозяин этой фирмы большой любитель антикварных редкостей, а в финансовом отчете образуется дыра в пять миллионов иен, переведенных на счет вдовы Мураками...

Вообщем, несмотря на малый объем, история крайне запутанная, со многими неизвестными и многими темными личностями. Характерен диалог между молодым медиком-детективом Кодзу Кесуке и матёрым инспектором Курамоти, который в жизни не сталкивался ни с чем сверхъестественным. Кесуке: «Для фанатика не имеет значения, доказано его учение научно или нет. Такая психология одинакова что в Японии, что на Западе». Инспектор Курамоти: «Да, религия — это опиум»...

Но, говоря по правде, как детектив история эта совершенно непримечательная, потому особо вдаваться в подробности и ни к чему.

Итого: Не каждой англоязычной статье стоить верить на слово. «Лавкрафта» здесь не больше, чем, например, в повестях про Золотую Бабу. Более того, доктор Такаги скорее иронизировал над «богом злого культа», а не ставил целью раскрыть мистическое озарение. Очевидно, он хотел всего лишь показать контраст послевоенной Японии, сгущая мрачные краски на фоне исторического квартала Аояма. Описываятся время, когда, несмотря на некоторый экономический рост, оставались следы разрухи, а по темным кварталам продолжали блуждать маргинальные личности, готовые за пять тысяч иен убить случайного прохожего. В обществе по прежнему сохранялись феодальные отголоски, не случайно отец Мураками говорил: «пока я жив, официантка не станет женой моего сына». Завершает же рассказ автор замечательной фразой: «Я не знаю ответа ни на один из этих вопросов», что напоминает, скорее, учения даосизма... Но фантастику Такаги Акимицу всё же писал, хоть и не часто. Только за ней нужно обратиться к его роману «Гость Хаскилла» (1958). Вот там действительно описывается натуральный космический кошмар — с переносом инопланетного мозга в мозг обычного токийского жителя...

По роману Дж.Бакена «The Gap in the Curtain» (~ «Приоткрытая завеса») здесь, на сайте по фантастике, не оставлено никакой информации — кроме названия. Несмотря на то, что в основе произведения лежит экстравагантный фантастический ход — c попыткой рационализировать мистику через научный эксперимент. Что ж, раз выпал случай восполнить этот пробел, попробую уделить ему, Бакену (~ Бучану) несколько абзацев. Этот шотландец, человек, пронесший на плечах груз насыщенной карьеры, воплотил в художественной форме идею о том, как заглянуть в будущее, используя в качестве инструмента исключительно собственные способности...

Всё начинается с ужина в доме леди Фламбард во время праздника Троицы. Не могу сказать, что перечисленные лица чем-то симпатичны или примечательны — прежде, чем они начинают «оживать», приходится продраться сквозь плотный английский бакеновский текст. «Харизмы» в этих лицах нет — вроде как типичные представители британского истеблишмента. Помимо рассказчика, «породистого» юриста, это сэр Роберт Гудив, новый амбициозный владелец фамильного поместья — сын бедного священника, сделавший состояние в бизнесе и теперь стремящийся к политической карьере. Мэр Чарлз Оттери и коммерсант Арнольд Тавангер. Вниманием гостей владеет профессор Моэ, человек болезненной наружности, который, пользуясь индифферентностью хозяйки, затевает какой-то научный эксперимент. Проходит слух, что Моэ — выдающийся ученый, чьи последние работы считаются революционными. Профессор поясняет, что время — это не прямая линия, а сложная структура, где прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. Человеческий разум, по его словам, обычно воспринимает лишь узкий отрезок времени, но в редких случаях — например, во сне — люди могут улавливать фрагменты будущего. Профессор также утверждает, что разработал метод, позволяющий сознательно проникать в будущее, и хочет провести эксперимент с группой гостей леди Фламбард. Эксперимент должен состояться через четыре дня, и его цель — увидеть номер газеты «The Times» от 10 июня следующего года (!).

Звучит неплохо, но каким же образом? Особенно если учесть, что все присутствующие господа гораздо ближе к политике, чем к оккультным наукам. Профессор объясняет, что участникам необходимо подготовиться: ограничить физическую активность, соблюсти особую диету (без мяса, только молоко, фрукты и злаки), и, главное, ежедневно тренировать сознание, сосредотачиваясь на газете. Они должны не просто предугадывать новости, но и видеть их перед глазами — как реальную страницу. И вот, на следующий день Лейтен (рассказчик) начинает подготовку: он изучает The Times, пытаясь предугадать содержание завтрашнего выпуска, особенно судебные отчеты. Сначала это кажется ему бессмысленным, но постепенно он замечает, что предсказания частично сбываются. Например, он точно воспроизводит редкий юридический термин из завтрашнего выпуска...

Наконец, в день предсказаний участники эксперимента получают газету за текущий день. Результаты оказываются ошеломляющими: один видит передовицу с комментарием о речи премьер-министра — но называемого человека еще нет на этом посту; второй различает заметку о создании мирового картеля корпорации «Анатилла», третий читает о своем участии в археологической экспедиции в Юкатан. А еще два экспериментатора видят в «новостях»... собственные некрологи. Им придется принять экзистенциальный вызов. А какого это, жить в условиях «предопределенности»?...

На этом о завязке и хватит. Дальнейшее пересказывать, пожалуй, тоже не буду. Замысел автора ясен: участники либо пытаются как-то воспользоваться полученными сведениями, чтобы подняться еще выше по карьерной лестнице, либо, в других случаях — пытаться обмануть судьбу и уйти от зловещих предсказаний. У Бакена было немало вариантов продолжить книгу и какие взять сюжеты для подтверждения/опровержения предсказаний, но он выбрал довольно-таки сложные, противоречивые «жизненные» ситуации. Скорее всего, подобные «хроновизорские» эксперименты и впрямь проводились в 20-30-х гг. в узких кругах. А ещё в 1887 году английский консервативный журнал «The Spectator» описал историю человека, увидевшего в зеркале собственные похороны за год до смерти — удивительно похоже на описанный здесь сюжет с Робертом Гудивом!

Добавлю, что предисловие к роману написал небезызвестный сэр Деннис Уитли — он отзывается о Бакене, как о своем старшем товарище (их роднило то обстоятельство, что после военной карьеры оба стали авторами приключенческих и шпионских романов). Уитли предельно вежлив: «Узнав, что он будет почетным гостем на литературном обеде, я отправился туда, взяв с собой коллекцию первых изданий его книг, и после обеда попросил Бакена оставить в них автографы. Позже я понял, какой бестактностью это выглядело с моей стороны. С тех пор на литературных обедах я сам не раз с радостью подписывал по одной-две своих книги для тридцати или сорока человек; но написать «С наилучшими пожеланиями Молли Дженкс от автора» в дюжине томов — настоящая мука. Тем не менее, этот великий человек не только не выказал ни капли раздражения, но был невероятно любезен...»

Итого: 6.5 из 10.0, не самый простой для восприятия роман, c различными подтекстами — от «спиритуализма» до гностических и христианских мотивов. Автор явно хотел поразмышлять на тему — если будущее уже существует (ведь так утверждал профессор...), то где место свободной воле? И есть ли нечто, чего стоит опасаться больше «предопределенности»? Технически бакеновский слог тяжеловесен — читается, скорее, из желания узнать «каким же образом всё закончится»... И еще, об «окне в будущее», роль которого играет газета «Таймс». Один книжный классик как-то раз сообщил про джентльмена, который, сидя в своем кресле, стал жертвой сердечной спазмы. Это обнаружилось лишь на третий день, когда другой член клуба заметил, что перед беднягой лежит старый номер «Таймс». Но если в его случае эта газета говорила о прошлом, то у Бакена — о будущем. Вот как бывает...

Австралийский «абориген» со старосветской пропиской Гай Ньюэлл Бутби (1867-1905) был плодовитым автором: на русском языке перепечатали часть романов из цикла о докторе Николае (с заглавной иллюстрацией Стенли Л.Вуда, идентичной «Локе Клинзору» Роберту Крафта...), а также некоторые рассказы. Я же перейду к роману, которому не довелось быть переизданным — к «Тайне Скрещенных Рук». В русском переводе мог быть и вариант издания под названием «Загадка отрезанных рук»...

Думаю, что при относительно несложной дедуктивной загадке, достоверность психологического портрета главного антигероя в нём будет очень сложной для современного читателя. Особенно трактовка взаимоотношений двух главных лиц мужского пола. Бутби изображает изощренного викторианского эстета, декадента из богемной тусовки импрессионистов. Тот делает из убийства «произведение искусства» — высылает своему другу посылку с отрубленными кистями рук молодой женщины, намекая на живописную работу художника, и, одновременно выставляя его в положение подозреваемого...

Но роман английский по духу — Бутби словно издевается над своим издателем Уайтом со Стренда : труп героини образуется в доме на Бедфорд-стрит, который, если присмотреться к титульному листу книги, расположен на той же улице, что и офис редакции. Но вот не припомню, чтоб британские джентльмены резали женщинам руки. Лондонский Джек Потрошитель не в счёт. Он не был джентльменом, и, скорее всего, не был и англичанином. Вспоминается роман Содзи Ивановича Симады, написанный ровно девяносто лет спустя произведения Гая Ньюэлла Бутби — «Хрустальная туфелька Аски» (1991) — где в завязке также присутствует страшная посылка с человеческой рукой — высланная близким жертвы. Такая вот связь поколений — между авторами, у которых, на первый взгляд, вообще ничего общего...

...По первым неторопливым диалогам создается впечатление, что, действительно, в ресторанчике не для бедных района Сохо встречаются два лучших друга. Художник Годфри Хендерсон и его спутник в бархатном пиджаке — Виктор Фенден, мужчина тонкой душевной организации, они обсуждают новую натурщицу. Причем предлагает ее другу именно Фенден (это важный факт для понимания их крепкой, но противоречивой дружбы). Далее Годфри начинает работать с итальянской натурщицей, синьориной Карди, которая является протеже Фендена. И довольно быстро цветущая дочь Италии влюбляется в своего работодателя. По романическим законам, Хендерсон должен был бы ответить ей взаимностью, но вместо этого художник поддается уговорам друга, и уезжает вместе с ним на несколько месяцев в Египтет оставляя синьорину в глубокой депрессии. Момент, может быть и труднообъяснимый, но мы должны читать между строк: станет ли иностранка-натурщица парой холёному аристократу Годфри? Конечно, нет — классовые барьеры штука немыслимая. Вероятно, это было столь естественно для господина Бутби, что он даже не счел нужным давать в тексте какие-либо пояснения на этот счёт. Но, говоря «на пальцах», бегство Годфри в Египет в компании мужчины — это попытка избежать потенциально возможного общественного скандала в Англии из-за связи с «недостойной» женщиной.

По возвращении Хендерсон переезжает в наследное поместье Детвич-холл, графство Мидленшир, где знакомится с дочерью местного магната, сэра Девере. Это уж точно достойная партия. При этом приятель Хендерсона начинает уже порядочно раздражать своим появлением — он приезжает погостить. Но перед тем случается чудовищный эпизод — в Лондоне происходит случайная встреча на Стренде Хендерсона и его бывшей натурщицы. Если же Годфри хотели подставить, то как можно было предугадать его встречу? Одним словом, убийца рассчитывал больше на психологический эффект, чем на рациональность своих действий...

Бутби мастерски подает в романе душевную изнанку самоувлеченного нарцисса, завидующего ближнему. Хотя и жанровые атрибуты проработаны неплохо. Тут и алиби убийцы, скрывающего поездку в Австрию, хотя коробка страшной посылки имеет венскую этикетку; и элементы панического ужаса в описании зловещих сцен — одни показания немецкого столяра, подмечающего кое-что густое, вытекающее из-под двери на лестничной площадки у соседки, чего стоят...И вот ещё великолепный пример дедукции и интуиции единовременно: «Мой хороший друг, вы можете быть уверены в этом», — ответил другой с гордостью. «Я — Исраэль Левенбаум, эксперт, и после пятидесяти лет опыта не мог бы ошибиться в таком простом деле. Эту сигарету сделал мой хороший друг Косман Константинопулос из Каира. Отличная фирма, но у них еще нет представителей в Англии. Когда-нибудь они будут.». Да, Когоро Акети тоже очень любил египетские сигары «Фигаро»...

Итого: Гай Невилл Бутби был, вероятно, одним из опаснейших людей своего времени. За ширмой беллетристики он проработал типаж декадента-социопата поздневикторианской эпохи, вызывающего содрогание одним своим появлением. Странно и отсутствие этой книги в каких-либо рейтингах лучших детективов. Я не к тому, что она так уж хороша — скорее о том, что она просто сильнее многих стандартных произведений, которые включают в них по инерции. Ну, а нам остаётся лишь скучать по скромной викторианской эпохе, где многое казалось совсем не тем, чем могло бы показаться сегодня...

Авасака Цумао — малоизвестный профессиональный мистификатор прошлого, расцвет деятельности которого пришелся на период, отстающий, примерно, на полвека от времени нынешнего. Он был помешан на фокусах и словесных играх, о чём говорит и псевдоним, выбранный как анаграмма от настоящего имени — Ацукава Масао (анаграмма срабатывает и по-русски, не мистика ли?). Говорят, что когда Авасаку просили написать что-то символическое рядом с автографом на цветной бумаге, он ставил иероглиф 噓 (ложь), что отражало его любовь к иллюзиям. В начале 1980-х г. он создал целый ряд впечатляющих произведений, щедро наполненных обманными ходами. Не знаю, насколько его книги котировались на родине в сравнении с продажами других авторов, но за пределами Японии он публиковался только в журнале «Ellery Queen's Mystery Magazine». А вот ни «Вокруг Света», ни «Наука и Жизнь» интереса к его рассказам не проявили...

Книга 喜劇悲奇劇 (~ «Смех сквозь слезы») имеет английский подзаголовок «Palindrome Syndrome», и этот роман буквально нафарширован палиндромами — начиная от заголовков и до финальной сцены. Да и оригинальное название («кигеки хикигеки») вообще-то тоже палиндром. В послесловии сказано примерно так: «... говорят, что японские детективные романы уступают переводным западным книгам, но эта книга — именно то, что мог создать только японский автор. Уникальный шедевр, не имеющий аналогов в мире.» Конечно, сказано с немалой долей ангажированности, но произведение своеобразное, спору нет.

О сюжете. Впечатляющий пролог. Тайфун близ Марианских островов — шоу-бот с цирковыми артистами попадает в жуткий шторм, которому сопутствует и локальная трагедия — фокусник Номе Лемон выходит из каюты с торчащим из живота мечом. Окружающие пребывают в шоке и статично наблюдают, как артист, пошатываясь, подходит к борту из последних сил, и бросается в бурные воды. Руководитель труппы, седовласый господин Бакин распоряжается закрыть глаза на этот эпизод — дескать, Лемона не видели, замену найдем, работаем дальше — впереди гастроли, да и журналисты того гляди нагрянут. Пожилого сэнсэя-коммерсанта, наверное, понять можно, хотя по существу он не прав...

Так кто же заменит Лемона? Из Токио выписывают опытного артиста, Каэдэ Ситиро, беспробудного пьяницу, который долгое время находится в состоянии хронической депрессии после расставания с супругой Утако (конечно, тоже фокусницей). Он принимает приглашение вместе с обязательством не пить ровно месяц, и становится членом плавучей команды «Укона». Ему выделяют молоденькую ассистентку — она будет помогать показывать фокусы из арсенала Лемона, а трюк с тиграми постараются видоизменить — в исполнении Ситиро будут не живые тигры, а лишь чучело. Но на судне по прежнему остается и прошлый ассистент Лемона, Артур Грант. Но всё же, именно алкоголик Ситиро чем-то дорог автору, поскольку теперь он соучастник всех основных событий. И Каедо Ситиро, между тем, убивается ещё больше, после того как узнает, что его бывшая участвует в представлениях на «Уконе» на пару с новым ухажером, Огнедышащим Доктором Сегавой....

Далее — одна за другой несколько смертей среди членов команды, начиная с клоуна Танкобы Гонты (たんこぶごんた). Автор не особо утруждается прибегать к ложным мотивам — он просто подставляет своего любимца Ситиро, который не держит себя в руках. Клоун задирал его во время представления, когда шептал гадости своим вторым «лицом», с подрисованным ртом на месте нароста на щеке — намекая на пьяный вид артиста во время выступления. Ситиро вынужден способствовать членам труппы в выносе трупа клоуна, который зашивают в чучело одного из тигров...Но мы-то догадываемся, что он не убийца. Создается впечатление, будто на корабле какая-то секта палиндромистов под управлением мудрого сенсэя Бакина — имена всех убитых артистов образуют палиндромы...

В дедуктивном смысле Авасака приберёг пару приемов, далёких от жизни. Тема о человеке, который на самом деле не погибает, а остается жив и продолжает тайно творить гадости не редка в детективе — давным-давно ещё Гастон Леру разработал эту жилу. Об особенностях сообщу под редким спойлером.

В хорошей истории должен быть и мотив достоверный. Здесь же говорится, что как-то раз ...

Про палиндромы — отдельная тема. В одной из глав, когда заходит разговор на данную тему, их упомянуто почти три десятка. Как давний поклонник буквенных шарад, приведу некоторые из них. (Они не алфавитные, а слоговые — слоги читаются с конца, на выходе — одинаковое звучание). Эти палиндромы не обязательны должны быть идеальным грамматически, главное, чтоб звучали соответствующе:

И т. д. , и п. п. Остаётся констатировать — выглядят они более навороченными, чем палиндромы в русском языке.

Отмечу еще — несмотря на праздничную атмосферу цирковых артистов, книга не лишена жестоких элементов. Главный антигерой, вероятно, изучавший йогу в Индии, владеет разными странными техниками, которые использует для злого умысла. Например — «Забить пятидюймовый гвоздь в доску лбом». Трудно без содрогания читать такие вещи. «Камень становится хрупким при резком нагревании. То же самое можно сделать с доской для гвоздя. Если использовать мягкое дерево, например, павловнию, то это будет ещё безопаснее. Хотя, если ударить голой кожей, всё равно будет больно, поэтому обычно на головку гвоздя накладывают ткань...». Что тут скажешь- это же йоги, они и не такое могут...

Итого. Это был роман из времён, когда в журналах печатали кроссворды, задачи и головоломки, не оглупляющие читателя, а те, которые было невозможно разгадать без специальных знаний или библиотечной книги под рукой. Автору удалось создать «параллельный палиндромный мир», существующий вне времени, либо отставший от жизни, и наделить каждого из героев индивидуальными чертами. Ну а насчет опасных и завистливых моментов в цирковой среде...Припоминаю старую книгу Пьера Мариэля — здесь примерно то же самое, о чем он говорил шестьюдесятью годами ранее, хоть другое время и страна другая.

P.S. «Если бы у травы в поле было имя, то почему бы цветам не цвести?». Ведь это тоже палиндром. И придуман он был еще в 1142-м году...

Действие романа «Bel Demonio» («Прекрасная дьяволица») происходит в итальянском городке Сполето в середине XVII века и рассказывает о двух мстительных неаполитанских семействах, связанных многолетней враждой. Известно, что роман сначала вышел в газете Le Pays, а потом, со слегка измененным названием («Beau Démon» ) в виде книги. Судя по библиографии Поля Феваля, он строчил газетные романы и пьесы в период 1848-1850 как одержимый — используя для фоновой исторической подкладки помимо Франции Англию, Ирландию, Германию, и, теперь, Италию. Ничего удивительного. Время тогда текло медленнее, а расстояния между странами были меньше. Но, возможно, Феваль прочел роман Александра Дюма «Корсиканские братья», и решил, что сможет сделать не хуже. А относительно недавно книга была выпущена издательством «Черные Одежды» Жана-Марка Лоффисье с англоязычной адаптацией.

Строго говоря, я бы не назвал эту книгу приключенческим романом в полном смысле — имеется глубокая завязка со всеми сопутствующими отягчающими — несправедливым дележом наследства, двоеженством и т д. Как и в подавляющем большинстве сходных случаев, начинается всё с бытописания семьи владетельного графа — Эрколи Вителли, который что-то не поделил с сыном своего кузена, соответственно, тоже Вителли. Последующие поколения работников кольпортажного пера не раз использовали подобную ситуацию — отвергнутый родственник (или, допустим, жених дворянской дочери), уходит в леса, в горы, и становится непримиримым разбойником. Данная формула была отточена у них с разных сторон, как грани итальянского stiletto... И вот, предводитель кочевой банды не унимается — тем более, что в Сполето томится его родная сестра Лукреция Маммоне. Хотя, как сказать томится — молодая женщина примеряет на себя роль куртизанки и принимает гостей -«д'артаньянов» в готическом особняке. Нежданное появление брата странным образом действует на грешницу — она рассказывает ему о дочери, отданной графу Эрколи — в колыбель рядом с законной дочерью Вителли; и идёт топиться. К сожалению, разбойник, у которого выработаны свои понятия о семейной чести («благородство обязывает»...), закрывает лицо руками и не делает никаких попыток остановить и унять сестру.

Дальнейший поворот являет собой тот самый climax, благодарю которому жанр снискал преданных поклонников, и, одновременно, вызывал смятение и негодование в душах глубокомысленных критиков. Разбойник Андреа крадёт у старухи дуэньи обеих дочерей Вителли, и увозит в горы. Таким образом, две благородные дворянки воспитываются как родные сестры-разбойницы. У самого Вителли сын их возраста — Марио. И, в довершение поворота судьбы: когда приходит час вернуть дочь синьору Эрколи (что никак не влияет на остановку вражды...), дуэнья забирает с собой не дочь Эрколи, а дочь Лукреции, что еще более запутывает эти отношения семейств.

Что бросается в глаза. Обе стороны давно могли прекратить все распри и воспитывать детей дружно, жить сыто и богато. Но это легко рассуждать, глядя на старые страницы — а каково было им, когда честь семьи опозорена. Также легко угадывается, кто скрывается под мантией страдающей женщины в чёрном, которая следует по пятам одной из девушек-разбойниц. Такой герой-отшельник в поношенных одеждах (героиня в данном случае), скрывающий истинное имя, являлся непременным соучастником европейского таинственного романа, где случались разрывы во времени...

Этот роман нетороплив, как настойка можжевельника, и приближает к горькой развязке столь же неминуемо, как и видение осадка на дне опустошаемого бокала. Сыновья Вито Корлеоне, несомненно, читали эту книгу в детстве — да, наверное, и не только они. Нам же, благодаря дону Февалю, остается использовать редкую возможность на пару-тройку вечерних часов заглянуть за зеленые ставни итальянского готического особняка, где средь переплетения листвы поддерживают стены химеры с чудовищными главами, а меж арабесок балкона, кажется, появляется какое-то создание...

«Когда мы с мамой поднимались в Лиме по трапу самолета, у меня было самое лучшее настроение. Стоял канун рождества, и в Пукальпе нас ждал отец. Он не видел нас несколько месяцев...». Хулиана Кёпке, журнал «Вокруг Света», №12/1972, перевод С.Фан.

Путешествия по рискованным маршрутам и малоизведанным тропам часто ставят рассказчика на грань выживания — когда вероятные приобретения и жестокие потери колеблются на чаше весов... Я видел не так уж и мало подобных книг, литература такого сорта до сих пор имеет место быть, и иногда где-то издается. Но вот автобиографическая книга *, написанная не от лица путешественника, а «путешественницы» — редкий экземпляр. Я взял ключевое слово в кавычки, поскольку Хулиану Кёпке сложно назвать путешественницей в полном смысле слова — оное превращение состоялось поневоле, и пребывала вчерашняя (буквально) школьница в этой ипостаси всего 11 дней. Ей довелось стать единственной выжившей на перуанском пассажирском авиарейсе 24 декабря 1971-го года. Между тем, отважная иностранная девушка была знакома и советским читателям — благодаря публикации в «Вокруг Света» в конце 1972-го года. Из памяти к первому русскому источнику сохраню транскрибирование имени, выбранное в том примечательном давнем издании, и воспроизведенное неким (-ой) «С.Фан». Согласно сводке ФЛ, «Сара Фан» — псевдоним, носитель которого более известен под другим псевдонимом — «Кир Булычев»...

Единственный вопрос к автору — почему же ты, госпожа Кепке, не написала полноценную книгу по «горячим следам», где-нибудь году в 1973-м, для чего было ждать сорок лет? (Двухстраничный журнальный очерк, наверняка слепленный из интервью, всё-таки не в счет). Не особо люблю «новоделы», построенные на стародавних воспоминаниях, ибо автор начинает в таких случаях непроизвольно «легендировать» собственную историю, которая обрастает всё новыми и новыми подробностями. В данном случае альтернативы нет, книга вышла только в 2011-м году, когда главной героине исполнилось пятьдесят шесть...

История Хулианы Кепке построена следующим образом: в ней нет «кульминационной» главы, часть о судьбоносном предновогоднем полете размозжена на кусочки и встроена в биографический рассказ о юности и взрослой жизни автора. Не могу сказать, что в восторге от предложенной нелинейной компоновки, с другой стороны, такой метод позволяет читать подряд, а не перелистывать страницы в поисках центрального эпизода.

Дочь семейной пары зоологов, закончивших университет в Киле и переехавших в Перу (в качестве альтернативы еще рассматривалась Шри Ланка). В послевоенной Германии им было не найти работу по профилю. Отец Хулианы добирался до Лимы на «перекладных» почти год, чуть ли не пешком. Звучит не очень правдоподобно — откуда средства, учитывая, что в незнакомой стране помимо уверенности в трудоустройстве, еще необходимо решить языковой вопрос. Позже к отцу Хулианы приезжает из Германии невеста-сокурсница, верная Мария Микулич-Радецкая. «Мои родители выучили испанский уже в Перу, и, хотя говорили довольно уверенно, иногда допускали забавные ошибки. Перуанцы — вежливые люди. Когда мама попыталась перевести выражение «с бешеной скоростью завернул за угол» её мягко поправили от дословного прочтения. Оказалось, что слово «carajo», которое она использовала, является довольно грубым в испанском языке...»

Автор увлеченно вспоминает о юности, любви к животным, домашнем попугае Тоби в гостевом «Доме Гумбольдта», и, наконец, переезд в Пангуауну — жизнь в джунглях позволила родителям глубже изучить природу. Есть даже история о купленной на рынке акуле, в желудке которой она находит человеческую руку, возможно, принадлежащую беглому каторжнику. Одним словом, девушка много чего насмотрелась с детства и приобрела определенные жизненные навыки, которые ей пригодятся...

Рейс Лима — Пукальпа выпал ровно на следующий день после выпускного. Она пишет, что хотели с мамой лететь более безопасным туроператором Fausett, но не успели купить билет. А лететь всего-то около часа. В то раннее утро в аэропорту среди провожатых был замечен режиссер Вернон Херцог, собиравшийся снимать свой фильм «Агирре — Гнев Божий» в тропических лесах, но на рейс с Хулианой почему-то не сел. О том, не оказалось ли в тот момент в аэропорту киноартиста Клауса Кински, писательница ничего не сообщает. Впрочем, Хулиана могла просто и не знать этого скандального артиста в лицо — у нее наверняка были другие интересы. Зато пишет, что Locheed, L-188A Electra был выведен из эксплуатации в США, и проблемы на этих рейсах не были такой уж редкостью.

Ну что ж, не буду пересказывать детали драматического повествования Хулианы, сидевшей у окошка в предпоследнем ряду: молния по правому борту, падение, слова сидевшей рядом матери «теперь всё кончено»... Но она ничего не пишет толком о механизме катастрофы. Ей удалось катапультироваться вместе с креслом и приземлиться, смягчив удар о кроны деревьев. Да, рассказ о пути вдоль русла реки (с двумя серьезными травмами) до встречи с тремя диковатыми лесорубами из Турнависты, впечатляет. Правда, большее ощущение присутствия дают черно-белые фотографии, а также почтовые открытки сочувствующих приложенные к изданию — да, это не выдумка, а действительно, произошло нечто невероятное — в комплексе всех обстоятельств. Или как она вытравливала шевелящихся личинок из плеча, используя бензин с моторной лодки...

Известны истории о катастрофических случаях, послужившие фатальным невезением для одного из участников, и наоборот, везением для другого. Например, в 1990-м году после концерта в Висконсине погиб музыкант Стиви Рэй Вон, разбившись на вертолете. Гастролировавший с ним Эрик Клептон, по воле случае, полетел в тот день на другом вертолёте. Или более ранний эпизод. В 1982-м году, во Флориде, талантливый гитарист Рэнди Роадс во время полета с нанятым пилотом спикировали вплотную над крышей автобуса, где спали Оззи Осборн с супругой и басистом Руди Сарцо, после чего врезались в сосну и рухнули с фатальным исходом. Перед Роадсом на том же агрегате пролетел Дон Эйри, но вернулся невредимым — и он до сих пор выступает с ансамблем «Deep Purple»... История Хулианы затрагивает похожие моменты. «Позже я узнала из спецвыпуска газеты «Impetu», изданной в Пукальпе 24 января 1972 года, еще больше подробностей о жертвах: например, одна девушка вообще не числилась в списке пассажиров, так как взяла билет взамен своей внезапно заболевшей подруги. Молодой человек забронировал билет на 26 декабря 1971 года, но настоял на том, чтобы лететь раньше, и после того, как один из пассажиров отказался от полета, получил его место. Другой мужчина не смог полететь по рабочим причинам и отдал билет любимой девушке. Ну, а некий Родольфо Вильякорта выиграл свой билет на рейс LANSA в конкурсе...». Да уж, вот так подарок...

* Я имею ввиду книгу Juliane Koepcke, Beate Rygiert «Als ich vom Himmel fiel» (Мюнхен, 2011), отсутствующую на данном сайте. Собственно, отзыв по ней и написан после ознакомления с текстом, но из-за отсутствия данного издания в базе ФЛ (несмотря на...), вынужденно прикреплен сюда.

Итого. Не буду говорить что-либо банально-патетическое — вроде того, почему было суждено выжить именно ей, или другое в том же духе. Но вот прямо напрашивается вывод: по теории вероятности с некоторой периодичностью происходят события, которые заметно превосходят воображение любых литераторов...

P.S. И всё-таки в переводе Булычева первая фраза лесорубов, встретивших потерпевшую, отличная от книги сорок лет спустя.

«Эй, сеньорита! Чего вы тут расселись?» (1972) vs «Ты что, мать воды Якумама?» (2011)...

За последние шесть месяцев я несколько раз обрывочно слышал о таинственном Саре Дюбнотале от просвещенных знакомых, знающих толк в архивном европейском «палпе». Правда, никто из них не сохранил выпусков этого странноватого двадцатитомного сериала, зародившегося в подсобке на одной из боковых парижских улиц в 1909-м году у предприимчивого издателя Эйхлера. Относительно небольшой цикл о западном йоге-некроманте (величать его следует Мастер, или просто — Великий Psychagogos), он отличен от бесчисленной «сыщицкой» литературы наличием оккультных приемов: гипноз, телепатия, левитация, и др. А преемником его стоит считать персонажа рассказов У.Х. Ходжсона: буквально через год после появления в печати Дюбноталя, Карнакки поселится по соседству с ним на лондонской Cheyne Walk. А вот истоки самого Дюбноталя туманнее — как знать, вдруг он наследник адептов Ордена «Золотой Зари»...

Что ж, один выпуск, «Астральный след», как результат двойного перевода, позволяет окунуться в магический мир Дюбноталя и его свиты. В этой части они вновь пытаются выйти на след преступной банды «шахматистов» во главе с неуловимым русским «маэстро» князем Чепчиковым. Сару Дюбноталю помогает интернациональная команда, где выделяется медиум-итальянка Аннунциата и, особенно, оккультист Раниести, добровольно замуровавший себя в подземной камере Бенареса для достижения нирваны. Последний обозначает свое присутствие в рассказе только астральной фактурой.

Чтобы разыскать русского князя, бежавшего с графиней Азилис, и к которому чернокнижник Дюбноталь испытывает неприязнь, герои перемещаются на паром «Принц Эдвард», где встречаются с заточенным на маршруте Дьеп -Ньюхейвен призраком «Пешки #2» — одним из покойных членов банды. Необходимо получить адреса и явки всех остальных «шахматистов». Далее они устремляются по вполне реальным пятам Роже Лардана («Пешка # 1») в Тунис, через марсельский экспресс, где нагло вмешиваются в дела его шефа, и который, в конце концов, ускользает от Дюбноталя и сыщиков (ну прямо «Хичкок и три сыщика»).

А теперь вопрос — мог ли автор (некоторые считают, что им был Norbert Sevestre) обойтись без «магии»? Я насчитал в эпизоде пять или шесть сверхъестественных сцен. Легко. Например, нематериальная рука блистательного Раниести во время сеанса связи в «зеленой комнате» — с участием податливой итальянки-медиума — дает Мастеру наводку. Но будь Сар Дюбноталь обычным практиком, он бы сумел найти концы преступника через Скотланд-Ярд, Сюрте или посредством нанятых осведомителей. Далее — на пароме Мастер с помощью телепатии выдает указания трем сыщикам. Но он мог просто поручить помощнику, Рудольфу, сойти на берег и направить им телеграммы соответствующего содержания. Единственный эпизод, где магия, пожалуй, играет в полный рост, это как раз фрагмент, вынесенный на красочную обложку выпуска — когда переодетые арабами и загипнотизированные противником, Лондонец, Берлинец и Француз, превращаются в отпетых негодяев. Три сыщика, вооружившись кинжалами, медленно наступают и сжимают Великого Мастера в кольцо, намереваясь пустить ему кровь. Соглашусь, если бы князь Чепчиков, допустим, просто подкупил бы их царскими червонцами (во что поверить гораздо легче, чем в происшедшее), смотрелось бы это действо не столь эффектно.

Итого. Повесть с относительно не глупой идеей и замечательно ярким антуражем — с улицами старого портового Марселя и тунисской Bab Souika, но чертовски плохо написанная (или переведенная?). Автор явно куда-то спешил, либо отработал заказ ровно на ту сумму, в какую был оценен его гонорар хитроумным издателем Эйхлером...

Добавлю к своей, вышестоящей аннотации, следующее. Асибе мог скомпоновать книгу по простому — взять те три главы, что сохранились от предшественника, и прикрепить к ним от себя, допустим, еще три. Но такой подход слишком мелок для дедуктивного постмодерниста. Он поступил другим образом: взял старый оригинальный текст Рампо и, поместив его в новую книгу, создал в нём временные «разрывы» с добавлением собственных глав. Эти главы велись от лица якобы самого Рампо, где тот размышлял над делом в своей «настоящей» реальности. Говорится, что подлинным автором являлся некий аноним, а Эдогава-сан лишь взялся публиковать его отрывки от своего имени. В конце концов, Рампо проводит расследование, вычисляет человека, выславшего ему рукопись, встречается с ним лицом к лицу и ...ставит точку в этом деле... Возможно, всё это звучит запутано, но здесь даже не двойная, а тройная игра — поскольку, помимо прочего, некоторые главы Асибэ маскирует и под старый текст рукописи предшественника. Поэтому, в финальном варианте нельзя сказать чётко — вот здесь, мол, заканчивается текст 1934-го года и начинается текст 2024-го...Не могу вспомнить похожий аналог в развлекательной литературе, но в кино что-то отдаленно похожее было — в скандальном телевизионном проекте «Воспоминания о Шерлоке Холмсе» (2000) с участием А. Петренко...

Так что же это за «Злой дух» такой... Из-за сложности выбранной манеры повествования одна проекция наслаивается на другую — мы не знаем кто такой Н., продавший свои личные письма рассказчику, которого, в свою очередь, настолько заинтересовывает изложенная история, что он принимает решение опубликовать её. Еще большую головоломность вносит понимание, что односторонняя переписка относится не лично к Н., а к двум другим лицам — она ведётся между журналистом токийской газеты «А» Синъити Софуэ и его корреспондентом из Осаки (Тан Иваи), очевидно, очень близким другом. Хотя, возможно и так, что двусмысленные авторские намёки об их чересчур тесной дружбе просто ширма и являются литературным суггестивным приёмом... В первом письме журналист делится рассказом о посещении загородного дома в Кавада-тё района Усигомэ, принадлежащего красивой вдове Соноэ Анедзаки. Пятеро человек, включая Софуэ и эту женщину, являлись постоянными членами Общества Спиритических явлений, где председательствует весьма своеобразный мужчина — профессор Курокава... Но вдова не выходит, служанка молчит, а сын хозяйки в отъезде, поэтому Софуэ принимает решение самостоятельно осмотреть двухэтажную хозяйственную пристройку, запертую на ключ изнутри. Вскоре он всё-таки вынужден позвать на помощь компетентного следователя Ватануки для вскрытия замка — сквозь железные прутья решетки видно неподвижное обнаженное женское тело на полу...Ну что ж, далее настоящий подарок для ценителей загадок в т.н. «запертой комнате». Здесь и ключ, найденный под трупом, и отсутствие орудия убийства, и странные семь порезов — с кровоподтеками, почему-то направленными в разные стороны. Венчает эту схему непонятная открытка (рисунок приложен) что-то вроде искривленного ромба, из которого выходит короткая линия....Повторюсь, всё это изложено в письме одного корреспондента спустя месяц после трагедии, которое каким-то образом перешло к другому лицу, и уже то лицо положило данные записи к ногам крестного отца японского детектива. А вот предполагал ли Рампо полноценное решение собственной задачи, учитывая, что повесть не окончена? Забегая вперед — Асибэ Таку расшифровал методику данного убийства таким образом, что закрадывается мысль: «ну да, наверное, так оно и было задумано»... Дополнительно стоит упомянуть и о калеке без ног напротив дома, и его свидетельских показаниях («молодая женщина со старомодной прической времен русско-японской войны «нихон сан кочи» и фиолетовой юбке с узорами «ягасури»): роли этих примечательных персон Таку распишет со вполне логичными объяснениями.

В следующем письме от Н. следует описание спиритического сеанса в доме семьи профессора Курокавы, где в качестве медиума выступает слепая девочка Рю-тян, предрекающая новое убийство. Затем — убийство в лабиринте, где приемная дочь Курокавы чудом избегает смерти — вместо неё жертвой становится слепая подруга. Асибе Таку, как писатель, запутывает изо всех сил. «Если дух не мог ошибиться, то, значит, ошибся… убийца. Эта мысль снова словно пронзила меня током. Да, убийца ошибся. Рю-тян слепая, она не могла сама ходить по лабиринту, поэтому она шла за Марико. Но, войдя в лабиринт, она перестала нуждаться в помощи. Темнота, обманчивые декорации, зеркала — ничто не могло её сбить с толку. Она потеряла Марико, но, скорее всего, в итоге, вышла из лабиринта раньше Марико. А у выхода её поджидал убийца...». Довольно парадоксальная мысль, между прочим, изложена — в зеркальном лабиринте преимущества зрячего над слепым нивелируются...

Конечно, автору с обложки стоит отдать должное за «эстетическое» финальное объяснение мотивов господина Эдогавы прервать повесть, пускай и неправдоподобное: суть в том, что каждый очередной выпуск романа принёс бы новые убийства в дополнение к уже случившимся — примерно так работала извращенная логика убийцы. И, если оставить в стороне перифразы о сомнительных наклонностях ряда персонажей, то логически он, как иногда говорят, «подвязал концы»... Кроме его работы с архивами по описанию довоенного Токио, затейлив следующий эпизод. Рампо приходит в Императорскую библиотеку, в надежде глубже вникнуть в темы спиритизма, и выбирает толстую книгу в чёрном кожаном переплёте с золотыми буквами: «PSYCHOANATOMY or The New Book of the Dead by Madame Grusinskaya». В этом специалисте по спиритизму и теософии безошибочно узнается Е.П. Блаватская. При этом, Асибэ мягко «троллит» Рампо: «На фотографии — строгая старуха с пронзительным взглядом. Действительно, кажется, что она обладает какой-то магической силой. Но это всё, что я о ней знаю. Остальное — загадка. Даже название книги мудрёное. Я открыл её, но ничего не понял.». Да, забавный эпизод...

Итого. 7.5 из 10.0. Роман хорош уже тем, что заставляет напрячь голову и отвлечься — наверное, это самый сложный детектив из тех, что я видел за последнее время. Хотя и с оговоркой, что читаю в данном жанре сейчас не так уж и много, и если, конечно, выбирать ассортимент самостоятельно, а не потреблять то, что предлагают — многократно переизданнное, вроде «новинок» из числа т.н.«звёзд мирового детектива». Стоит постараться, чтоб на фоне нелинейного повествования разобраться в связях и мотивах между всеми участниками и не запутаться. Наверное, это и перечеркивает некоторые очевидные минусы произведения..

«Прошло двадцать лет, настала новая пора и новые надежды. Молодой советский ученый, популяризатор науки Казанцев выдвинул смелую гипотезу о Тунгусском метеорите. Его теории не имели научных обоснований, и вместо строгого доклада были изложены под видом художественного рассказа «Гость из космоса». Казанцев предположил, что за два дня до падения метеорита французский астроном заметил неизвестное космическое тело, которое двигалось с необычайной скоростью и вскоре исчезло из поля зрения. Казанцев начал искать свидетелей того события, чтобы узнать, что они видели.<...> В середине 1960-х годов один молодой японский научный критик отметил — в материалах, собранных Казанцевым, содержится один важный пункт, который, почему-то, был упущен...». Мицусэ Рю, «Тасогаре ни каеру — Возвращение сумерек», 1964.

Рю Мицусэ (光瀬龍) — японский ценитель советской литературы, воспевавший в своих НФ-романах «прекрасное далёко». В «Возвращении сумерек» он мастерски объединяет концепт из программного рассказа Александра Петровича Казанцева с идеями Г.Ф. Лавкрафта (в частности, в тексте присутствует явный намек на «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» *); а завершает всё это пиршество земным апокалипсисом на фоне масштабных научно-футуристических картин тёмного будущего.

Кратко о сюжете. Примерно 3875-й год. Два высокопоставленных чиновника, управленец Соаре и агент Широуз, предпринимают совместные усилия для исследования двух древних космических кораблей. Посыл к действию они получают после посещения города Электра-Берг на Венере, где оба подвергаются видениям. В результате галлюцинаций они наблюдают вход в город древних, напоминающий пирамиду, и существовавший миллионы лет назад. Широуз испытывает акустические аберрации — слышит какой-то голос, «гибнущий гимн», диктующий ему философские истины о вечном. Почти одновременно исследователи получают два сигнала (землетрясение и изменение климата были тому наводящими посылами): из ледника на Плутоне, примерной глубины 4500 км, поднимают на поверхность НЛО, диаметром в пятьдесят метров с оболочкой из неизвестного сплава, толщиной всего 1 мм. Капсулу со второго корабля, другой конструкции, вытаскивают из сибирских трясин — с места, примерно на 300 км отдаленного от предполагаемой точки падения т.н. «тунгусского метеорита». Исследователи приходят к выводу, что найденные корабли принципиально разных конструкций, и, по-видимому, от разных цивилизаций, враждовавших друг с другом. Об этом говорят, в частности, расшифровки электронных цилиндров корабля с Плутона. Но почему же дремлющий «электронный мозг» вдруг проснулся и подал сигнал, спустя миллионы лет?... Автор изящно отвечает на немой вопрос: каким же образом корабли могли преследовать друг друга, учитывая, что инцидент в Тунгуске — это начало XX века, а другой на миллионы лет раньше? Дескать, до того, как корабли древних существ приземлились на землю, они могли бесконечно долго беспорядочно дрейфовать в космосе. Но, главное — из тунгусского отчета становится ясным, что одна из враждебных станций базируется на звезде Лебедь 61...

Перечитал то, что написал выше о сюжете, и подумал — со стороны, возможно, покажется, что роман очень крутой. Но так ли оно, если разобраться?...Я уже говорил в прошлый раз, что этого автора волновал «завтрашний день» — о чём он сообщал в письме Ефремову. В этом романе одна из глав так и называется: «асу э но мити» («путь в завтрашний день»). И картину далекого будущего он рисует по-японски мрачно и безэмоционально. Автор подкован технически— любое явление как-то объясняется, в т.ч технология полётов, также проработаны и названия городов, кораблей и маршрутов. Скорее всего, Мицусэ предполагал, что в описываемое им время вычислительные устройства до сих пор будут выдавать ленточные перфокарты — именно с ними работает многотонный «ИИ-комбайн», т.н «электронный мозг»....Видимо, не особо Мицусэ верил и в возможности коммуникаций будущего, вопрос мгновенных сообщений, раз счёл необходимым напомнить курс физики. «Представьте себе, что вы пытаетесь позвонить своему знакомому, который живёт в этой туманности. Сообщение будет передаваться со скоростью света, и оно будет идти 5 миллиардов лет, а его ответ придёт через 5 миллиардов лет, что в сумме составляет 10 миллиардов лет. Уже это короткое «если» занимает колоссальное время...», или «...свет, который мы видим сегодня, на самом деле был излучён туманностью Андромеды 1,75 миллиона лет назад, и он только сейчас достиг нас...». Тем не менее, роман интересен тем, что его вряд ли можно назвать предсказуемым — мысли автора будто растекаются в необъятном пространстве, а про духовный мир персонажей-долгожителей — в кого они верят и ставят ли кому-нибудь памятники, ничего не сказано. При том, концовки с такими глобальными формулировками, как здесь, навряд ли найдут во мне своего поклонника.

* Прямо напрашивается мысленная черно-белая «иллюстрация»: Александр Петрович и Говард Филипс глаза в глаза повернуты профилями друг к другу, с хмурыми, но решительными лицами. Чья воля сильнее? Ставлю на Александра Петровича. Социальный опыт шире, да и как шахматист, он ходы дальше просчитывал...

Итого. Конечно, всегда есть повод сослаться на полёт чужой фантазии, но проблема подобных текстов в том, что если хоть одна часть повествования не согласуется с собственным воображением, то отчасти теряет смысл и всё вытекающее из неё остальное. Правда, одну парадоксальную идею вычленить вполне возможно. Я её воспринял следующим образом: чтобы раскрыть неизвестные тайны прошлого, необходимо переместиться в сверхдалёкое будущее. И тогда, быть может, станут доступны инструменты для «возвращения в сумерки»...

Некоторым, наверное, известен следующий приём из художественной литературы: повествование о каких-либо событиях ведётся от первого лица в мрачном ключе — будь то дневниковые записи или просто воспоминания, которые ближе к концу резко обрываются. В игру вступает третье лицо, которое поясняет, что автор не смог продолжить писать в виду своей кончины или же в результате таинственного исчезновения — на случай, если требуется дать читателю надежду...А вот как насчет реальных, документальных примеров с аналогичным развитием событий? Этот пример сейчас перед глазами. «Приключения в Гвиане» Раймона Мофре (1926-го г.р.), бывшего французского военного корреспондента, парашютиста, позднее — журналиста и путешественника. На странице известного информационного ресурса находится снимок из его раннего похода — где он в хорошем настроении позирует вместе с юной индианкой, которая легко обходится без верхней одежды...Книга, составленная на основе реальных дневниковых записей с 17 июня 1949-го года по пятницу, 13 января 1950-го. В последней главе он пишет: «Я складываю гамак, закрываю рюкзак, накрываю все это брезентом. Вперед, навстречу прекрасному приключению. Течение будет мне помогать когда я устану; на мелководье — буду идти пешком. Меня прозвали «морским котиком», что ж, это первый раз, когда морской котик будет плавать по рекам Гвианы. Я — хороший пловец и уверен в себе. Клянусь, мы же покорили Ла-Манш!<...>До скорой встречи, мои дорогие родители. Оставляю эту тетрадь здесь, я писал ее, думая о вас. Я поклялся, что вернусь, и я вернусь, если Бог даст»....Но он не вернулся. Последние страниц двадцать данной книги точно не для слабонервных, пробирают поболее рассказа ужасов — вывернутым на изнанку реализмом. Бесконечный голод, болезни, сырое мясо; что уж говорить, когда израненный, босой, Мофре вынужден убить в полубреду своего единственного спутника — верного пса, прошедшего весь путь с ним вместе...

«Мне пришлось расстаться с револьвером чтобы получить немного золота — мне дали за него пятьдесят граммов: и это хорошая сделка. Я взял провизию в дорогу, безделушки для индейцев на Марони <...>Мой рюкзак для похода: фотопленка и бумага для записей в глухом металлическом ящике: пять килограммов пятьсот граммов; винтовка и патроны 22 Long Rifle: шесть килограммов пятьсот граммов; гамак, противомоскитная сетка, топор, плащ: четыре килограмма пятьсот граммов; аптечка: один килограмм пятьсот граммов; мелочи для индейцев: два килограмма пятьсот граммов; табак, спички, веревка, рюкзак весом семь килограммов, то есть в общей сложности двадцать восемь килограммов пятьсот граммов; груз, который легко нести при ходьбе со скоростью не более трёх-пяти километров в день...»

Если в прошлый раз, разбирая книгу американца Ла Варра, я указал, что им двигала жажда обогащения, то вот причины путешествия Раймона Мофре видятся более туманными. Он работал корреспондентом журнала «Sciences et Voyages», и вряд ли мог много заработать на своих репортажах. Да и деньги на поездку были собраны с трудом. Мофре не выглядел атлетом, и не отличался крепким здоровьем — в его записках регулярные жалобы на печеночные колики, лихорадку и дизентерию. В путешествии из родных и близких он вспоминает только родителей. В примечаниях редакторы упоминают его подругу Жанин: Мофре сожительствовал с ней в квартире-студии между улицей Фобур-Сент-Антуан и площадью Алигр. Очевидный вывод — он с ней расстался. Есть также загадочная фраза, что последние 14 месяцев Мофре боролся с повседневностью, которая всё больше сковывала его. Значит, приходим к выводу, что мотивы этого человека уйти в никуда нужно искать в психологическом разрезе. Чего он хотел добиться? Направляясь в малоизведанную территорию Гвианы, Мофре собирался соединить устья рек Ояпок и Марони, перейдя вдоль массива Тумак-Умак, холмов между Суринамом и Бразилией. Но, читая, мелькала мысль — остановись, поверни назад пока не поздно...Иногда автор говорит о какой-то силе, заставлявшей его продолжать путь. «Странно, я чувствую, как меня охватывает этот страх перед неизвестностью, но я также знаю, что меня подсознательно, почти против моей воли, движет какая-то невероятная сила.<...>Я бы хотел, по возвращении, дать себе несколько месяцев настоящего отдыха. Я думаю об отдыхе и уже о новом отъезде, о новых пейзажах. Я хотел бы увидеть ледяные земли, степи, тундру, Крайний Север, охотников за пушниной…».

Поначалу путешествие может быть и не казалось таковым. Стартуя из Маны, в компании негров-бошей он преодолевает множество водных порогов, следуя по пятам миссии географа Жана Юро. Но Мофре намерен пройти дальше его...«Я забыл только об одном: снять часы. Несмотря на то, что они швейцарской марки, они не выдержали порога Саббат. Вот они и утонули. Я пытаюсь открыть их, чтобы высушить механизм, но не могу.Тогда я оставляю их на произвол судьбы, как старый металлолом....» Символичный момент — порог с названием Саббат и потеря часов — видимо, то был знак свыше, что время для Мофре остановилось...

В Софи он попивает тафию с местными аборигенами и слушает истории о каторжниках-золотоискателях. В этом районе всё меряется граммами золота, в т.ч. и каноэ, и живая сила. Ноты обречённости проскальзывают дальше, когда доктор Сосс говорит ему на прощание: в одиночку у вас пятьдесят шансов из ста там остаться; если вы вернетесь, я засвидетельствую ценность вашего похода. — Может быть, вы читаете мои мысли, доктор Сосс. Ну, я пройду Уаки-Тамури, для этого я туда и отправляюсь, но я также пройду Ояпок-Марони через Тумук-Умак. А вы не даёте мне никаких шансов... Вы окажетесь плохим пророком!».

Что ж, оба они ошиблись...Читается книга не просто: мысли Мофре перепрыгивают с одного предмета на другой, много рабочего сленга, географии, и не всегда знакомой терминологии. А как насчет знакомства с рыбкой аймара? «Зубы аймары — это маленькие стилеты, которые разрывают то, что схватывают; именно по этой причине не рекомендуется опускать ноги или руки в воду и тем более купаться в глухих ручьях. И когда приходится тащить каноэ, это делается не без опасения...»

Самый ужас наступает на последних страницах. «Чтобы измерить расстояния, я делаю следующее: каждые сто метров, то есть каждые сто сорок шагов, я беру лист и кладу его в карман. Когда я останавливаюсь, я считаю листья, и таким образом я получаю приблизительное расстояние, которое прошел. Сегодня — около двух километров, то есть на один меньше, чем планировалось. Идя с такой скоростью, я доберусь до Тамури дней через двадцать.<...>Обе мои израненные лодыжки обильно кровоточат, и мухи слетаются туда, липнут к ним кучами. Меня мучает нестерпимая жажда, и я ускоряю шаг, но безрезультатно. Никаких ручьев на горизонте, ограниченном десятком метров. Ни болотца, ни даже лужи.<...>Крайняя усталость — дырявые ботинки, ноги в занозах и язвах, растяжение связок правой лодыжки, я не в состоянии добыть пищу...»

Итого: книга, которую вряд ли можно рекомендовать. Это точно не для поклонников Буссенара или Эмара. Трудно найти лучший пример, чтоб продемонстрировать отличия документальной книги от художественных приключений с элементами экзотики. Темы схожие, но совершенно разное «послевкусие»: в художественных книгах популярных авторов путешественника почти всегда ожидает спасительный финал и долгожданная встреча с близкими, но почти никогда — оставленный лагерь с пустыми винными бутылками и потухшим костром...

Иногда встречаются книги, которые отличаются прямо-таки необыкновенным вступлением — из числа тех, что заставляют с нетерпением предвкушать дальнейшее развитие сюжета. Но... спустя несколько страниц автора будто подменяют: меняется стиль, меняется направление сюжетной линии, а в некоторых случаях бывает и так, что подлежит пересмотру и жанр произведения. Вообщем, со стороны это выглядит так, как будто первоначальный хроникёр бросает начатое, а за письменным столом вдруг материализуется его ассистент. «Мертвец с острова Ужасов» — как раз из последней категории. Его автором является Harry Sheff (имя с заголовка), он же Генрих Сохачевский, но некогда больше известный под другим псевдонимом — Виктор фон Фальк. Глядя на название, я решил, что впереди какой-то «закос» под Уэллса — памятуя о его легендарном романе, вышедшем двумя годами ранее, в 1896-м. Ведь, как известно, авторы в то время не стеснялись заимствовать идеи, и иногда даже переписывали чужие книги под своим именем. Ну и тем более что вторая часть названия (Horror-island) написана по-английски. Но моё предположение оказалось совершенно ошибочным...

«Дочитав ровно до этого места, Ханс фон Редер вскочил и с колотящимся сердцем заметался по затхлой каморке, как одержимый. Поток мыслей и чувств нахлынул на него, и такая бесприютная тоска защемила в груди, что едва не сбилось дыхание. Он был охвачен страшным волнением. Прижав руку к горящему лбу, Ханс остановился, чтобы немного прийти в себя. Он снова обратил взгляд на покойника. Две скатившиеся по щекам слезы принесли ему не долгое облегчение....». Строки, достойные мастера. Эх, ну ведь здорово же — что же он прочёл такое, что за тайна скрывалась в тех строчках? И, возвращаясь к ранее сказанному — вступление романа, это прямо-таки натуральный морской «weird-tales» за берегами Аляски...

Сентябрь 1874-го года. «Полярная Звезда» капитана Кристиансена продирается мимо рифов Берингова пролива. Позади Аляска. Двое молодых людей на палубе — немец фон Редер, заполучивший миллионное наследство, и его недавний приятель, парижский прожигатель жизни Андре Жерфо — из поколения «золотой молодежи». Семьдесят градусов восемнадцать минут северной широты и сто семьдесят градусов четыре минуты восточной долготы, впереди остров, отсутствующий на картах. Диалог с капитаном. – Какое название у этого острова? – Остров Ужаса. – Значит, он, как и Аляска, с 1867 года принадлежит Соединенным Штатам, которые, как известно, приобрели эту огромную территорию у русского царя?..

Далее выясняется, что на острове Ужаса нет жителей, и, несмотря на многообещающие богатства, он совершенно не исследован. Да и в целом, на этот затерянный кусочек суши лишь изредка ступает нога китобоев — худая молва о нём ходит. Говорят, что последних моряков, причаливших к острову пополнить бочки с водой, разорвали на части белые медведи... И что же, неужели два вышеупомянутых господина пройдут мимо, не захотят пощекотать нервы? Они же не англичане-джентльмены...Остается дело за малым — уговорить на дневную стоянку старого морского волка Адама Кристиансена. Далее между недавними знакомыми происходит легкий конфликт — на почве того, кого из них считать первопроходцем и потенциальным золотодобытчиком на негостеприимной земле.

Но это всё лирика. Вскоре товарищи примечают одинокое примитивное жилище близ небольшого холма — сруб из грубых досок, где вместо окон боковые бойницы и какой-то шест торчит из крыши. С волнением они заходят в дверь, запертую изнутри и, наконец, знакомятся с обитателем дома... мертвецом. Кем же был тот бедняга, что предан забвению в безмолвии смерти? Наверное, следует осмотреться, вдруг найдутся какие-нибудь бумаги или записи, проливающие свет на его судьбу...

И вот, переходя к главному — казалось бы, какой простор для фантазии автора: после такого начала может следовать что угодно — от старомодной фантастики до детективного расследования с поисками убийц; но в данном случае прямо-таки напрашиваются приключенческие ужасы. Однако, как выяснилось, возможен и совсем другой вариант...К какому же решению пришел фон Фальк, и как он он развил сюжетную линию дальше, я, пожалуй, озвучивать не буду — необходимо уважать память писателя, поэтому пусть это останется тайной острова Ужаса...

Несколько изречений из его коллекции — со страниц настоящего произведения:

«Если немец хочет попасть в ад, он идёт и женится на ирландке.»

«Барон всегда проникался уважением к человеку, который сходу мог дать описание женщины, разыскиваемой в огромном Берлине — по одному лишь её имени».

«Есть два вида пурпура: тот, который покрывает плечи истинного правителя и провожает его до самой могилы, а бывает и фальшивый пурпур — в нём актёр щеголяет на сцене, но он должен снять его в гримерке по окончании шоу...»

Что же в итоге. Этот автор написал так много, что укорять его в чём-то было бы просто невежливо. Глядя на эти растрепанные, пожелтевшие страницы с развалившимся переплётом, остаётся лишь удивляться тому обстоятельству, что количество романов из той поры не поддается исчерпанию — они всегда продолжаются и никогда не кончаются...

«Большинству животных люди представлялись эгоистичными и коварными существами. Они жестоко обращались с ними и губили природу: убивали милых лисичек ради шкур, использовали ежей в кулинарии. Долгое время мир находился под контролем людей, но однажды животные достигли определенного уровня интеллекта — достаточного, чтобы жить на равных с людьми и стать независимыми..».

Да уж, китайская кухня — дело такое, своеобразная она... Припоминаю другую книгу, где был осёл среди главных персонажей — истории Дональда Биссета про Мафина. Но читал я её достаточно давно... И вот, 動物城2333 (~ «Зверополис-2333»), книга буквально прошлого года. Авторы романа — молодые и очень активные китайские граждане (женщина 1992-го года рождения, и юноша — 1980-го). Этому сочинению недавно довелось попасть в поле зрения авторитетного японского специалиста криминального жанра — Содзи Симады. «Уникальный межжанровый детектив, не имеющий аналогов. Финал заставит читателей прослезиться», — сказал он, выкладывая китайскую «грамоту» на стол редактора «Коданси». И получилось так, что первоначальный перевод выполнила госпожа Абе Карицу, супруга тайваньского писателя Цзи Цин, а воодушевленный Симада уже спокойно адаптировал его на японский. Но я всё же подозреваю, что мэтр был сходу покорен не сколько сюжетом, а следующим эпизодом. Описывается жилище — старый двухэтажный дом на улице Колокольчиков, где проживают лучший детектив города, осёл Бремен и его верный ассистент, лягушонок Агуа. Так вот, когда в дом входит крокодил, посланник начальника городской полиции ягуара Няо-Няо, случается легкий конфуз. «Голос был настолько громким, что комната как будто затряслась. Книги, стоявшие на полке, рухнули, и произведения Эллери Куина, Эрла Стэнли Гарднера и Содзи Симады разлетелись по полу...». О как — перевести с другого языка книгу, где твои собственные книги упомянуты в тесном ряду классиков жанра — такой шанс выпадает в жизни далеко не каждому. (Но это при условии, если Симада не вписал свои именные иероглифы в сей фрагмент лично — не знаю, как оно было в китайском оригинале ...).

Ну что ж, сюжет вроде бы и не совсем сложный, но содержит несколько хитрых социально-ориентированных ответвлений. Думаю, умы авторов вряд ли были отягощены просчетом вероятного будущего — они не конкуренты Лю Цысиню, а разнообразные зверушки им нужны были для специфического «сеттинга», невозможного при участии людей.... Так вот, после вышеупомянутого прихода крокодила Неро, осёл Бремен (увы, не лучший выбор для русскоязычного звучания — глаз постоянно норовил прочесть это имя как «Бармен») начинает расследование убийство женщины -посла из мира людей, совершенное тем же вечером в фешенебельной гостинице «Чи Хуа Ши». Всё это более чем серьезно — особенно если информация без подкрепления какими-либо выводами дойдёт до людей, коллег погибшей. Прекрасная Алиса прибыла в Зверополис для переговоров — ввиду непростых отношений, сложившихся между людьми и резко поумневшими животными. Характерно, что в преступлении видны «японские» черты — тут и расчлененка (нижней части тела трупа нет), и пожар в комнате, и ряд ненадежных свидетелей на 3-м этаже. Телохранителем Алисы назначен добродушный слон Джимбо. Отмечу важный факт — посол приехала на инвалидной коляске, т.е самостоятельно передвигаться она не могла. Мы понимаем, что в обычном детективе это означает какой-то подвох.. Но здесь же детектив необычный, и значит, подвох тоже будет нестандартный. Могу лишь обозначить главные «ключи», выданные китайскими авторами: девушка категорически отказывалась есть рыбу, никого не пускала в ванную, и, как выяснится позже, прибыла в Зверополис откуда-то с моря...

Среди подозреваемых — высшие чиновники города, приехавшие в тот вечер в гостиницу. Тецуке (носорог) министр обороны; Прин (медведица) главврач клиники из квартала Дарвина; профессор, разработчик оружия Бела (волчица), и некоторые другие. Ко всем необходимо особое внимание — ибо каждый из зверей что-то недоговаривает. К тому же лягушонок устанавливает, что в ночь убийства слон Джимбо, назначенный телохранителем посла, срочно отлучался в больницу к сестре, умирающей от почечной недостаточности. Но скажу такую вещь: несмотря на политические мотивы, на которые намекали авторы, мотив преступления довольно-таки сказочный и к политике отношения не имеющий. «— Агуа, веришь в Бога?. Вопрос был неожиданным, и Агуа немного растерялся. — Э... я? Иногда верю, иногда нет...». Задумчиво говорит Бремен перед тем, как изложить свои ослиные логические выводы и соединить все нити истории в одну целое. Вообще, с технической точки зрения, несмотря на то, что идет 2333-й год, Зверополис никуда не ушел от нашего времени. Главные отличия, как сказано выше — стремительная эволюция животных и, похоже, еще и мутация. Где-то говорится, что голова лягушонка Агуа размером с апельсин и он может поднять утюг — т.е. он, вероятно, явно крупнее нынешних сородичей.

Произведение не лишено национальных черт, подчас с юмором. «Агуа сжался в комок и его кожа стала напоминать цветом китайские голубцы, которые едят на праздник Цинмин.».. Идеалами женщин один героев называет Мэрилин Монро и Ян Гуйфэй (хм...выходит , за триста лет женщин, равных им, больше не появилось). А в концовке авторы пишут, что никаких намеков на современную действительность не делали. Может и так, но смертельно опасный вирус для людей, разработанный доктором Прин и замаскированный под грипп, как будто что-то напоминает... Также мимоходом говорится, что олениха, жена одного из министров по фамилии «Сержон» раньше, до операции, была мужского пола — это тоже выглядит какой-то намеренной ассоциацией. А может , просто совпадение...

Раскрывать секрет произведения дальше (не знал, например, что такие существа, как *** принадлежат к отряду морских коров и близки к слонам) — так делать вроде бы неприлично: лишь констатирую, что финал и впрямь необычен, с гуманистическим посылом.

Вообщем, было любопытно. Хотя местами и ощущалась некая литературная противоестественность, перверсия, граничащая с бурлеском. Ряд фантастических допущений делают возможными логические решения, совершенно недоступные для традиционного детектива, давно уже уперевшегося в закрытую со всех сторон стенку. Таким образом, это одновременно козырь как для самой книги, так и для детективного жанра в целом, находящегося в забвении, ведь авторы сами косвенно это подтверждают — достаточно взглянуть на полку книг осла Бремена — как-то не видно, чтоб за триста с лишним лет новые имена на ней появилось...

Весной 1965-го года писатель Ефремов получил письмо из Токио. На японском языке. Мне неведомо, знал ли он вообще, кто такой Рю Мицусэ, и удостоил ли он его ответа. Текст данного письма доступен желающим — поскольку переписка Ефремова опубликована. Несмотря на восходящие реплики, стиль обращения отличается какой-то холодной сдержанностью (или пусть будет, как сказано в публикации -«церемонной»). «Моё имя Рю Мицусэ. Я — один из трех [японских] писателей научно-фантастического жанра». Интересная фраза. Если перевод письма верный, то возникает вопрос — почему фантастов так мало? Двое других это, надо полагать, Синити Хоси и Саке Комацу. Насколько мне известно, в параллельном жанре (детектива) в середине 60-х сильных авторов у них было не менее десятка. Или, быть может, тем самым господин Мицусэ желал подчеркнуть собственную исключительность? Хотя он и правда чувствовал себя в 1965-м году крутым фантастом, сочинив роман «Десять миллиардов дней и сто миллиардов ночей»... В письме также содержится любопытная строчка «...вселяющим надежду на завтрашний день». Мицусэ будто смотрит в будущее, т.к у него появится роман — см. заголовок, 明日への追跡 (1976), где название примерно так и переводится — «В погоне за завтрашним днём»...

Что ж, к этому роману и перейдем. Элементы детективного расследования просматриваются и у него, фантаста. Читается роман, несмотря на ювенильный стиль, с некоторой интригой, и напряжение совершенно закономерно возрастает к финалу. Вся фантастика сконцентрирована в последней главе. До того — всё укладывается в реалистичные рамки. Позволю себе кратко пересказать часть сюжета. В обычной токийской школе появляется новый ученик, Сёдзи, переведенный из школы другой префектуры. Пятерка друзей, среди которых выделяется Мото Отиай — он чуть умнее других (примечательны описания его комнаты, захламленной разными предметами, со старым телевизором вместо стула...) вынуждены наблюдать за ним. Ведь после прихода новенького сразу два смертельных несчастных случая подряд. Из дневника одного из погибших становится известно, что красавица-ученица Уракава Рейко посылала его к Мото навещать под предлогом учебных заданий. Но истинной целью было сфотографировать с помощью миниатюрной камеры (1976-й год, однако!..,) расположение... банок в комнате Мото. Да, обычных банок. Особенно девушку интересовала одна из них, в пять сантиметров диаметров и три высотой. Также товарищи выясняют, что Рейко ранее училась в одной школе с Сёдзи в Камакуре, и даже жила в соседнем дворе на Восточной улице. Выходит, что он будто преследует её — переехав в Токио вслед за ней, и поступив в ту же новую школу. И обоих интересует эта чертова банка, которая предположительно должна быть у одного из местных учеников. Наконец, Мото и одна из нормальных девочек, Фуюко, набираются смелости, садятся на поезд, и едут в Ситигахаму, в дом рабочего «Мацуды», который когда-то взял под опеку странного мальчика, найденного без сознания в пещере Инэмура. От местных жителей они узнают, что десять лет назад в городе умер от инфаркта мужчина, при котором была найдена металлическая запаянная банка...

Не люблю открывать спойлерные скобки, поэтому ограничусь констатацией: двое из компании были иноземного происхождения, действовали порознь и против друг друга. Возникает вопрос — почему при своих возможностях, они так долго не могли найти интересующий их предмет (названный «отчётом»)? (Почему-то вспомнилась теорема Котельникова, хотя она здесь вряд ли к месту). Не буду долго разбирать этот сюжет — с одной стороны, идейно, он очень прост, с другой — «архитектура» для романа без полноценного участия взрослых персонажей выстроена довольно заковыристо. Да ещё и воздействие одного человека на другого посредством третьего — такое всегда запутывает.

И всё же, наиболее интересной частью показалась не художественная составляющая, а... взрослое послесловие. Мицусэ переносится в 1944-й год, во время американских налётов — когда он учился в седьмом классе. Автор рассказывает об ученике, чье имя не может вспомнить. Да и никто не может, и уже никогда не вспомнит. «Состояние дома А. было странным, он выглядел как совершенно опустевший. В кухне не было ни кастрюль, ни чашек, ни газовой плиты. Там просто лежал татами, и все. Даже лампочка отсутствовала. Только его шапка и сумка, висящие на стене в мрачной тишине. Одежда в шкафу отсутствовала, не было видно и постели. Стоял конец ноября, и в доме было довольно холодно. Я поговорил с ним около двадцати минут, но все это время меня преследовало ощущение, как будто в доме никого, кроме него, не было. И вот тогда произошло нечто необычное. В комнату вошла девочка. Она толкала перед собой детскую коляску. Очень красивая, около четырнадцати лет, в черной куртке и черных монпе...». Далее говорится о том, как этот знакомый предсказал завтрашний налёт на свой дом и своё исчезновение... Вообщем, послесловие мрачное, с налетом таинственности. У друга Мицусэ было неземное происхождение — «из ниоткуда», или же он так построил этот рассказ, чтобы создать ореол мистики? Но то, что автор несколько своеобразен и «себе на уме», это точно.

«Я слышал, что в Советском Союзе весна красива — хотя в огромном СССР это, вероятно, зависит от местности...». Напоследок отмечу умение этого автора отсекать лишнее (как и в этой строчке выше). Его не интересовали достоверные ответы на все вопросы — ему главное было обозначить то, в вероятность существования чего он сам хотел верить. Как знать — вдруг он и впрямь видел человека из другого времени — и хотел сказать что-то об этом авторитетному советскому коллеге...

«Странное письмо, — однажды сказал я себе ранней весной 1917-го года. Я с трудом разобрал почтовый штемпель Британской Гвианы на конверте...». С таких слов начинается книга двадцатилетнего Уильяма ЛаВарра. Остается лишь удивляться отчаянной решимости этого, вероятно, хорошо тренированного физически, товарища. Оказывается, можно вот так, получив письмо от приятеля, сесть на пароход Нью-Йорк — Барбадос, оттуда отплыть в Джорджтаун. Затем — триста миль из Бартики по реке Мазаруни вверх по течению. Т.е. запросто сорваться с места сроком на полгода...И это вместо женщин, ночных танцев, выпивки, поедания омаров «а-ля кинг» в ресторанах, и т д. Для чего всё это? Скоро выяснится следующее: как и всякий американский гражданин, молодой ЛаВарр стремился к обогащению — и магическое слово «алмазы» сыграло в его решении ключевую роль.

В первую очередь отмечу, что данное повествование лишено отполированного лоска, или каких-то приукрашиваний, как правило свойственным создателям подобных заметок. Мне показалось, ЛаВарр довольно скромный парень, и он довольствуется малым — по какой-то причине ему захотелось рассказать о своей поездке, и сделал он это достаточно лаконично. Может, думал стать известным, и теперь к нему невесты косяком выстроятся? Неизвестно...Мы не знаем толком ни биографии его друга Дадли Льюиса, ни их связей с британским правительством, ни деталей подготовки поездки: ЛаВарр сходу погружает читателя в пятидесятифутовую лодку, возглавляемую голландским «боцманом», и сопровождаемую целой командой негров-проводников — потомков африканских рабов. Конечно, есть те, кто скептически относятся к жанру путевых заметок столетней давности — мне им возразить нечего. Однако, образно говоря, одно дело увидеть приколотую к стенду мёртвую бабочку в зоологическом музее, и быстро пройти далее; а другое — услышать рассказ о её полете, пока она была жива...

«Надо сказать, что наша команда негров потеряла, наверное, пару кварт крови за время путешествия. Некоторые из них сильно еле передвигали ноги от болезней и сильно ослабели. Насколько я могу судить, вампиры предпочитают кровь цветных джентльменов, а не бледнолицых американцев.» Да, юный ЛаВарр ухмыляется, рассказывая о причудливой особенности чернокожих проводников обматываться тряпками, и натягивать мешки на голову на ночь — говоря об их страхе перед летучими мышами. Правда, особого расизма, свойственного авторам приключенческого жанра, у него не наблюдается — книга изобилует фотоснимками различных «Джимми». Познавателен и рассказ об индейцах за излучиной Кабури, с которыми ЛаВарр и Льюис сводят знакомство.

Выделю несколько цитат, расположив их в порядке возрастания «интересности». Некоторые бытописания кажутся довольно простыми, но при этом назвать скучными их нельзя. Отметил больше, часть подсократил — хотя и рассказ о создании духовых трубок интересен, да и кулинарный метод индианок, прыгающих на шесте-рычаге и выжимающих ядовитый сок из маниоки, и проч.

«Индейцы всегда покидают свою деревню если в ней кто-то умирает, и переходят к возведению следующей. Они никогда не будут жить в деревне, где кто-то умер».

«Вероятно, самым интересным способом ловли рыбы, который практиковали эти умные индейцы, было использование отравленных кузнечиков. Они делали пасту из листьев куан-амии, сильнодействующего растения. Поймав крупных кузнечиков, они наполняли желудки насекомых пастой и бросали их в воду. Рыба подхватывала и уносила кузнечиков, а вскоре переворачивалась, поднимала брюхо и всплывала на поверхность...»

«На обратном пути я вдруг вскрикнул и попытался стряхнуть что-то с тыльной стороны ладони. По ощущениям это было похоже на раскаленную докрасна кочергу, вонзившуюся мне в руку. На деле я увидел маленького красного муравья. Он крепко впился кусачей челюстью мне в кожу. Должно быть, он внёс какой-то яд, потому что резкая боль пронзила руку огненной иглой и поднялась вверх. Прошло больше часа, прежде чем боль начала затихать.»

»...к утру их корзины были собраны в дорогу, и мы отправились в путь. Но понесли ли мужчины-индейцы свои корзины? Нет, конечно. Нести поклажу у них считалось женской работой. Иначе для чего же у каждого индейца имелась жена? Мужчины отправлялись в путь, взяв с собой только оружие, а женщины прикрепляли тяжелые корзины к спинам, удерживая их с помощью веревок из лозы вокруг лба...»

И, наконец, лидер-цитата. Речь о рецепте приготовления чудесного напитка черного цвета под названием «пиварри»:

«Это была самая мерзкая на вид жидкость, которую я когда-либо видел, но индейцы, похоже, наслаждались ею. Она не опьяняла их, хотя это пойло наверняка было приготовлено путем брожения. Я видел нескольких женщин, которые носили на лбу своеобразное «тату». Я посчитал, что это просто какое-то варварское украшение, но, похоже, оно являлось их «товарным знаком». Он указывал на то, что эти женщины делают пиварри. Чтобы приготовить данный напиток, женщины садятся в круг у костра, где пекут лепешки из маниоки, пока они не дойдут до хрустящей черной корочки. Затем женщины жуют этот подгоревший хлеб, пока он не станет мягким и тягучим от слюны. Они процеживают получившееся сквозь зубы в сосуд в центре круга. Когда сосуд наполняется доверху, содержимое сливают в большое деревянное корыто и заливают кипятком. Этому вареву дают перебродить и окислиться. Когда оно почернеет, его можно пить...» 

Что же в итоге. Это повествование без приключенческого блеска и какого-либо «шок-контента»; тесных межрасовых связей тоже не замечено. Повествование скорее расслабляет своей девственной целью и линейным маршрутом. Даже основной точке путешествия — добыче алмазов, автор посвящает не так уж и много страниц (а ведь камней на двадцать тысяч долларов они нарыли — но про нехилый процент британскому правительству он упомянуть не забывает — опять же хвала неграм-джиггерам, просеивающим гравий). Характерна и фотография, где уставший ЛаВарр понуро стоит меж двух низкорослых индианок с отвисшими грудями — вряд ли этот снимок можно назвать вдохновляющим. Он признается, что, несмотря на жадность, редкий белый выживет в этих условиях больше шести месяцев. Смертельная лихорадка джунглей, «ногтевые жуки» и проч. «радости» — это дело такое. Его напарник глотал хинин горстями каждый день, из-за чего оглох, да и сам ЛаВарр едва не загнулся от комариного укуса. Однако, не спровоцировал ли автор и ему подобные «исследователи» поток последователей, чье появление, вероятно, нарушило уединенную жизнь этих потаенных регионов? В первую очередь, подбодрил он, видимо, самого себя — жажда наживы у него не иссякнет, ибо книги об алмазах у него будут и далее...

Да уж, какое зубодробительное название, однако...«Я лично знал Гарибальди...», — сообщает автор. «...и он любил Россию, и часто за обедом, подняв стакан, пил за здоровье освободителя крестьян императора Александра II».

Ну что ж, возможно, это один из немногих фактов, который можно применить к автору с обложки. Хоть и писал он по-русски, но все его помыслы были направлены в сторону солнечной Италии — большинство сюжетов Попова происходят на Апеннинском полуострове (см. его «Роман каторжника», о котором сайт что-то знает, но есть ещё и «Беатриче Ченчи»)...

Кем был отец главной героини? Знаменитый итальянский бандит факино Франческо получил уличное воспитание, он воровал, нищенствовал и мучил животных... При ангажированной концовке (за пару десятков страниц до окончания романа на страницах является «великий Гарибальди» и всё решает, не выезжая с острова Капрера), начинает Николай Ардалионович с криминала. Старт его романа даст композиционную фору любому из отечественных мастеров уголовного романа. Мария, несчастная дочь бандита, что провела начальные годы жизни в монастыре, остаётся одна в доме с трупом синьора С. Отец собирался продать непокорную дочь в содержанки. Убив постояльца, он говорит «аддио» и уходит в горы, а Марии предстоит судебный процесс, где защитником сироты выступает «крайний либерал», а само дело имеет «клерикальную подкладку», прокурором выступает «верный сын католической церкви». Более всего запоминается проникновенное отцовское письмо в суд, где тот обещает расправу над адвокатом, и подписывается как «Бандит Франческо». Не буду пересказывать все перепитии, которые описывает далее Николай Ардалионович, в т.ч. пребывание Марии в миланском доме терпимости у мадам Катерины. «Я содержу пансион для девиц высшего образования, с которыми занимаются профессора» — прямо готовый сценарий для любителя родной истории Тинто Брасса...

Хозяйка двигает блюдо и говорит prego... Отмечу отменное знание Николаем Ардалионовичем итальянского языка, а также архитектуры и географии Италии. Как называют Флоренцию? Город цветов, cita di fiori, резиденция короля Виктора Эммануила, столица объединенной Италии. Правда, автор чересчур настойчив в обращении внимания на «клерикальную» паству, вкладывая в уста юной Марии гарибальдийские убеждения.

Постепенно вырисовывается интрига. На кого ставить? «Ты остаёшься герцогом W, одним из первых аристократов Италии, а она — дочерью бандита, падшей женщиной». Аристократ Пьетро vs скромного русского медика, недавнего студента — Анатолия Николаевича Сколина, невесть как оказавшегося на пороге резиденции больной героини, у которой проявляются явные симптомы воспаления мозга. Герцог: «убью этого гарибальдийца, как собаку»...

У Николая Ардалионовича, как мне видится, было несколько вариантов закончить роман. Первый, самый простой, устроить дуэль аристократа с Анатолием Николаевичем. Вероятно, этот вариант показался автору не очень возвышенным. Второй вариант — устроить несчастный случай. Например, вернуть в роман папочку Марии, о котором Николай Ардалионович забывает, хотя и приводит в конце замечательную пословицу «повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить..».Наверное, был бы не самый худший вариант: Франческо спускается с гор в Рим, и его случайная пуля кладет наповал синьора Пьетро. Но нет, Попову такой вариант тоже не подойдёт. Он приберег на конец свой главный козырь — явление «второго Христа Италии» Джузеппе Гарибальди. На «огонек» заглянет живая легенда — любимец «кольпортажных» авторов. Только теперь он уже старый, ведёт оседлый образ жизни на острове, и не может сказать про себя: «сильный я и ловкий, ветра проучу!».

Что же в итоге. Роман небезынтересен с исторической точки зрения — все таки автор неплохо владел материалом, пусть и сгущая сказки, но погрузиться в тонкости итальянской политической жизни 1860-х ему удалось. Не исключаю, что Анатолий Николаевич Сколин -это он сам и есть. Применённая тактика вычурного благородства от скромного русского доктора, друга Джузеппе — позволяющая отбить невесту у богатого итальянского аристократа, заслуживает некоторого внимания. Поэтому, вот он, ещё один «горизонт» дореволюционных романистов...

Кто такой Маттиас Бланк? Немецкий автор, преуспевший в бульварных жанрах. В дореволюционных изданиях его иногда обозначали как «Матвей Бланк», что могло ввести в заблуждение, будто бы автор происходит из колена отечественных сыновей израилевых. Хотя, кто его знает... Некоторые исследователи считают Бланка соавтором продолжений немецкого «Холмса» — поклонники малотиражных изданий, наверняка, помнят эту переводную серию, спустя столетие воскрешенную Антоном Анатольевичем Лапудевым.

Но сейчас речь не о Холмсе. На счету Бланка множество разных произведений, в том числе и подписанных, и анонимных. Ну, а в данном случае он посягнул на мотив культового приключенческого романа — сочинения, которое, на мой взгляд, превосходит всё остальное прочее, что написал Дюма-отец...Что сказать о «Наследнице Монте-Кристо»? Может и не стал бы я уделять ей внимание — всё те же мало правдоподобные приемы, вроде переодетого мужчины, которого принимает за женщину близкий друг этой женщины (чувствуется школа немецкого ШХЪ)...Если бы не один отрывок, заставивший на мгновение задуматься, каким же разбитным парнем был «Матвей» Бланк.

«Она поползла обратно в пещеру, сжимая пожелтевеший листок бумаги. Строчки на нем были исписаны чернилами, которые от времени изменили цвет на зелёный. С растущим удивлением она прочла:

«Тому, кто найдет настоящее письмо.

Тот, кто проник в этот тайник на скале Салланд и открыл тайну скрытого хода, тот, наверняка, испытал великие горести и отчаяние. Для того человека оставляю я свои сокровища, такова моя воля — нашедшего мое письмо объявляю я своим наследником...< и пусть он обретёт в конце концов покой, каковой обрёл я.

Эдмон Дантес, граф Монте Кристо».

О как. Вот это ход. Ход, на самом деле, не вполне разумный — ведь с тем же успехом сокровища могли попасть в руки и отъявленного негодяя, а могли и вовсе остаться погребенными в пещере навек. Учитывая, когда жил Дантес, то с учётом времени действия романа Бланка -последний год XIX века (на одной из вечеринок показывается Сара Бернар) сокровища пролежали в этой пещере около семидесяти лет.

Но, самое главное, в новой версии у Монте Кристо появляется наследник, отчасти, повторивший его приключения, женского пола. Елена Монфор, сударыня, мужа которой военный суд в Гаронне постановил отправить в Новую Каледонии за государственную измену. Казалось бы, на роль воскреснувшего графа больше подходит именно он, офицер Ренар. Но Бланк жестикулирует слегка иначе. С трудом представляется, что какая либо женщина способна прожить семнадцать лет в скальном гроте, без видимых гигиенических удобств, и выйти из него не потеряв рассудок и без приобретения хронических заболеваний. Однако, Елена Монфор смогла, и даже как будто стала умней — учитывая разработанные ею планы мести обидчикам. Наследница Монте-Кристо не проходит никакой реабилитации — она просто покупает новое платье и стремительно вливается в общество, в котором отсутствовала почти два десятка лет...

Кроме того, следующая фраза свидетельствует об элементах «постмодернизма» — действующие лица осознают, что Монте Кристо вымышленный герой, но, тем не менее, пользуются его сокровищами: « -Я слышал о графе Монте Кристо, вставил барон фон Шарлан. -Но он же — вымышленный персонаж, и жил, если не ошибаюсь, в восемнадцатом веке!, — возразил Жан де Ренар».

Автор следует заветам Дюма-отца. Нотариус Дюбарри, Жан де Ренар, деверь, успевший жениться и вырастить дочь, а также политический агент Ван Страатен — вот трио негодяев, которым должна отомстить поседевшая графиня Монте-Кристо. Бланк, наверное, мог бы сделать «кроссовер» с каким нибудь другим «сказочным» произведением. Был же один знаменитый автор, изящно совместивший плагиат из Монте-Кристо с новеллой Гауфа...Но, возможно, считать так — это предъявлять к нему завышенные требования. В истории «пастишей» Дюма роман и так сохранился — как редкий пример «феминистского» варианта рассказа о Монте-Кристо.

Поддержу собственную традицию, начатую 31-го декабря 2023 г. — оставить в последний день года отзыв на что-нибудь отличное от основной тематики ресурса. Хотя как сказать, отличное — шахматы присутствуют в фантастике, а фантастика в шахматах — Джек Макдевит живой тому свидетель.

»...Марк Твен говорил: «есть ложь, проклятая ложь и статистика». Принимая на веру мой прогноз о предстоящем матче, вы всё-таки должны помнить, что я изучал в Кембридже языкознание, а не статистику.» Раймонд Кин, Лондон, ноябрь 1981.

Да уж в чём-чем, а в статистике данный ресурс толк знает....«Резня в Мерано» — еще одно сочинение Раймонда Кина, выпущенное лондонским издательством B.T.Batsford Ltd. Как говорится, одно название чего стоит... Подобно и другим книгам подобного плана, она описывает не только борьбу двух шахматных титанов за чемпионство (диаграммы-комментарии к партиям прилагаются), но и окружающую матчевую обстановку со всеми вытекающими. Симпатии Кина (из-за смены секундантской ориентации) на сей раз были более-менее нейтральными, или даже чуть в пользу Карпова, но книга все равно навряд ли могла быть переведена у нас в год выпуска — столь откровенный стиль повествования не приветствовался.

Проводя аналогию с литературой художественной, это как, допустим, старый воинствующий роман Муркока, где два лагеря соревнуются в том, чей властелин — со «светлой стороны», одержит верх над соперником.

Матч в Мерано в спортивном смысле уступал поединкам Карпова и Корчного 1974 и 1978 годов, но рассказ Кина не лишён художественных черт. Не случайно автор цитирует в начале византийскую «Алексиаду» Анны Комнин («Когда кто-нибудь берет на себя труд историка, ему следует забыть о дружбе и неприязни...»). Как обычно, следует подробное вступление с рассказом об истории взаимоотношений двух соперников, скандальных эпизодах (в т.ч. о том, как Корчной подал в Амстердаме в суд на саму ФИДЕ), и о их пути к нынешней встрече...

В меранской команде Виктора Львовича две женщины: «мандариновая монахиня» Диди и «пламенная» Петра Лееверик. Кин утверждает, что советская пресса, чтоб расстроить Беллу — жену Корчного, опубликовала описание его новой спутницы как «двадцатилетней красивой блондинки». На что Эммануил Штайн, пресс-атташе, с изрядным дипломатическим искусством отмечает, что это не совсем точное представление о Петре. Появляется у Корчного и личный инструктор по каратэ — аргентинец Даниэль Якобс. «Каратэ обычное и уже привычное чудо. У него поклонники, ярые сторонники всюду...».

Забавных фактов в киновской книже предостаточно, и для экономии места мне пришлось многое повычеркивать из того, что хотелось отметить...Под доской для игры был установлен толстый деревянный барьер — дабы «гладиаторы» не били друг друга ногами и меньше толкались коленями. «Это стандартная практика для матчей Корчного, начиная с его поединка с Петросяном в Одессе 1974 года.» Да, звучит забавно, но даже этот барьер не помешал Карпову пролить первую кровь — он выиграл черными. Правда, секундант Корчного Майкл Стин хорохорится: «Мы по-прежнему настроены оптимистично. Проигравший в этой партии станет победителем в последней». В третьей партии «Челленджер» (так по-английски звучит получившее презрительный оттенок прозвище «претендент») накладывает вето на устное обращение Карпова о предложении ничьей. «Претендент очень разволновался, некоторое время бегал по сцене, а затем вернулся и ответил по-русски: «Гражданин Карпов, если вы хотите предложить мне ничью, сделайте это через арбитра». Тоже забавно. Зарубежная пресса усмотрела в обращении Корчного 'citizen' («grazhdanin») коренное отличие от comrade' (gospodin).

Перед шестой партией мистики из команды Корчного дали интервью, сидя в позе лотоса среди фигур гигантской шахматной доски на лужайке перед роскошным дворцовым отелем Корчного. Диди объяснила, как улучшатся шансы Корчного, когда начнут действовать ее упражнения, призванные, «гармонизировать его гормональные секреции». Но реально помог ему эмигрант из США, Леонид Шамкович — его новинка и блестящая атака с жертвой слона позволила Корчному одержать первую победу в поединке. Между тем, пришло гневное послание, заявленное как письмо от Лиги защиты евреев, и адресованное магистрату Мерано, в котором организаторы требуют прекратить матч и изменить место его проведения. (Мерано, хоть и принадлежит ныне Италии, ранее входил в состав Австрии...).

И ещё пара цитат. «Корчной утверждал, что, сделав 7-й ход, Карпов разразился надменным смехом, на что он ему ответил явным оскорблением. Перевод на английский язык Билла Хартстона, комментировавшего матч телеканалу BBC, показывает, что его фраза не является допустимым способом обращения к чемпиону мира.»

«Во время 18-й партии Корчной, казалось, страдал каким-то серьезным психологическим расстройством. Он очень мало времени проводил за доской, даже когда испытывал отчаянную нехватку времени в конце сеанса, и совершенно ошеломил своих сторонников, потратив 53 минуты на 13-й ход, который, как утверждали его помощники, уже был проанализирован. И снова Корчного ввел в транс роковой 13-й ход — число, которое, как он всегда утверждал в прошлом, имело для него судьбоносное значение...» 6-2.

Как видим, суеверие и мистицизм сопутствовали соперникам по ходу всего матча. Также Кин упоминает случай, когда Корчной специально берет один из тайм аутов с тем расчетом, чтобы партия была отодвинута на понедельник. Понедельники -это дни недели, которые не любил Карпов. «Понедельник начинается в субботу» наоборот. Что-то похожее, насчёт фобий определенного дня недели, встречалось у фантастов, то ли у Шекли, то ли у Каттнера — точнее вряд ли вспомню...

Что же в итоге. Поединок из того разряда, вокруг которого витала своя «аура». Если, опять же, проводить параллели с художественной литературой, напоминает ретротриллер с трагичными и комичными моментами одновременно. Однако, триллер из того разряда, которому стоит отдать предпочтение для повторного прочтения несмотря на знакомую концовку — в сравнении с неизвестными новичками...

Никогда не был почитателем детективных произведений, где «сыщик» позиционируется в качестве центральной фигуры. Давно заметил — чем меньше в произведении его роль, тем, соответственно, менее схематичным и «серийным» выходит произведение. Схематичным, если только, конечно, в роли центральной фигуры, ведущей расследование, не выступает «Порфирий Петрович» — но он исключение из правил. Ведь когда авторы искусственно ограничивают себя рамками рабочего кабинета и прочими атрибутами, сопутствующими появлению их любимца, они тем самым суживают и плоскость вероятных задач. И, так уж довелось, что именно в японском детективе фигуре «сыщика» уделяется внимания меньше всего. Автор с обложки прекрасно обходится без него вовсе. Зато на выходе: одинокий остров, раздолбанная яхта и чудовищная логическая загадка с трупом обезглавленной жертвы, подвешенной за ноги на сосне. При том, что потенциальная убийца женского пола во время совершения преступления была, по всем признакам, за десятки километров от места событий, в больнице. Чем не чудеса? Камерные Конан Дойль, Стаут, или Эллери Куин никогда не написали бы такой книги...

И какую ни взять биографию сочинителей детективов и фантастики прошлого, добившихся успеха — в классическом понимании — почти все они были личностями, «выделяющимися из толпы». Чтобы придумать сюжет, отличный от реализма, требовалось и мышление незаурядное. И на родине Авасаки таких работников хватало. Один трудился в гостиницах и запоминал людские привычки; другой штудировал просроченные справочники железнодорожных расписаний; третий просто лежал в одиночестве в темной комнате на татами и пытался сосредоточиться, представляя себе невесть что. Одним словом, даже создатель литературы «низкого» жанра должен был обладать каким-то дарованием, отличающим его от прочих... Автор послесловия к настоящему роману, 迷蝶の島 (~ «Остров бабочки, потерявшей дорогу к дому»), кореянка Миногава Хироко, вспоминает 1979-й год. Дорогой бар в Синдзюку. В темном помещении собирается небольшая компания — Цумао Авасака, Хидео Накаи и Хикагэ Дзёкити. Они отмечают выход необычной книги, сделанной на троих — что удивительно, прочитать её невозможно — три произведения зашифрованы разными ключами, которые нужно еще как-то подобрать. Вдруг Авасака достает из кармана носовой платок и демонстрирует сидевшей рядом кореянке фокус — поджигает ткань и показывает, как огонек послушно двигается под нависшей над ним ладонью. Да, крайне своеобразная характеристика первого знакомства, ведь господин Авасака — иллюзионист....

«Матросы Магеллана, совершившие первое кругосветное путешествие, после четырёх месяцев плавания наблюдали галлюцинации – зелёные острова.» Роман в заголовке мало похож на стандарты детектива — подавляющее большинство текстового «времени» проходит на яхтах и на острове Сандайдзима. Психологизм и любовный треугольник (студент экономического курса и две женщины — одна молодая, другая не очень молодая) ближе к постановке французских авторов. История рассказывается с разных точек зрения: дневник главного героя, показания свидетелей, доклад следователя, заключение психиатра. Одно и то же событие выглядит по-разному в зависимости от того, кто его описывает. По-разному, но основное ядро показаний у них всё же сходится. Правда, вопрос «нормальности» главного героя — это как раз-таки прием, не единожды апробированный классиками японской литературы. Юноша, с которым в детстве произошел несчастный случай: «в четыре года, пытаясь поймать бабочку, упал с балкона второго этажа. Выжил, но с последствиями – до сих пор слегка прихрамываю на левую ногу.» С тех он одержим бабочками. «В древности бабочек называли «насекомыми снов» или «птицами снов». Они всегда ассоциировались с чем-то мистическим. А для Тацуо они стали символом Момокико.»

Загадка тоже присутствует, и создается минимальными средствами. Согласно дневнику молодого человека (его подлинность и почерк подтверждается близкими людьми), с 15-го по 19-е сентября он находился в пещере скалистого вулканического острова, куда швартуются корабли, для снятия метеопоказаний, и происходит это лишь раз в месяц. В дневнике пишет о взаимоотношениях с беременной любовницей Токико, которую он пытается отравить на яхте «Лори» и сбросить в воду. Делается это, вероятно, ради сохранения отношений с другой, более молодой женщиной. Тем не менее, утопленница «восстает из мертвых», и они встречаются на Сандайдзиме, где конфликт разгорается по новой — заканчиваеясь тем, о чем я упомянул в первом абзаце. Значит, Токико как то спаслась после падения, раз Тацуо видел её? Может быть. Но тогда не сходятся показания многочисленных свидетелей из больницы — Токико спас капитан «Седьмой Мисимы», и в рассматриваемые дни она была в больнице. Психиатр ставит диагноз: впечатлительный Тацуо тронулся умом, у него была галлюцинация...Да, фокусник Авасака предоставит объяснение, при том отдельно стоит подчеркнуть, что все сказанное в дневнике является правдой.

Итого: возможно, разгадка всё-таки простовата, но эффект приближения к ней гораздо круче финального ответа. И, даже имея определенный опыт, остаётся фиксировать — потребуются значительные усилия, чтоб отложить эту историю в сторону, не дочитав в первый же вечер.

Повествование не отличается миролюбивым характером, скорее наоборот — сплошные угрозы, насилие и вероломство, но текст воспринимается без трагизма. Виноват ли в этом автор, фон Фельс, чьи книги листали взахлёб, отнимая друг у друга, разрывали на части неизбалованные читатели начала прошлого века, или же старый перевод? Скорее всего, и то, и другое. «Ты, Дорочка, подарила свою любовь недостойному», — говорит отец дочери, прекрасной графине Экбергъ. «- Никогда! — возразила ангельски красивая девушка. — Я люблю Ричарда Баха и буду любить его до последнего вздоха!».

Владимир Ильич Ленин говорил, что книга — огромная сила. Его давний друг Гвидо фон Фельс был с ним согласен, но он также считал, что и объемы романов должны быть огромными, и полными действия. Этот немецкий подвижник никогда бы не сказал, что у какой-то героини было «худое, бледное и испуганное личико с раскрытым ртом и с неподвижными от ужаса глазами». В его романах любят только «красивых» и «прекрасных». Ну и побогаче, желательно. Хотя остальные-то тоже ведь как-то обустраиваться должны...Обратим внимание и на решимость девушки — какие бы посулы ей не внушали за то, чтоб она не противилась свадьбе с беспутным графом Риттергаузеном, Дора сразу определила, что ее сердце навеки будет отдано скромному офицеру Баху. Но, как мы хорошо знаем, раньше первую скрипку в выборе жениха разыгрывала не невеста, а отец невесты.

Пусть первая глава романа и называется «Убийство у черного креста», на самом деле, никакого убийства в ней не происходит. Вернувшийся из Парижа Бах получает ранение от соперника — и со стоном валится на землю, после чего граф Риттергаузен для верности ещё и прикладывает его по голове рукояткой револьвера. А теперь вдумаемся, какую несчастную судьбу, какой изворотливый поворот, подготовил фон Фельс для Ричарда Баха. Пока раненый лежит на земле, он слышит, как его мать читает молитвы у креста, и причитает по поводу обвинений сына в подделывании векселей. При этом Бах слышит каждое материнское слово, но не в состоянии издать ни звука чтобы как-то обозначить себя. Представляем какие муки он, должно быть, испытывал в тот момент. Позже мимо проходит лесной сторож. «Свят...свят...свят...это же человек». И происходит нечто невообразимое — оклемавшийся Бах вдруг поднимается с земли и спешит в замок Экберг, намереваясь помешать свадьбе...

Нельзя не отметить и происходящее на базарной площади. К груди несчастного, прикованного к столбу цепями, привешена табличка с текстом, составленным мудрым городским писарем Вейнертом. «Бывший офицер полка Его Высочества владетельного князя, Ричард Бах, обвинен в убийстве жандарма Клейна и в фабрикации фальшивого векселя. Суд приговорил его к следующему: вышеназванный офицер должен простоять у позорного столба от восьми часов сего дня до восьми утра следующего дня. Каждый из обывателей имеет право, каким бы то ни было путем, выказать ему глубочайшее презрение. По истечении этого двадцати четырехчасового наказания, офицер Ричард Бах передается палачу, который должен казнить его посредством колесования».

Да уж, чего только раньше не было... Вообщем, видно, что роман сочинял опытнейший мастер — в противном случае решительно непонятно, как можно было сочинить уже N-ю по счету гигантскую историю на один и тот же мотив. Отмечу и такой факт — книгоиздательство предлагало читателям принять участие в разгадывании интересных задач и шарад, публиковавшихся прямо в выпусках романа, и ответы на которые должны были быть писаны обязательно на открытом письме — первая премия составляла 50 рублей. Нормальный ход — если бы шарады касались разгадки содержания выпусков, то, боюсь, никто бы не выдержал противостояния с фон Фельсом — как можно угадать, что Бах завалит невинного жандарма, а своего соперника оставит в живых?

Несмотря на сюжетную легкомысленность, автор переворачивает целые социальные пласты, и просеивает их сквозь призму своего романа: мы видим разбаланс, царивший в обществе, похоть и алчность, олицетворением которой является носитель дворянского титула — холеный граф, с белыми пальцами и шелковистыми усами. А главный герой, пребывая в отчаянии, даже не стремится добиться справедливости в установленном порядке, вместо того он уходит в поля, в разбойники. Заодно подбивая на кривую дорогу и простых крестьян, недовольных сложившейся ситуацией. Немудрено, что автор стремился печататься под псевдонимом.

Глядя на заголовок закрадывалась мысль, что речь вновь пойдет об ужасах. Ну не будет же писательница с таким именем и фамилией откалывать любовные романы. И ведь правда, Хермина Франкенштайн, австрийская писательница и переводчик с английского, использует мотив погребения заживо, но вот можно ли ее произведение отнести к ужасам? Ответ приберегу на конец отзыва. Но зато скажу следующую вещь. У Джона Диксона Карра есть роман, который Сунанд Триамбак Джоши назвал «простоватым»: в английском готическом особняке бесследно исчезает женщина, вошедшая туда при свидетелях. Никто не может её найти, и лишь позже выясняется, что пропавшая замаскировалась среди прислуги, а потому предположить оное перевоплощение и вычислить беглянку представлялось решительно невозможным. Так вот, более чем за пятьдесят лет до появления романа легендарного маэстро, фрау Франкенштайн играючи исполняет тот же самый трюк — просто об этом мало кому известно. Более того, кто-то из ее героев так и говорит вслух: «вы найдете виновницу среди горничных». Да это же прямое предсказание того, что случится в книге Карра — фрау Франкенштайн дает ему полувековую фору. Правда, писательница из Вены трюк обустраивает несколько иначе — ее героиня прячется в замке, притворяясь привидением...

Ну что ж, значит, «Призрак Маркизы». Почти каждый раз, когда начинаю отзыв о малоизвестной книге, я так или иначе затрагиваю сюжетные линии. Иначе о чем говорить, если произведение с внушительным сроком давности. Но в этот раз решил по-другому. Основные герои выдались немного своеобразными, и я просто перечислю их. Этого будет достаточно. Также промолчу и о том, каким образом была умерщвлена главная героиня, и как она спустя несколько дней воскресает после похорон — ибо я просто не имею права раскрывать секрет уважаемой госпожи Франкенштайн. Также не буду оспаривать, имеет ли этот «секрет» научную или эзотерическую природу.

Бернис Гвеллан. Девушка восемнадцати лет, воспитанная на острове Сент-Килд приемными родителями. О ней кто-то из дам говорит: «...она была воплощением грации и, хотя и не красавица, но обладала редким умом». Скажу осторожно — данное суждение видится малость спорным. Девушка доверчива, и верит с полуслова всему, что ей говорят недоброжелатели.

Маркиз Роуг Четвинд. Видный, владетельный мужчина, выбравший Бернис в жены. Конечно, легко рассуждать не будучи на его месте, но всё же визуальные различия между привидением и живой женщиной со стороны представляются куда более очевидными.

Сильвия Монк. Сводная сестра Четвинда. Красивая аристократка, решившая заполучить мужчину, который ее не любит. Ждала его возвращения пятнадцать месяцев, не заведя ни одной интриги. Да, когда-то бывало и такое.

Гилберт Монк. Сводный брат Четвинда и, наверное, самый странный человек во всей этой компании. Тайно высвобождает с неопределенными целями труп жены своего сводного брата из гроба. Вместо того, чтоб вернуть молодую женщину супругу, он увозит ее в поместье Истборн, где выдумывает небылицы, которым несчастная пленница охотно верит.

Сэр Бэзил Темпест — путешественник, вернувшийся в Англию после странствий по Китаю и Тартарии. Много лет назад отдал в чужие руки родную дочь — после семейной ссоры, никакой ответственности за это деяние он не понёс.

Леди Диана Нортвик — дочь графа, вдова. Не может вспомнить человека, с которым жила вместе шестнадцать лет назад. С другой стороны — все мы меняемся со временем, как говорится — не судите, да не судимы будете...

Есть и еще персонажи, сыгравшую немалую роль, вроде старой индийской компаньонки Хаген или детектива Тома Бассетта из Скотланд-Ярда, но, опять же, я не ставлю задачей перечислить всех — вышеназванных вполне хватит. Конечно, можно придираться к сюжетным поворотам, но сказать, что автор не была знакома с традициями викторианской литературы, нельзя. Как литературная стилизация текст вполне ей удался.

А австро-венгерские корни автора, неужели никак не проявляются? Писательница дала слабину один раз. Только один, но зато как...Один из ведущих героев вдруг заявляет: «Я не люблю Англию, и хотел бы переехать в Германию. Дайте мне хороший доход, поместье недалеко от Вены, лошадей и слуг, и мне больше ничего не нужно.» Так что, надо полагать, маленькая месть писательнице удалась — Англия ей нужна была только для фона, чтобы книга лучше продавалась.

И, возвращаясь к жанровой принадлежности произведения. Конечно же это ужасы...И дело вовсе не в том, что Хермина Франкенштайн описывала погребение заживо. Нет, это не главное. Главное то, что она верила, что после перенесенных потрясений возможно тихое и спокойное семейное счастье. Вот это и есть самый фантастический момент в книге. «И медленно-медленно, неподвижная фигура начала оживать. Окоченевшие конечности становились с каждой минутой всё мягче, холодные, застывшие пальцы слегка разжались, и проблески жизни появились на омертвевшем лице.»...Закончить подобную книгу хорошим концом — даже не знаю, какая сила воли для этого требовалась. Поэтому стоит отдать должное мастерству писательницы, сумевшей искусно распутать клубок хитросплетений.

Трудно вспомнить, когда под руку попадался столь же разнообразный авторский сборник ужасов — среди десятка рассказов не встретилось ни одного повторяющегося мотива. Аннотации говорят об этом. Только и автор, и сборник, не на слуху — известны единицам. Кстати, совсем необязательно, что все истории были датированы у Арно Макса Рейнхарда Хенгсбада, автора без установленной даты смерти, одним годом — наверняка, написаны много раньше. А так, почти всё, о чем писали для любителей пощекотать нервы в конце XIX — начале XX века, имеется в наличии: женщины-вамп, индийские фокусники, гипноз, воздухоплавание, магия новозеландских дикарей, призраки, и.т. п. Даже одно перемещение в прошлое присутствует. Это чистая жанровая беллетристика, без каких-либо сторонних примесей.

Как оно часто и бывает, наиболее запоминается самое первое. Выделю открывающий рассказ, «Чужая Маска», где автор в фольклорных традициях обращается к русской теме. Веселый шум маскарада, напитки, нарядные женщины, и т д. И вот, на этом немецком карнавальном празднике присутствуют два коллеги-приятеля из тайной царской полиции (их фамилии, конечно, безбожно исковерканы иностранным автором). Агенты сопровождают в рабочей поездке великого князя, которого ранее уже уберегли от покушения. В Петербурге за ним охотилась Анна Павловна — нигилистка, использующая в качестве рабочего инструмента булавку с серебряной головкой, спрятанную в волосах под чепцом...Вообщем, самая типичная атмосфера «кольпортажных» романов тех лет. Но вот далее дело принимает крайне неожиданный оборот — то, что бесстыжая девушка воскресает и оказывается вампиршей, никак не входило в планы. Как говорится, не верь глазам своим.

Забавно и то, что сайт isfdb.org (как понимаю, к нему часто апеллируют специалисты по фантастике, зачем-то приводя туда ссылки), знает всего два рассказа Хаха: «Das Schloß an der Landstraße» и «Die Menschenhaut». Второй из названных эксплуатирует историческую тему французской революции — но при этом автор весьма деликатно обходит наиболее нелицеприятные членовредительские фрагменты. И в целом, в сборнике «Голова маори» фантастические элементы присутствуют в девяти рассказах из десяти (оставшийся — детектив).

Итого. Любопытная подборка разнообразных страшных историй. Их можно назвать как угодно -«ужасными», «заслуженно забытыми», «старомодными», «кому-то что-то напоминающими», а вот скучными — вряд ли.

«Индия — страна чудес и волшебства...». Иногда складывается впечатление, что над авторами из одного временного пласта витал какой-то дух, подсказывающий им в уши одни и те же строчки. Высказывание из первой страницы романа Крафта «Тайна индийской короны» будто вырвано из рассказа «Замысел факира», увидевшего свет годом раньше в конан-дойлевском сборнике («...этот рассказ явился из Индии, страны тайн, задач, чудес...»).

Несмотря на то, что библиография Роберта Крафта выглядит солидно и имеет некоторую историю русскоязычных изданий, в сети о нём не так уж и много сведений. Романы разные, в т.ч. и «кольпортажные», где он выделялся использованием фантастических элементов. Также известно, что этот парень из Лейпцига провел в молодости несколько месяцев за решеткой — как и Карл Май, а позднее записался на корабль. В одном из многочисленных странствий полюбил женщину с тёмным цветом кожи (вот откуда она у него — тяга к экзотике...). Помер в возрасте 46 лет.

Что ж, начало длинного романа «Тайна индийской короны», публиковавшегося частями в 1905/1906 г. выглядит захватывающе — даже решил, будто когда-то в юности уже читал эту книжку. Или пересказ. Несмотря на то, что речь идёт о большом коварстве, остаётся ощущение чего-то доброго. В Лондоне выступает индийский фокусник Дхара Тим. Даёт концерты как по клубам, так и по частным квартирам — лишь бы платили, ставка пятьдесят фунтов в час. В этот вечер чародей нанят для представления в дом британского офицера Картера. (Учитывая, что Крафт бывал в Египте, нельзя считать совершенно невозможным предположение, что он не был знаком с легендарным археологом Говардом Картером. Как знать, не в его ли честь фамилия). Супруга Картера, Эмилия, пребывает в давних контрах с сестрой Изабеллой — не поделили мужчину, и разругались на чём свет стоит. В результате старшая покинула Англию, поступив в услужение индийскому радже Нана Сахибу и приняв в его берарском гареме другое имя, поклявшись отомстить. Но это всё предыстория. Так вот, в ходе исполнения фокусов (наиболее занимательно выглядит кольцо, всякий раз возвращаемое в руку хозяина, куда бы оно ни было заброшено...), волшебник похищает ребенка четы Картеров — трехлетнюю девочку, Евгению, а взамен оставляет им индийского мальчика тех же лет — Евгения. Чтобы супруги не волновались, он направляет им почту, где пишет — дескать, воспитывайте индийца, и ожидайте, пока ему не стукнет восемнадцать лет — тогда он скажет, кто таков... К сожалению, лорд Картер не догадывается зайти на Бейкер-стрит, где ему наверняка бы помогли в поисках Евгении. Вместо того он направляется в Индию, совмещая в поездке самостоятельные поиски дочери с обязанностями курьера секретной депеши — с планами англичан по аннексии местных колоний...

Любопытно, что в романе случаются и довольно-таки жестокие сцены — когда полиция отлавливает «Тима Дхара» в гостинице «Королевская», тот оказывается самозванцем, и заглатывает в тюремной камере собственный язык. Откровенно описаны и сцены в Индии, в результате которых Картеру приходится примерить шкуру государственного изменника — событию предшествовало обольщение, начатое прекрасной гаремницей, и продолженное баядеркой более низкого класса. А однажды Крафт позволяет себе окунуть читателя и в зловонную атмосферу Уайтчапеля, где обращается к циничному главе нищего семейства, готовому пойти на что угодно за пару фунтов. Про проституток Ист-энда он рассказывать почему-то не стал, но зато красочно поведал позже о достоинствах дорогостоящей Розы Кашмира.

Но, суть в том, что роман широкопанорамный, длинный и запутанный, и в повествовании случаются «черные дыры» лет на пятнадцать, когда юные герои подрастают, но их родители всё еще сохраняют резвость и привлекательность. А ведь сторонники индийского восстания не дремлют. Про Нену Сахиба писали и другие авторы, в т.ч. и Жюль Верн в «Паровом Доме», поэтому, возможно, идею поисков предателя в Индии, Крафт взял с него. Также кто-то говорил, что Крафт любит, когда его герои умирают несколько раз — так и здесь, мы слышим о смерти Картера, надолго изъятого из повествования, но не верим в неё. Наверное, данный приём служил для того, чтобы читатели продолжали следить за романом в ожидании «воскрешения». И, конечно, бросается в глаза знание автором Востока — что выгодно отличает его от некоторых других «кольпортажников», у которых города разных стран были как один и тот же город.

Итого. Пока без оценки — роману конца и края нет, а продолжение еще не найдено. Одно ясно, что писателем Крафт был усердным, любил хорошо проводить время, но вместе с тем и обладал устойчивой памятью — раз сочинял столь продолжительные истории, не забывая о том, что у него случалось сотни страниц назад...

В своем третьем опубликованном романе (название вольно переводится так «Вода, которую пил мертвец») 35-летний Симада отошёл от того, на что ныне повсеместно клеют бирку «хонкаку», и сочинил долгую историю совсем в другом стиле. Главным героем он назначил старшего инспектора полицейского управления г. Саппоро — Сабуро Усикоси, уже знакомому по делу в доме «кривых стен» (тогда, помнится, он пребывал в тени одного заезжего выскочки). Здесь же значительную часть книги занимает мотивационная составляющая, отсутствующая в пресловутых «хонкаку». Раскрытие внутренних причин, подтолкнувших преступника совершить убийство. Правда, и в этом случае Симада остается верен себе — одержимостью тайнами, завязанными на расчленение тел — отголосками традиций феодального периода Эдо. Также известно, что роман продавался хуже двух предыдущих книг, а сочетание «死体» было добавлено в название по настоянию кровожадного редактора...

Что было интересного в детективном жанре в 1983-м году? Издательство «Правда» от души порадовало советских читателей увесистым томиком «английский детектив», где были собраны романы с размеренно текущими сюжетами (Сноу, Грин, и Френсис), самый «новый» из которых датировался двадцатилетней давностью. У кого он только не стоял на полках — своих или родительских. Даже интересно узнать, какой была бы реакция читателей, доведись им тогда вдруг прочесть нижеследующий опус — ибо он ничего общего с «английскими детективами», приучившими, что большинство убийств в романах случаются из-за богатого наследства, точно не имеет...

Задумка истории широкая — двумя предложениями не обойтись. Каждый год пенсионер Акасуки Юдзо, некогда большая шишка в министерстве лесного хозяйства, осуществляет новогодний вояж к семьям старшей и средней дочерей, проживающих в Митто и Токио, соответственно. В этом году 71-летний Юдзо собрался в дорогу 4-го января и, как обычно, пустился в путь на скоростном «Фениксе». Стоит упомянуть и о другой важной традиции — 15 января у Юдзо годовщина свадьбы, и уже около десятка лет родные формируют стандартные подарки — наборы китайского антиквариата; их готовят для отправки в Саппоро, укладывая в два больших чемодана. Погостив несколько дней в обеих семьях, старик уезжает обратно; и почти сразу дочери и зятья отсылают подарочные чемоданы, которые отправляются в Саппоро. По прибытии на терминал приходит извещение, и личный водитель семьи Юдзо — его зовут Саваки- забирает с почты чемоданы с очередной партией декоративных китайских статуэток, что и повторяется из года в год. Таким образом, маршрут следующий: сначала токийский зять отправляет свой чемодан в Митто, где вторая семья проверяет содержимое на предмет того, чтоб не было совпадений; затем уже они добавляют в посылку подарочный груз от себя, и отвозят в багажное отделение своей станции общую посылку для отправки...

В январе 1983-го всё произошло немного по-другому. Не успел еще старик вернуться из поездки (он задержался в Токио погостить у бывших сослуживцев), как посылка уже прибыла из Митто в Саппоро. Третья дочь (младшенькая) и водитель забирают груз. Чемоданы тяжелые, доехали в сохранности. Раскрыв их в гостиной, Минорико и Саваки вытаскивают из обоих чемоданов черные пакеты, а в них — расчлененное тело главы семейства. Выходит, Акасуки Юдзо вернулся домой в подарочных чемоданах, первичное содержимое которых куда-то исчезает *...Не хватает только головы и руки, но их найдут позднее, в вокзальной багажной ячейке станции Чибо, не имеющей никакого отношения к семьям родственников. Почему преступник так поступил, и какой вообще смысл в расчленении тел, отправке их домой, разнесению их по разным посылкам, предстоит выяснить немолодому инспектору Сабуро Усикоси. Остаётся еще добавить, что в легких мертвеца выявлена соленая вода со ртутью, указывающая на место близ завода в регионе Канто, где предположительно утонул покойник. А наличие отпечатков его пальцев на древесном мостике позже подтвердит эту версию. Лицо, имеющее мотив, и на которого выйдет инспектор, в день смерти старика находилось в доме его семьи в Саппоро, что, по идее, вычеркивает его из списка, ведь тело приехало издалека. Да, неизвестных много, но точно скажу, что автор ничего не забудет и логически обоснует все факты. Более того, сделает он это с видимой легкостью...

Далее немного наводящего спойлера. Конечно, я не угадал полностью замысел автора, хотя что-то улавливается почти сразу, да и предположить, что вода из реки в Чоси могла быть доставлена в легкие мертвеца каким-то другим образом, а не обязательно была испита им непосредственно в источнике — было довольно-таки легко. Но вот описываемый момент озарения, когда инспектор спустя полгода ни с того ни с сего начинает рыться региональных библиотечных газетах тридцатилетней давности — это из области фантастики. В какие годы периода Сёва были несчастные случаи в районе — затонувшие паромы Сэйкан, Тойа Мару и др.? И точно — находится старая газетная заметка о потопленной рыбацкой лодке. Многие выжили, но десятки школьников и их учитель, самоотверженно спасавший детей, погибли... Мотив с ощущением какой-то горечи, и название романа, как выяснится, имеет второе дно. Но есть и вопросы -почему же всё так получилось? Разве нельзя было принять иное решение? И т д...

Ну и, пару слов еще о, собственно, дедуктивной составляющей. Сравнить проще со «свежим» примером. Недавно попался на глаза новый цикл некоего Морриса о «Порфирии Петровиче», первая книга переведена. Терпения хватило едва ли на треть, после чего я удалил файл. Проблема в том, что если в детективном романе нет начальной загадки, которая удерживала бы интерес к происходящему, далее читать бесполезно — какой бы ни была привлекательной обёртка в виде исторических декораций и каким бы языком ни был текст написан (для того существует другая литература). А вот конкретно к данному роману этого замечания не применить (несмотря на то, что здесь «сыщик», образно говоря, вообще никакой) — здесь сработал мастер вызывающих стартовых загадок, и в «Воде, которую пил мертвец» труп столь же полноценный игрок, как и любой другой персонаж.

* полиция в романе никак не отрабатывает эту линию — займись они поисками исчезнувших подарков, всё закончилось бы мгновенно. В случае успеха поисков.

Итого. 7.5 из 10.0. Кратковременное перемещение в начало 1980-х. В год, когда ансамбль Alcatrazz исполнил «Hiroshima mon amour»...Конечно, литературный язык книги далек от совершенства (уж каким способом, где, и на чём прочитать — касаться не буду, для этого существуют разные варианты...), но взамен остается ощущение собранной головоломки, и того, что автор думал головой, сочиняя диалоги и все прочие составляющие.

«Сколько я не перебирал эти кольца в руках, мне так и не удавалось соединить цепь в одно цельное, крепкое кольцо. Иногда, после долгих усилий, у меня почти получалось это сделать, но только почти...Мне всегда чего-то не хватало. Отдельные события, тесно связанные между собой и образующие единое целое, но в них не хватало одного ускользающего, последнего звена...»

Выходит, «невысоклики» и кольца — это не только Толкиен. Бывали и до него любители таких сочетаний. «Die Kette aus den sieben Ringen» («Цепь из семи колец»), повесть Оберга, опубликованная в 1913-м году в литературном журнале «Книги для всех». Рассказчик принимает наследство двоюродного брата, и более всего его интересует цепочка из колец, которые никак не получается замкнуть в одно целое. Он полагает, что каждое из семи колец — некое событие в жизни покойного, и ему не хватает последнего, недостающего знания. Все события как-то связаны между собой, и получив недостающее звено, цепочка будет собрана.

Кабалистическая задумка, и будь у повести вдумчивый иллюстратор, он наверняка изобразил бы гравюру с морщинистой рукой, перебирающей цепь...Сюжет выстроен таким образом, что после прочтения обрывков истории, в конце должно образоваться некое подобие связной линии, объединяющей их. Семь эпизодов примечательны тем, что в каждом из них участвует уродливый цирковой карлик Niemand. Настоящее имя и происхождение его неизвестны. Он везде появляется в сопровождении серо-дымчатой кошки. И, кажется, у этого карлика азиатские корни...

Сначала это представление канатоходцев из труппы «Цирк Бартолеми» в Гейдельберге, по ходу которого карлик примечает среди зрителей светловолосую Кристину Мюнтцер, дочь хозяйки. Автор предпринимает некоторые артистические попытки добавить страха. «..взял большой, кривой нож, остроту которого он продемонстрировал на листе бумаги. Крепко сжал его обеими руками, отступил на несколько шагов, взмахнул лезвием и, прыгнув к лежачему, с силой опустил его на шею. Это выглядело ужасно, ибо казалось, будто голова лежащего вот-вот покатится по палубе. Но нож остановился в нескольких миллиметрах от горла, и яблоко, разрезанное до самой кожуры, упало на две половинки....». Также это и история одного шотландского семейства — за сердце блондинки Гвендолин бьется старый товарищ Курт фон Глевиц, жокей-наездник. Снова цирк, и снова карлик с котом, проявляющий чрезмерный интерес к одной из зрительниц. Не подлежит сомнению, что Гвендолин, равно как и другим светловолосым женщинам, на которые обращает внимание низкорослый артист, угрожает опасность. Но что ему от них нужно?...

Да, конечно, ответ найдется, и он в чем-то похож на дедуктивные построения авторов, предпочитающих скрывать появление лица, которое даст решающие объяснения, до последней главы. Как, например, позже делал один японский мастер. Почему здесь вдруг к рассказчику заходит знакомый дипломат из Шанхая именно в тот час, когда тот мучается над решением головоломки — один из тех вопросов, и на него нет ответа. С другой стороны, а разве не бывало с кем-то из нас чего-то похожего — когда размышляешь об определенном предмете, и вдруг в ту же минуту о нем же слышится упоминание в другом источнике... Что могу сказать — аттракцион ужасов вышел неровным — повествование плотное, вместительное, но будто не хватает какого-то элемента. Может, причина в том, что автор так и не предоставил карлику «последнего слова». Наверное, нужно найти и тоже взять в руки старинную разломанную цепочку, попробовать собрать. Вдруг тогда вспомню, чего же не хватало в этой истории...

»...однажды ее муж уехал куда-то с приятелями и долго не возвращался. Моя госпожа страшно волновалась и не спала всю ночь. На другое утро ея ноги уже до колен были покрыты большими черными пятнами, как шкура леопарда...».(с) 1912 г.

Писателя c обложки настоящего сборника звали звучным именем Генрих фон Дикинсон (он англо-австрийских кровей), а Бодо Вилдберг — литературный псевдоним. Узнал о существовании его рассказов, можно сказать, случайно. Как-то раз июльским вечером, утомившись от долгой пешей ходьбы, решил полистать некоторые выпуски старого журнала «Всемирная Новь». Журнал где, между прочим, печатали переводных авторов, без устали вспахивавших поле рассказов ужасов и криминальных историй (помимо более-менее известных, вроде Уильяма Морроу и Вилье Адана, встречались и такие экзотические имена, как Н.Казанова, Ф.Л. де Креспиньи, и проч.). Что и неудивительно, поскольку журналом заведовал матёрый петербургский книгоиздатель А.А.Каспари, специалист в данных жанрах. Вот среди этого добра в одном из номеров 1912-го года и была размещена история с диковатым названием «Невеста Леопарда. Рассказ Б.Вильдберга.» (В оригинале новелла называлась совсем по-другому- «Странное дело мадам Буровой»). Рассказ оказался небезыинтересным: по-приключенчески старомодным, фаталистичным, да ещё и с русскоязычными персонажами — оттуда и верхняя цитата. Первоисточник же выходил на немецком языке двумя годами ранее — в сборнике с говорящим названием «Темные истории». Об авторе (как пишут в сети — уроженце Лемберга...), известно не так уж и много, но, всё же больше, чем, к примеру, о его тёзке и ровеснике — искромётном писателе Генрихе Сохачевском. Бодо Вилдберг — фон Дикинсон сочинил несколько десятков рассказов, выпущенных в начале XX века в сборниках с характерными заголовками («Шестая пантера», «Змеиная кожа», «Голубой Омар», и др.), но особой известности не снискал, оставшись в тени других авторов в той же Германии. Говорят, что фон Дикинсон человеком был далеко не бедным, поэтому, можно предположить, что он вряд ли был отягощён данным обстоятельством. На русском языке до Великой Октябрьской революции выходило несколько его рассказов — как ни странно, больше, чем издано на английском (у них вроде бы всего один, в 1936-м году затесался в журнал «Странные Истории»). А однажды рассказ Вилдберга творчески переработал Николай Добронравов, дореволюционный беллетрист, увлекавшийся продуктами виноградной лозы (или, скажу осторожнее — предположительно его рассказ)...

Возвращаясь к сборнику «Темные истории». Что ж, как оказалось, остальные пять рассказов сборника тоже неплохи в своем роде (я написал к ним аннотации), а пара из них, пожалуй, превосходит звериный рассказ, выбранный для публикации издателем «Всемирной Нови». «Была ли то тень от облака? Нет, объект, на который Вольф Гильмар указывал дрожащей рукой, представился изящным воздушным шаром устаревшей модели. Он висел, как призрак, в вечернем небе, но большее внимание притягивал не сам шар, а его «пассажир» — средь клубка канатов, свисавших с шара, покачивался ... скелет. Череп его будто ухмылялся, а правая рука, казалось, с издевкой приветствовала воздухоплавателей.» А что, ничего так идея («Призрачный Воздушный Корабль») — о том, что в небесных высях парят эдакие «летучие голландцы» — хозяева которых погибли. Выглядело это так, будто старина Жюль Верн, решил вдруг расслабиться после бутылки дорогого шампанского, и сочинить небольшой дешевый рассказ на потребу публики, ищущей острых ощущений...

Генрих фон Дикинсон, по-видимому, очень любил животных, особенно хищных, из семейства кошачьих — почти в каждом рассказе они играют важную роль. Также соглашусь, он был прямо-таки одержим идеями превращения зверя в человека, и наоборот. В открывающем рассказе помещик, хозяин замка Меннерхауз, выходит навстречу племяннице в халате, «напоминающем тигриную шкуру». А какой там кот вышагивает «шикарный» — Вицлипуцли (кличка животному дана в честь бога войны у ацтеков). Правда, героиня истории, Юлия, своим тонким женским чутьем догадывается, что от этого кота стоит держаться подальше. То же самое в рассказе «Невеста Леопарда». Описывается диковинный недуг: на первый день появляется одно тёмное пятно на женской ножке танцовщицы, спустя время- еще несколько, а потом всё больше и больше, напоминая пятнистую шкуру леопарда. До конца не ясно, какую роль играет в истории московский купец Алексей Буров, временами уходящий в загулы — для чего вообще Вилдберг решил выдать за него замуж тяжело заболевшую Марию Ивановну («... из девушки она превратилась в женщину, из британки — в москвичку, из дочери англиканской церкви — в последовательницу христианской веры...»). Будем считать, что так интереснее...

Отдельная тема — завершающий рассказ, совершенно непохожий на все предыдущие, «Цветок с острова Ранавалуна». Что же это?. «Не хотите ли выпить со мной бокал вина? Это испанское красное, совсем недурное». «-Благодарю вас, капитан. Но лекарь запретил мне потреблять алкоголь, категорически запретил. — Тогда, может быть, вы позволите мне немного улучшить ваш, конечно, довольно посредственный, кофе этим средством.» Он достал из кармана бутылочку необычной формы и, прежде чем я успел отказаться от его любезности, налил мне в чашку одну-две капли коричневой жидкости.» (Хочется спросить рассказчика — откуда же такая доверчивость, чем его так расположил этот моряк?). Да, это сок. Волшебный сок, который выжимают из корня растения гири-гири... А усталому рассказчику уже почудилось невесть что...История, которую моряк травит на вокзале случайному попутчику, конечно, весьма занимательная. Особенно что касается отношений со смуглой и доступной красавицей по имени Рива-Рива — с острова близ Мадагаскара, отсутствующего на картах. Но впечатление, будто прослушана очередная восточная сказка, или легенда об индийских магах, способных проращивать в считанные минуты целое дерево из семени. Однако, авторский прием весьма занятный — думай сам, мол, что это сейчас случилось. Как говорится, «куда бы ни приплыл моряк»...

Итого. Конечно, чувствуется, «журнальный» тип историй. При том, видно, что Вилдбергу были чужды дешевые трюки для создания эффектов ужаса — упор делается, скорее, на неожиданные развязки. Или его заботило, что не всё происходящее вокруг можно объяснить математикой и прочими науками. Одно то, что этот автор взращивал истории без участия каких-то древних сил, духов и прочих катаклизмов, работая на старомодном материале с примесью экзотических приключений, делает их вполне пригодными для удержания некоторого интереса.

Более ста лет тому назад, в 1912-м году, в невзрачной с виду библиотечке «Хронос», вышел очередной выпуск, #42. На обложке красовалось эффектное название — «Ф.И.Обергъ. Красный Маркизъ. Святочный рассказь». С того времени и живёт легенда об Ф.К.Оберге, загадочном авторе, в течение трех-четырех лет опубликовавшим в двух немецких журналах серию старомодных фантастических рассказов ужасов, и однажды заслужившим внимание петербургского издателя. Автор, о котором никто не знает ни единого биографического факта. Собственно, «Красный маркиз» и сподвиг меня разыскать другие его рассказы...Конечно, не все они выдались одинаково хорошими, хоть и были написаны искусно с литературной точки зрения. Зато два-три рассказа из тех давних публикаций навряд ли сильно уступали творениям передовых мэтров, некогда трудившихся на благодатной ниве ужасов.

Сейчас же речь пойдет о серии рассказов Оберга, входивших в немецкую «Библиотеку развлечений и знаний». Они были пару десятков лет назад переизданы в библиотеке «Аркана» редактором Робертом Н.Блохом. У меня нет этого издания, и что именно написал господин Блох в предисловии, я тоже не знаю. Однако, как мне довели авторитетные люди, этот опытный редактор, выпустивший библиографии Артура Конан Дойля, Эдварда Бульвар Литтона, и даже Роберта Крафта — хорошо знакомого любителям кольпортажа по бесконечной «Аталанте» и «Доктору Нободи» — тоже ничего не добавил к разгадке личности Оберга.

Ко всем упомянутым рассказам я написал краткие аннотации, и теперь есть возможность немного обобщить прочитанное. Ф.К. Оберга чрезвычайно волновал вопрос предвидения смерти. Несчастного случая. Внезапной смертельной болезни. Аварии. В одном из рассказов прямо так и перечисляются вероятные варианты. Видимо, он рассуждал следующим образом: получи некто особый знак извне о том, что в течение двух- трёх дней стоит остерегаться чего-либо, кардинальным образом сменить планы, обойти стороной какую-то улицу, и т д.- то тогда, возможно, была бы спасена чья- то жизнь — своя собственная, или близкого человека. Или, на худой конец, побывать «душеприказчиком» и успеть исполнить последнюю волю...

Но как получить подобный «знак»? Не у каждого же может быть «дар индийца», о котором говорится в одном из рассказов. Что ж, по всей вероятности, Оберг видел ответ в цикличности времени, повторяемости и закономерности происходящих событий. Так или иначе, удивительный факт — во всех рассказах в ключевые моменты упор делается на Время, некую дату или определенный час. Делаем вывод...

«Каждому члену рода Гинлеев встречался красный маркиз. Каждый встречал его в различных видах, в различных местах, но неизменно в одно и то же время: в ночь на 8-е февраля...» («Красный Маркизъ», перевод Розалии Маркович);

»...в заметке сухим газетным стилем сообщалось, что прошлой ночью лейтенант фон Эхтрих застрелился.<..>Добавлялось, что пуля, которая поразила сердце, остановила карманные часы застрелившегося. Их нашли у трупа, стрелки показывали без пяти минут час. Без пяти минут час! Передо мною снова встала картина из винного ресторана. Ровно без пяти минут час красное вино полилось по белой скатерти и напомнило мне о смерти, умирании...» («Дар индийца»);

«Нельзя отрицать, что уже много лет странности пожилого господина принимали непостижимые формы. Так, например, началось с того, что он не мог выносить вида часов вокруг себя. А видеть, как часы останавливают стрелки на двенадцати, для него являлось настоящей пыткой. Все больше и больше усиливался для него ужас двенадцатого часа, и он проводил всякий раз смену дня и ночи в таком волнении, которому невозможно было противодействовать» («Слезы Жозефины»), и т д.

Немного разве что в этом плане выбивается последний рассказ, «Тень в Зеркале», где ставка делается на зеркальную фобию. Как тут не вспомнить слова мудрого старика Рампо: «Признаюсь вам, уважаемые читатели, мало что внушает мне такой страх, как зеркала...Мне кажется, что в мире нет ничего, что пугало бы меня больше, чем мое собственное отражение в зеркале..». Прямо стопроцентное попадание в мысли Лауридса Бринка, героя данной истории.

Ну что ж, лучшим из этой подборки, буду считать, пожалуй, рассказ «Дар индийца». Правда, он допускает в себе некоторые двусмысленности в толковании. Почему, например, индиец проникается такой любовью и преданностью к сэру Генри? Что за подобострастное отношение к представителю европейской нации? Автор ничего не говорит о том, что такого совершил рассказчик для своего восточного друга. Несмотря на то, что переданный «дар» сохраняет в конечном итоге жизнь самому сэру Генри, верный Дорхи остаётся для него всего лишь «слугой». Однако, возникает вопрос. Четыре раза сэр Генри наблюдает двойников своих близких (разнообразные ситуации описываются с большим вкусом). Почему вдруг все эти до того бодрые и здоровые люди ни с того ни с сего начинают подвергаться каким-то внешним опасностям? И почему он ни разу не подошёл ни к одному из них заговорить -поздороваться, неужто неинтересно, что бы ему сказал его собственный двойник? Боязно, наверное.. А что, если то и не дар был вовсе, а напротив, сэр Генри начал лично генерировать угрозы своим друзьям во времени-пространстве?...

Касательно раскрытия личности автора, мне добавить нечего. Неизвестны даже годы его жизни. Но, одну версию все таки подкину, пусть и сомнительную, ведь других-то нет... В самом последнем (хронологически) рассказе, неожиданно появляется женский персонаж, по имени «Марго Лебрун». Вряд ли популярное сочетание. Однако, поклонники кольпортажа знают, что существовала такая писательница,(или писатель, или коллективный псевдоним) до Великой Октябрьской социалистической революции выходившая и на русском языке. Автор романов «Сестра Мария», «Певица улиц Лондона», и др.. Причем, как и об Оберге, о Маргарите Лебрун неизвестно ровным счётом ничего, кроме того, что она печаталась в Германии в одни и те же с ним годы. Поэтому, как знать, не бросил ли Оберг на прощание подсказку, невидимый серебряный шнур, связывающий его с этим именем...

Итого. Репутация многих авторов покоится на одном-двум рассказах. Но, как оно бывает, написать один -два хороших рассказа иной раз лучше, чем заваливать аудиторию бессмысленными «циклами» и обещать «продолжения»...

«Но прежде чем заставить действующих лиц этой главы двигаться по сцене моего правдивого рассказа, я предлагаю читателям познакомиться с каждым из собравшихся отдельно...». Да, остёр, ох как остёр на язык был Александр Николаевич Цеханович, дореволюционный беллетрист широкого профиля (напомнили мне о нём недавно добрые люди...). И, вероятно, хитёр. Начав читать его небольшой роман с «космическим» названием «Метеор», через некоторое время я, к своему удивлению, осознал, что уже знаком с этим произведением, благо память пока не подводит — несмотря на то, что листаю его впервые. Каким образом? Дело в том, что его же «Петербургская Нана» представляет, по сути, пересказ другими словами той же самой истории. Изменена разве что национальность героини, фамилии действующих лиц, а всё остальное, включая ключевые сюжетные ходы (в т.ч. и устранение соперника из прошлого героини — под видом самообороны — одним из участников событий), а также прогнозируемо фатальный конец этой самой героини, сохранены...

«Ты знаешь , что такое Россия для нас, итальянских артистов, певцов и танцовщиков в особенности. Это, брат, pia desideria..». Но, что интересно, в прологе следует эффектный «обманный» ход — роман начинается со звездной ночи в Неаполе. Перед нами рисуется портрет , на первый взгляд, скромной, совестливой девушки, Валерии Чези, ухаживающей за больной матерью, и не желающей манкировать своими дочерними обязанностями. Тем удивительнее будет дальнейшее преображение этой талантливой и, вероятно, целомудренной, выпускницы. «Старое дерево и без коры живёт многие лета», но так ли это -рассуждая в контексте тех самых обязательств...Валерия занимается балетом в театральной школе Сан Карло. Контракт в Россию, и она отказывается? За кого ты нас держишь, Цеханович? Разумеется, она поломается и согласится. Да и самому Александру Николаевичу, небось, хотелось поскорее переместить сюжет в более привычную для себя злачную атмосферу. «Товарищей не стыдятся»...

И вот, купэ первого класса на варшавской железной дороге, прибывающий поезд, и в петербургский отель «де Франс» заселяется юная итальянская балерина. А далее уже всё по накатанной. Букеты в лентах «от истинных ценителей таланта» и прочих «саврасов». Барский дом графа Виконтова на Большой Морской, съемные апартаменты на Итальянской улице — некогда скромная иностранка стремительно перевоплощается в одну из самых дорогих и желанных куртизанок Петербурга...

Как говорится, «постой-ка, брат, мусью...» — одного не совсем понял, почему же роман называется «метеор»? Если это некая аналогия с падающим небесным телом — что-то вроде упавшей звезды, то по отношению к юной и хрупкой балерине такое сравнение звучит как-то грубовато. Да и в самом тексте слово «метеор» не звучит ни разу (!). Как знать, может быть издатель Станислав Станиславович Окрейцъ решил подшутить над Александром Николаевичем...

Десять часов вечера. В кабинете типографии на Итальянской улице горит свет. За столом, заваленным бумагами и винными бутылками, увлеченно работает не старый ещё человек, словно не замечая ничего вокруг...«Завтра смогу, наконец, внести правки и отдать «Адский замысел» в печать. Роман станет сенсацией»,- говорит он сам себе. В этот момент в дверь комнаты кто-то постучался. Вошла женщина в ротонде, с белым ангорским мехом на воротнике, и в такой же шапке. Лицо ее покрывала светло-голубая вуалетка. Женщина была высока ростом, молода и красива.»- Батюшки мои, почему это я тебя сегодня застаю в этот час одетым и.. причёсанным. Что же этому причиной? Конечно же не ожидание моего визита», -засмеялась она....В этот момент писатель Цеханович оторвал голову от рукописи над столом, и, устало взглянув на женщину, произнёс: «Уже здесь? Да ты просто... метеор...».

Итого. Как говорится, для одного коньяк пахнет клопами, а для другого — клопы коньяком. В старых текстах до сих пор покоится ещё немало неразгаданного и любопытного, пусть даже и не все эти тексты были напечатаны на первосортной бумаге и у известных издателей.

«Не прошло и часа, как Мертвая Голова успел завести новые знакомства. Глубоко посаженные глаза оказывали магнетическое воздействие, а когда он говорил, слушатели, казалось, жадно ловили каждое его слово. У него был особый дар располагать к себе людей, несмотря на свое необыкновенное уродство. Дамы восхищались его красноречием... Он рассказывал о своих путешествиях и пересыпал их занимательными подробностями. Граф Болен с неудовольствием отметил, что его бывший сослуживец завоевал симпатии всех присутствующих...».

Да уж, воистину, странный тип. Странная публика. Странный автор... Об авторе на обложке не много найдется информации в русскоязычном пространстве. Единственным источником является статья авторитетного Г.Ульмана, приложенная к пятитомному малотиражному изданию «Тайна Красной Маски» (2021) *, где и «Голова» в списке работ тоже значится. Но кто-то может заметить — позвольте, на обложке «Красной Маски» совсем другое имя впечатано. Да, получается так, что Гебхард Шецлер, предприимчивый еврейский писатель из бедной немецкой семьи, и галантный «француз Гастон Рене» — одно лицо. Что, вообщем, логично, кто ж во Франции стал бы выпускать многотомный роман с неизвестной фамилией «Шецлер» на обложке, потому и подобрали более благозвучный вариант. Также бытует мнение, будто бы на русском языке в 90-х годах существовал второй многотомный роман этого автора — «Граф Монте Карло» **. Но если он где и сохранился, то, наверное, у единичных коллекционеров...

«Мертвая нога» у кого-то была, «Мертвая Рука» -тоже, и вот, «Мертвая Голова»... Мои ожидания от этого романа были скромными (на варшавском издании 1904-го года, кстати, красуется надпись на русском языке: «дозволено цензурою» — значит, всё-таки кто-то читал книгу...). Но всё оказалось не столь прискорбно, как я предполагал — гораздо лучше, на мой взгляд, историй «Матвея Бланка», сочинявшего рассказы про фальшивого Холмса. Детектив с ярким антикварным привкусом, да еще и не совсем обычный, ибо «сыщик» здесь имеет отталкивающую внешнюю характеристику, и носит прозвище Мертвая Голова (или Голова Трупа, уж кому как нравится). Прозвище, обусловленное его физическими недостатками. Мертвой Голове везёт во время расследования, но он делает грубую ошибку, подставляет своего друга- сослуживца, и без раздумий отправляет его за решетку. Тем не менее, сказать, что Мертвая Голова глуп или неловок никак нельзя — поначалу он действует динамично и разумно, вряд ли сильно уступая в мастерстве тому же Рультабию Гастона Леру, который в те годы еще только обещал вот-вот появиться на свет...

И всё же, немного о сюжете. Как говорится, для истории.... Директор полиции Винклер вызывает сыскного полицейского агента фон Бернштейна по прозвищу Мертвая Голова. В роще Людовики лесничим обнаружен безголовый труп бедного молодого чертежника, зарабатывавшего не более ста пятидесяти крон в месяц, и проживавшего на Садовой улице. Зацепок немного. В кустах неподалеку Мертвая Голова подбирает коробочку с зеркальцем, отмеченную надписью «28 октября. Альма — моё счастие», а также выявляет признаки троих неизвестных в кабаке неподалеку, один из которых — дама с вуалью. Характерна фраза Мертвой Головы, который смело заявляет, что убийца будет изобличен им в течение 24 часов...

Из повествования выделю фрагмент, приём, который использует Мёртвая Голова на свадьбе друга. Он собирает гостей и начинает рассказывать выдуманную историю о жизни некой Мерседес из Мадрида, которая на пару с мужем убила назойливого поклонника. Тот преследовал её по пятам из другого города, что и явилось фатальной ошибкой...Интересно, что рассказ агента достигает цели, но не той, на которую он рассчитывал. Высказывая своё предположение, Мертвая Голова провоцирует других лиц на ответные действия -они принимают его слова за истину в последней инстанции... Мотив мстителя, приезжающего издалека и решающего отомстить бывшей любимой женщине, вышедшей замуж, а также экзотический слуга (малаец в данном случае) — это наверняка от Конан Дойля.

А что, мне понравилось, как везло этому парню. Выходить на нужных людей — тоже искусство. Раз-два, и сослуживец с улицы, с которым зашли в «Кайзерхоф», по стакану принять, совершенно случайно является прямым соучастником расследуемого дела. Да и в целом, балансировка между сюжетом и внезапные акценты на личности «сыщика», выглядят занимательно.

* первым на русском языке было издание Ренэ Г. Шерлок Холмс, его похождения в Германии, или Тайна красной маски : Сенсационный роман. Вып. 1-96. — Варшава, [1907]

** В чешской интернет-статье к «Графу Монте Карло» сказано: «Spisování pokleslých románů bylo zřejmě pouze jeho vedlejší činností pro obživu. Zdá se, že do češtiny žádný další jeho spis přeložen nebyl...». Да уж, равняться на наличие перевода на английский, и по этому факту делать вывод о качестве работ автора, это, право, какое-то дурновкусие...

Итого. Как знать, может где то существует «Возвращение Мертвой Головы», или «Новое дело Мертвой Головы», но, по всей видимости, автор распрощался с этим незаурядным полицейским агентом раз и навсегда. Хотя я бы, пожалуй, не отказался прочитать еще пару рассказов «Гастона Рене». И ещё. Зачем же, черт возьми, автор бросил его в колодец и выстрелил ему в ногу?...

Однажды много лет тому назад, когда в Петербурге стояли сильные морозы, шёл по Гороховой улице один важный господин, француз. Все проходящие мимо пешеходы и извощики кричали ему: «Нос! Нос!». А он не понимал ничего, и принимал, по незнанию, услышанное слово за какое-то обидное оскорбление. Более того, даже отвесил тумаков очередному проходящему мужичку, который вдруг подбежал к нему и принялся усиленно тереть снегом нерадивому французу лицо, в особенности тот самый нос... Что это — ходячий анекдот? Или, если плагиат, то откуда первоисточник? Так или иначе, мне не важно, намеренный повтор ли это, подражание, или совпадение, главное — данная сцена из первой части романа Франческо Мастриани настроила на добрый лад. Вспомнился «Учитель фехтования», который он повторяет практически один в один (ну разве что пса по кличке Лобан у Дюма не было, а у итальянца он почему-то привезен в Петербург из Одессы)...

Франческо Мастриани — неаполитанский автор, сочинивший изрядное число романов во второй половине XIX века. «Сомнамбула из Монтекорвино» позднее его произведение, содержащее, помимо прочего, и сверхъестественные элементы: главная героиня страдает сомнамбулизмом, одновременно сочетающимся у неё с даром ясновидения. На мемориальном сайте писателя содержится немало информации, в частности говорится, что роман «Il mio cadavere» считается одним из первых произведений в литературе Италии криминального жанра...Он был женат на дочери кузена, Кончетте Мастриани, и пережил троих из своих четырех детей (так вот откуда растут «корни» истории о «Сомнамбуле»). Публиковался в газетном приложении к «Роме», реже — в «Il Messaggiero» и некоторых других. В сети можно также увидеть диссертацию Ю.С.Патронниковой, кандидата философских наук, где она раcкладывает сюжет двух романов Мастриани в контексте истоков возникновения направления «джалло». Но эти два романа, конечно, лишь малая часть каталога писателя. У меня же тот термин ассоциируется с итальянской кинопродукцией 70-х, но пусть будет так — тогда в конце отзыва добавлю от себя, просматриваются ли элементы «giallo» ещё и в «Сомнамбуле»...

В аннотации выше я уже коснулся сюжетной линии, осталось лишь «отполировать» её. Действительно, в романе доминирует 83-летний добродетельный старикан, граф Бальдзар де Сен Пьетро — владелец замка Небулано. Его биография излагается очень трогательно, особенно рассказы о дружбе с собаками, которым выданы наполеоновские клички (Клебер, Аустерлиц, Капрал, и прочие — да, бонапартисты против Бурбонов, связь с историей в качестве лёгкого фона...); а также мировоззрение («...подолгу гулял за городом в предрассветные часы; читал без очков, и всегда читал одни и те же книги, а их было четыре или пять — по его словам, их вполне достаточно для того, чтобы сформировать безупречную мораль и получить хорошее образование»). Располагающая к себе авторская манера позволяет предположить, что перо подчинялось воле светлого человека. И в этом смысле неожиданным выглядит ход в середине романа (просто не могу о нем смолчать...) — когда юная беглянка из бандитской семьи родственников графа уходит в те края, где сияют миллионы солнц... Если Мастриани решается на такой шаг, у него должен быть серьезный козырь в рукаве — как дальше вести повествование так, чтобы удерживать внимание читателя? Создается впечатление, что религиозные мотивы становятся приоритетными. Однако, есть еще одна юная героиня, та самая Розалия, в честь которой и назван роман...

И вернусь к тому, о чем сказал выше — запрятаны ли и в романе элементы т.н. «джалло». Конечно, да. Безусловно. Как знать, не читал ли эту книгу мрачный мистер Ардженто, когда сочинял сценарий к своей «Феномене»... И я не мог предугадать тот трагический финал, который заготовил Мастриани, равно как и неожиданную криминальную линию, которую он вплёл в повествование. Не знаю, кому первому пришла в голову использовать сомнамбулу в преступлении (не важно, свершилось ли оно, или нет — состав есть...), правда, в роли «сыщика» здесь выступает один из верных дедушкиных псов. Своеобразная идея, пожалуй («...на этот раз Фуше понял. Он сделал шаг к креслу, в котором сидела графиня ди Сан-Пьетро, и положил лапку ей на колено...»); и факт есть факт — концовка заставляет переоценить многое из происходящего. Добавлю туда же и более ранний эпизод, когда идиот Казимир нападает на мачеху, используя один очень острый предмет...

Заслуживающие внимания диалоги в наличии. И все они с участием пожилого графа Бальдазара — написать их мог только тот человек, который если и не был ровесником своего персонажа, то, по крайней мере, задумывался о том, что ему уже немного осталось жить на этой земле. Да и многие сцены расписаны с завидным вкусом. Лунатизм же синьор Мастриани использует не только в качестве сверхъестественного вкрапления, но и для того, чтоб сильнее раскрыть истинные мысли героини — в такие моменты она совершенно перестает стесняться кого-либо, будто исповедуясь перед собеседником, облаченная в ночное одеяние. Но что он хотел сказать, обозначив выраженную тягу Розалии к кинжалам? Этот факт так и не был раскрыт, что, может быть, и к лучшему — должна же в женщине быть загадка, возможно, автор намекал на какое-то расстройство...

Итого: пускай книга и воспринимается как сказка с родины длинноносого Пиноккио, всё же синьору Мастриани удаётся создать ощущение, что все, о чем здесь рассказывается, он взаправду видел собственными глазами когда-то давно у себя в Неаполе ...

Иногда бывает и так, что узнав о существовании какого-либо романа, его поиски становятся интереснее, чем сама книга. Источником в рассматриваемом случае послужил не Фантлаб (до лета текущего года страницы данного произведения здесь и не было- несмотря на, вообщем-то, «профильную» направленность...), а статья, давно блуждающая по интернету с одного сайта на другой. Статья эта называется «О Пьере Луисе и бульварной литературе в царской России». К сожалению, мне не ведомо, кто тот эрудированный автор, что писал сей очерк, но он хорош тем, что даёт массу примечательных названий, которые совершенно забыты и не обласканы вниманием современных книгоиздателей. Ничего не буду говорить про методику выбора этих произведений, но позволю себе процитировать небольшой отрывок (с незначительными сокращениями и частичным исправлением орфографии): «В начале века в России выходят и переводные романы ужасов «Вызыватели мертвых» 1912 А. Бенсона, «Привидения Хильтонского замка» 1908 Н.Бриссета, «Странные истории» Д.И.Бирбаума, «Проклятые дома» (р-зы о приведениях) 1908 Чарльза Г.Гарпера, «Ужас» 1909 изд. Суворина Мориса Левеля.<...> Э. Самайкос пишет жуткую повесть о мертвеце, преследующем живых «Тот другой» (в «Вестнике Иностранной Литературы»), А. Н. Будищев, будучи эпигоном Достоевского, публикует страшный и абсолютно атмосферный рассказ «Страшно жить», в Варшаве издают роман в выпусках «Женщина-демон» 1904 в 51-ом вып. Р.Штума...». Так вот, если со многими перечисленными в данном фрагменте именами разобраться не так уж и сложно (даже с «Р.Бриссетом» — см. новозеландскую писательницу Nellie K.Blissett»), то кто же такой «Э.Самайкос»?... Однако, небольшие усилия по поиску начальных номеров петроградского «Вестника иностранной литературы» дают результат, и вот... на поверхность всплывает «Эдуардо Самакойсъ» — а ведь действительно, публиковался у нас такой автор. Правда, «El Otro» — это не повесть, а вполне объемный роман (в оригинале около 370 страниц). Как гласят источники, Эдуардо Самакоис (1873-1971) — кубино-испанский писатель, предпочитавший жить в Мадриде и Париже. Переводился на другие языки очень мало (к слову — сходу не видно, чтоб роман в заголовке выходил на английском), а уж чем он заслужил внимание почтенной редакции петроградского журнала — объяснить не возьмусь...

Давно заметил, если у автора корни растут из карибского бассейна — жди вуду и прочих воскресших мертвецов. Но, поначалу «Тот — другой» не вызывает чрезмерного интереса. Предсказанный аннотатором и грозящий вот-вот проявиться фантастический элемент словно засыхает в сетях горячей испанской драмы, в центре которой барон-греховодник Хуан Энрике Халдерг из Лондона. (Вероятно, «альтер-эго» автора, если верить биографической справке). Он соблазняет замужнюю Аделину Веру из Мадрида, супругу дона Раиса — владельца клиники по лечению нервных заболеваний. «Вестник Иностранной Литературы» практически без купюр переводит ряд умеренно откровенных сцен, присутствующих в романе, в т.ч. «развлечения» с использованием трех железных колец, ввинченных в пол. Но не буду расписывать все перипетии и подробности взаимоотношений несчастной Аделины с супругом-импотентом, имеющем садистские наклонности, а перейду непосредственно к ключевому эпизоду завязки... Преступная пара любовников избавляется от мешающего им доктора Раиса на живописном берегу в Виго — и тоже не без элементов жестокости, после чего продает клинику за тридцать тысяч дуро. Что дальше? Будь это криминальный роман, Аделина, несомненно, оставила бы в дураках Хуана Энрике, спрятавшись в объятиях нового героя, а отслуживший своё угодил бы за решетку и, выйдя на свободу, принялся мстить. Но... кубинско-испанское мышление дона Самакойса последовательно принимает иную плоскость. Преследуемый злым духом убитого соперника, любящий Халдерг начинает и сам примерять привычки садиста и третировать Аделину Веру способами своего предшественника — между прочим, заодно перенимая и его мужской недуг... Да уж. Авторская идея как будто становится прозрачнее, но не совсем. Еще оригинальнее идея с письмами, которые Хуан Энрике пересылает смотрителю патио святого Мартина Бонифацию Креспо, дабы тот оставлял их на надгробии умершего адресата. Своеобразный ход, способный вызвать легкую дрожь в коленях у суеверных читателей. Ведь говорится — «кому известно, что видят по ту сторону жизни глаза покойников?»...

«Мы не видим порыва ветра, который надувает занавеску или подхватывает с полу кусок бумаги. И тем не менее мы не можем отрицать того, что этот порыв действительно пронесся.» Что же в итоге. Впечатления двойственные. Временами возникал вопрос -нужен ли был Самакоису элемент ужасов для того, чтобы вскрыть поведенческие и психические отклонения Хуана Энрике (неврастеник ведь, как ни крути); или же ровно наоборот, он выстроил сюжет так, чтобы подогнать появление призрака под разумный мотив. Автор работает таким образом, что скептически настроенный читатель способен найти рациональные объяснения любому эпизоду. (Припоминаю, как одна пожилая родственница легко доказала мне, что всё происходящее в кинофильме «День сурка» непринужденно объясняется и без какой бы то ни было фантастики)....

Скорее всего, и то, и другое неверно — по какой-то причине Самакоису пришлась по нраву идея с загробными письмами, и в истоках её без подсказки не разобраться. Кто знает, что он перенял от своих далеких кубинских предков, какие тайны хранит подсознание и генетическая память... Но для того, чтобы ощутить солоноватый (от морской воды, вестимо...) привкус школы ужасов, перетекший из карибского бассейна в континентальные воды, «Тот- другой», конечно, сгодится.

Карла Фридриха Мая закоренелым любителям приключенческой литературы представлять не надо. Немецкий писатель, путешественник, отчасти музыкант. Многим знакомы его книги про индейцев, своя аудитория теплится и у читателей Восточного цикла. Да, у обоих этих собраний существуют давние верные поклонники и собиратели (к которым я себя не причисляю). А вот что из каталога Мая на слуху в меньшей степени — это пять многотомных романов, выходивших под псевдонимами, либо анонимно в ранние 1882-1888-е гг, и так и оставшихся где-то на периферии. О первом из них и пойдет речь ниже.

Как оно не удивительно, но «Лесная Роза» издавалась на русском языке. Было даже два издания разной степени завершенности. Точное число изданных выпусков романа смогут назвать разве что коллекционеры — но факт есть факт, роман действительно печатался в период до Великой Октябрьской социалистической революции.

Роман интересен тем, что он совершенно не похож ни на Олд Шаттерхенда, ни на азиатские похождения Кара бен Немси. Это длинная история, «кольпортажный» роман с криминальной линией. Ведь Карл Май в молодости — это quinqui, мелкий преступник, он провел суммарно около двенадцати лет за решеткой. Как знать, не сыграло ли это свою роль в сочинении. В 1990-е годы, когда печатали всё подряд, про «Лесную Розу» никто не вспомнил, издателями воскрешены были всё те же истории, знакомые по экранным образам Пьера Бриса и Лекса Баркера — про дружбу благородных индейцев с бледнолицыми.

Май начинает роман довольно резво, подобранная им интернациональная гамма персонажей смотрится поначалу необычно — моложавый доктор Зорский держит путь из Парижа на Пиренеи в старинное селение Манреза. Выносливый мул, кожаная сумка на седле, свежий воздух — что еще нужно крепкому здоровому мужчине по фамилии Зорский? Да, не хватает ему только женского тела. Но его уже ждет с нетерпением расцветшая Роза, дочь слепого графа Родриго. Коалицию против доктора-иностранца уверенно держат настоятельница кармелитского монастыря Клариса, «проверенный» нотариус синьор Гаспарино, и, вернувшийся из Мексики, сын графа Альфонсо. «...Я, вся дрожа, должна просить вас приехать к нам...Приезжайте скорее, как можно скорее и возьмите с собою хирургические инструменты»... Но, умоляю, приезжайте немедленно», — говорят строчки взволнованной Розетты, отправленные на улицу Жирар, 24...

«Матерь Божия, так вы, значит, доктор Зорский из Парижа? -воскликнул Миндрель». За что люблю старые переводы (в том числе) — так это за искреннюю работу над именами собственными. В оригинале доктора зовут Карл Штернау, и он немец. В русском переводе национальность лекаря никак не подчеркивается, и, как я упомянул выше, он носит совсем другую фамилию. Однако, старый переводчик проявляет некоторую рассудительность. Учитывая, что роман долгий, почему бы не сделать фамилию более удобной для ранимого читательского слуха (на его взгляд). Но и преемственность сохранить. Если в оригинале Sternau, то корень фамилии — stern, что значит «звезда». Вот он и подобрал близкий ему аналог...

О «зачине» того действия уголовного характера, что уготовили больному графу недоброжелатели, я уже сообщил выше в аннотации. И правда, доктор Зорский проявляет определенную смелость, прямоту и решимость, чтобы противостоять оппонентам. Добавлю лишь немного общих слов. Сразу видно, что работать с текстом Май в те годы уже умел. Детально расписывается местный антураж, процесс лечения старого графа, и медицинские термины. События, по всей видимости, развиваются в том же времени, в каком живёт читатель, что добавляет роману реалистичности. Отсутствует и яркий исторический прототип (фирменная черта двух легенд жанра — фон Фалька и фон Фельса), все основные герои — обыкновенные испанцы; а место действия также легко воспринять обывателю — это поместье зажиточной дворянской пиренейской семьи. Тем не менее, живой ум автора позволяет выстраивать рабочие «многоходовки» из имеющегося материала, а временами в тексте встречаются и любопытные характеры («оба мужчины пожали руки друг другу с такой любезностью, словно каждый считал другого образцом честнейшего человека»).

Было бы интересно увидеть этот роман в приличном иллюстрированном издании (благо они, старые иллюстрации, существует), но вряд ли это вероятно. Хотя нет, неверно выразился. Сам бы нашел способ прочитать роман и из старых изданий, а вот глядя на некоторые биографии нынешних авторов и прочие заголовки, закрадывается мысль — уж лучше бы печатали «Лесную Розу»....

Чем хорош старый приключенческий роман — никогда не знаешь, на какой клочок земли перенесет тебя автор с первых страниц. (Разумеется, если у вас в руках романы с названиями вроде «Гвианских Робинзонов», «Зимовки во льдах», или «В дебрях Борнео» — то такие случаи в расчет брать не следует)...А как насчёт далёкого вулканического острова Ява? «Месть раджи» — вряд ли широко известная повесть («миньон») Гвидо фон Фельса, автора, сделавшего имя на дешёвых романах в выпусках. Здесь же он открывается с другой стороны — как сочинитель колониальной приключенческой беллетристики. К тому же фон Фельс доказывает, что способен укладывать в ограниченный объем самодостаточную историю. При том, стремление к резким « кольпортажным» поворотам сюжета у него сохраняется — острым, как лезвие малайского криса. Наверняка и в яванских портах этот парень бывал, радушием местных «цариц» с черными горящими глазами пользовался...

Раджа Понгден из Батанга готовит план мести островному губернатору Халену, голландскому ставленнику. Много лет назад женщину они не поделили, та предпочла стать женой европейца. Учитывая, сколько времени прошло — вот уж действительно, месть — холодное блюдо... Подчиненные Понгдена силой увозят любимую дочь голландца в храм-дворец, и вскоре разносится слух, что у раджи теперь новая жена. Губернатор Хален в ярости от собственного бессилия — западные европейцы ничего не могут поделать против местных обычаев. Единственной надеждой Халена остается немецкий инженер Георг Остин, занятый поисками месторождения серы, и с которым он ранее не очень-то и ладил. Теплится надежда, что Остин найдет пропавшую дочь губернатора — ведь этот инженер, видимо, не прочь с ней... сблизиться.

Слегка раздражает, каким безгрешным получается портрет немца у фон Фельса — статный, благородный, отважный. Но этот «миньон» цепляет чем-то неуловимым — за основной линией скрыта линия психологическая. В старой приключенческой литературе главные герои часто протягивали руку помощи кровному врагу — находясь в превосходящей позиции — а тот охотно предавал их впоследствии. Авторам играло на руку такое течение событий. Но иногда этот прием работал и по-другому. И вот дворцовая драка двух немцев, вооруженных одним ножом на двоих — с яванским тигром; в ходе схватки создается ощущение, что это не хищное животное нападает на людей, а страстная яванская принцесса зубами вгрызается в шею отвергнувшего её инженера... Или старый солдат Йобст, вытягивающий на верёвке из кипящего от газов котлована сразу двух сцепленных здоровяков, годящихся ему в сыновья. Думаю, даже читатель, скептически настроенный к происходящему, мысленно проникнется поступком старины Йобста...

Такая вот душевная повесть, откладывается где-то в уголках памяти.

«Пленный пират с усилием разомкнул веки. Хлебнув рома из фляги, он издал слабый стон. – Где я? – спросил он, с трудом фокусируя взгляд. – Ты на «Летучем голландце», мальчик мой, – отвечал ему рулевой с дьявольской улыбкой.»

Это снова Гвидо фон Фельс (Пауль Вальтер), матрос из Силезии, легендарный в прошлом мастер «кольпортажа», чьи книги погрузились ныне на дно чердачных сундуков коллекционеров. Наконец-то роман, в котором он выступает в родной стихии — ведь речь пойдет о морских приключениях. А кому, как не фон Фельсу, не раз и не два ходившему в кругосветное плавание, было знать, каково это — когда ты вдали от родного берега, где ждёт тебя хорошенькая невеста? Как знать, вдруг она уже развлекается с другим? Не отомстить ли ей в ближайшем порту?.. О судьбе издания романа «Летучий Голландец, или Поставим Невесту на кон» (примерно так я бы перевел название с немецкого) в других странах почти ничего неизвестно. Одними из первых подсуетились эстонцы — господа Шиффер и Тидерман, которые раздобыли оригинал романа в последние годы XIX века — сразу после выхода его в Германии, и вскоре напечатали у себя под названием «Летучий Голландец, или Черный капитан». А в 1937-м рукопись легла на стол другого таллиннского издателя — Вольдемара Элмло. Тот неспешно полистал страницы первого издания и задумчиво покачал головой — после чего решил порядком покромсать исходный авторский текст: «Guido Fels — Lendaw Hollandlane ehk Must kapten». Конечно, благодаря Вольдемару, можно было сэкономить драгоценное время — роман он ужал до семисот страниц, и слегка поменял название — переставив слова; но истинные библиофилы были вправе высказать издателю возмущение — ведь в немецком оригинале страниц примерно в три раза больше... И, похоже, фон Фельс покорил тех эстонцев, которые читали книги — в их каталоге под его именем числились загадочные романы, названия которых можно перевести как «Джек — таинственный англичанин, или Неверные женщины», «Герцог Ганс Урах по прозвищу Урах Дикий, или егерь аббатства Гнадек», «Саладуслик Джек», и др...Что касается периода после 1940-го года, когда Эстония вошла в состав СССР, российских издателей «Летучий Голландец» не привлек, переводить на русский, используя таллинские наработки его не стали — ни одна из редакций романа свет не увидела.

Так что же за историю сочинил фон Фельс? Автор заглядывает в далекое прошлое — XVII век, набережная портового Амстердама, свежий ветер дует с моря. Откуда-то издали доносится колокольный звон Домского Собора... По правилам создания тех романов, автор должен был немедленно представить читателю ведущего негодяя во всей красе — равно как и его оппонента. Для того, чтобы любой читатель-тугодум сообразил наверняка — кто хороший, а кто плохой, и поскорее увлекся их противостоянием. Капитан «Буревестника» (его также называют «Летучим Голландцем») Филип ван Страатен, он же Черный Капитан, уводит невесту у своего визави — Эвальда ван Молена. Недолго сопротивляется юная Марта ван Дирксен — чернобородый ван Страатен находит способ сделать непокорную девицу посговорчивее — и бракосочетание происходит аккурат перед отплытием «Голландца» в Гамбург. Однако, согласно известной пословице, кому везет в любви, тому не везет в чем-то другом — Эвальд начинает задирать ван Страатена в таверне, они бросают кости. В ходе игры капитану «Летучего Голландца» категорически не везет — он проигрывает всё своё золото, проигрывает корабль. Поединок венчает финальная ставка — в случае проигрыша, Эвальд возвращает бесноватому капитану судно; а вот если проигрывает ван Страатен, то он одалживает коллеге свою супругу «взаймы» — сроком ровно на два года. Спустя означенный срок, Эвальд должен будет доставить девушку в целости и сохранности на мыс Горн и вернуть её Черному Капитану (хотя, насчёт «целости»- тут уже вопрос спорный)... Да, какие же сумасшедшие раньше ставки на кону были. Жаль, что Марта не присутствует на мужской игре — наверняка ей было бы полезно узнать, что её разыгрывают в кости. А ведь могли бы и до вызова Кракена доиграться... Кто выиграл — сообщать не буду, иначе — спойлер, но после игры маршруты обоих капитанов расходятся: команда «Русалки» Эвальда ван Молена терпит крушение на островах Южных морей, но еще ранее приходит аналогичная весть о гибели «Летучего Голландца» — только правда ли, что бравый капитан ван Страатен утонул? Наконец, третий корабль отправляется в путь — «Морской Орел»: отважная Катя ван Молен подбивает Корнелиса ван Шотена пуститься по следам брата...

Как было у старого темно-пурпурного ансамбля: «Верхом на радугу, раскалывая небо -«Буревестник» летит навстречу, смерть несёт...». Насколько Гвидо фон Фельс следовал истории? Сложно сказать, существовал ли на самом деле человек по имени Филип ван Страатен, капитан «Буревестника» (он известен также как Willem van der Decken), либо же это выдумка, воспетая еще задолго до фон Фельса другими авторами (см. книгу Фредерика Марриота «Корабль-призрак», 1839). Что роднит легенду с настоящим романом — говорят, проблемы у капитана Голландца начались как раз после того, как он загляделся на чужую избранницу. Да и в принципе, согрешил он в пасхальное утро...

Еще из занимательного — в романе ван Страатен бросает вызов самому Моргану, знаменитому пирату (здесь он назван «французским подданным»). Появляется в книге и дочь разбойника — Антонина (хотя, по официальной версии, детей Морган не имел). Антонина пытается отбить Эвальда ван Молена у соперницы. Одним словом, неплохая компания собралась у фон Фельса. Французы ненавидят голландцев — речь о глубоком конфликте 1670-х, который распространился из Европы до Вест-Индии. Учитывая, что Морган родился в 1635-м, и говорится, что ему «около сорока пяти», здесь даже нет особого противоречия.

«Storm of geen storm, Pasen of geen Pasen, Ik zal varen ook al is het tot in de eeuwigheid!». Что ж, пока без оценки — полную версию романа мне прочесть не удалось, потому, как там разжалась фонфельсовская пружина, и отбил ли обратно Эвальд ван Молен невесту у капитана «Летучего Голландца» (а то вдруг он, как знать, предпочел дочь отъявленного пирата) — мне неизвестно. Зато какие ставки были на кону.... И, заодно, можно предположить — именно такие романы позволяли продержаться народным легендам, благодаря чему они доживают до наших дней, и даже иногда экранизируются.

»-Вот вам моя рука....Вспоминайте иногда вашего старого майора.»

Да, что-то такое до боли знакомое чувствуется с первых строк этого давнего романа — будто и не перевод вовсе, а сочинение какого-то забытого русского писателя. Тем более, старинный перелагатель без тени смущения свёл большинство чужеземных имён к именам отечественным, что ещё больше делает текст теплым и «ламповым». Ведь в оригинале-то главного героя зовут не Валериан Кумров, а Wenzel Kummer. И, если, конечно, доверять скудным интернет-сводкам, был он дезертиром, уйдя в разбойники, а вовсе не добровольно покинул полк. Из тех же сводок следует, что прототип родом из Богемии (1764-1820), и, как и герой настоящей книги, совершил побег из тюрьмы...

Листая страницы романа, первая мысль, которая приходит в голову: человек, писавший текст, обладал какой-то сумасшедшей, неиссякаемой энергией (а путь по страницам ох как долог). Может быть, Сохачевский располагал какими-то историческими подлинниками — наверное, читал что-то, или подкупил венского архивариуса — кто его знает. Но вот где он черпал энергию — ведь любой источник литературно обработать нужно. Что он пил при этом чудодейственное, какие целебные корешки обгладывал? Откуда взялись здесь все эти люди: рыжий горбатый Матвей; беглая супруга коменданта крепости Аделаида — в прошлом, дочь артиста Манфреда; мстительная красавица Варенька; безымянный мельничный дьявол; хирург Моисей Моргенштерн из Порлица; коварный лесник Раушер и т д...

Валерьян Кумров возвращается со службы в родную австрийскую деревню Бланско. Подслушав в раскрытое окно (отличный способ узнать новости из первых уст, однако...) разговор любимой невесты с Матвеем — братом своим, Валерьян дает волю «гроздьям гнева». Валерьян стреляет в невесту, выкрадывает зачатого во грехе ребенка, грозит расправой брату-своднику. А чуть позже он и вовсе cжигает родное село... В погоню за Валерьяном пускается граф Гаррас фон Гартентур, и Кумров находит укрытие на кладбище — в свежевырытой могиле, где знакомится с сумасшедшей старухой, которая тотчас передает ему важный секрет. И там же, на кладбище, несколькими минутами ранее, удалой Кумров встречает любовь своей юности — хорошенькую Катю, пришедшую помолиться... Ну а далее — при содействии Оберста фон Молнара, коменданта крепости Шпильберга в Брюне, Кумров заточается в смертельную 17-ю камеру, под окнами которой тянется илистое, вязкое болото. Настоящий приключенческий «шансон»...

«Ты сделаешься хозяином мира, если ты найдешь в Прагской синагоге большой клад Соломона. Молись за меня. Аббат Гардинус.» Очередной элемент «монтекристовщины» — куда же без него. Но огранка другая — теперь уже в виде записки на латыни, в одежде истлевшего трупа. Правда, складывается ощущение — на сей раз фон Фальк менее серьёзен... «Одним часом позже Валериян Кумров стоял перед мертвым трупом графа» — как после таких фраз не проникнуться старым переводом. Или вот, о нелегкой женской судьбе: «Гертрудой называют эту дочь рыбака...и это чудное создание, юное и чистое, должно сегодня отдать руку этой уродине, которую природа сотворила в часы рокового отчаяния своего..».

Перевоплощение драгуна в удалого разбойника Шварцавы стремительно: Кумров и подельники не гнушаются воровством, разбоем — Валерьян способен залезть в чужой дом за вином, или ограбить кортеж с добром. Попутно он помогает Алоизу Вурцбауэру избежать страшной участи — соблазнительная крестьянка собиралась отсечь ему жизненно важный орган бритвой. К счастью, Валерьян всё подслушивает из-за угла и вовремя приходит на помощь — Алоиз сохраняет нос... Зато, волей-неволей познаешь историю. Действие происходит в то время, когда Мария Терезия помолвила свою дочь Марию Антуанетту с будущим королем Франции, дофином Людовиком XVI. Да, та самая знаменитая Мария Антуанетта — она появляется здесь собственной персоной, и пока еще её головка держится на месте. Правда, согласно исторической хронике, бракосочетание эрцгерцогини состоялось в 1770-м году. А если взглянуть на годы жизни Кумрова, знаменитому разбойнику в тот год было... шесть лет. Что-то не бьет. Но Сохачевский никогда не обращал внимания на такие мелочи... Жители Брюна готовят к свадьбе серебро: сто двадцать тарелок с гербами — подношение должен преподнести двору Емельян Люцерский, бургомистр города. Занятная история, кстати, с заимствованием сюжета из Гомера — серебро запрятано во внутренности двух деревянные коров. И Емельян, в компании двух человек (один из них Гаспар Гнауф, городской писарь) намерены идти с повозкой через лес, не опасаясь разбойников. Хотя в книге и воздаются похвалы Гаспару, по-моему, идея так себе: градоначальник и его правая рука направляются в Вену в компании деревянных животных... В другом эпизоде, с полуночным разрезанием богемской булки, приходит счастие нищему рыбаку -из подарка высыпаются триста гульденов с изображением Марии Терезии. И именно эта сумма позволяет рыбаку откупиться от горбатого рыжего Матвея, хитростью заполучившего его дочь в невесты. Здесь явно обыгрывается сюжет какой-то сказки, но откуда же фон Фальк его взял?..

Перевоплощение некогда честного человека в конченого разбойника и поджигателя. Австрийские поля и реки были явно знакомы фон Фальку лучше, чем сибирские. Автор пытается романтизировать разбойничьий образ, уверяя что у Валерьяна доброе сердце, и, дескать, обстоятельства к тому подтолкнули — но кто ж ему поверит...Как недавно сказал мне один хороший знакомый, романы Виктора фон Фалька — это сказки, в некотором роде. Что ж, с этим стоит согласиться — добавлю только, что это всё-таки были сказки для взрослых. И, что удивительно — до сих пор встречаются люди, которым они добавляют настроения.

«/В полицейское управление Лондона./ К сожалению, в последние дни я был занят и не мог, как и раньше, наказывать распутных женщин за их гнусные поступки...Тем не менее, одна женщина все же осмелилась лишить бедного моряка всего нажитого, украв у него последний рубль. Завтра ночью вы найдете труп этой женщины на аллее. Мое решение неизменно. Джек»....

Это книга Гвидо фон Фельса (он же Пауль Вальтер) — немецкого матроса, прославившегося созданием длинных романов, и, погибшего якобы после дорожной аварии. До революции автор частенько переводился на русский язык, но прочесть целиком роман «Джек, или Таинственный убийца женщин» мне не удалось (это, право, был бы тот еще подвиг, учитывая гигантский объем — наверняка не меньше пары тысяч страниц). Да и старый русский перевод разыскать проблематично (варшавский, дореволюционный). Поэтому впечатление составил по фрагменту из начальных глав — но мне его хватило, чтоб понять стилистику...

Что ж, имя в заглавии и впрямь заставляет обращать внимание (пусть приставка «Потрошитель» в нем и отсутствует, он просто «Джек»). Лондон, район Уайтчапель (год действия не называется). Чтобы понять ту эпоху в смысле влияния на литературу, снова цитата — слово графу Дракуле из неканонической версии: «В голосе Дракулы зазвучали ледяные ноты... — Это трагедия, — сказал он, и эти убийства никогда не будут раскрыты. Ваш писатель, Конан Дойль, придумал много хороших книг о Лондоне, но кроме них я читал также ваши газеты. По их данным, раскрывается от силы два-три процента из всех убийств...» И далее граф упоминает серию так называемых «Убийств на Темзе», имевших место в Лондоне с 1887 по 1889 год. А ведь действительно, раскрыты они не будут никогда — и фон Фельс также связывает убийства на набережных с деяниями Потрошителя.... А много ли книг о Джеке от авторов, живших с ним в одно время? Известно, что одним из первых подсуетился английский романист Джон Френсис Брюер, его роман «The Curse Upon Mitre Square» — вышел аж в октябре 1888 го, всего через несколько месяцев после нашумевшего дела. Среди первых была и писательница Маргарет Гаркнесс (ее хвалил сам Фридрих Энгельс) с романом « In Darkest London» (1889). Менее известен роман другого немецкого стилиста Виктора фон Фалька — «Jack der Aufschlitzer»... Ну а что же у нас? Рано ушедший Хрущов-Сокольников сочиняет в 1890-м году на скорую руку роман с лаконичным названием «Джек». Правда, его роман не совсем и про Джека, лондонский убийца подаётся в нём скорее как заморская приправа к основному блюду — впечатление, будто Гавриил Александрович так и не определился, как же его сервировать к столу...

Так что же сочинил в 1897-м году Гвидо фон Фельс, переведенный еще в царской России. Его роман далек от дедуктивных стандартов, с самого начала автор выкладывает на обозрение личность убийцы — он знакомит читателя с закомплексованным молодым человеком Уильямом, воспитанником хозяйки, миссис Моррис. Любителем разглядывать женские фотокарточки и простодушно хранить их у себя в шкатулке. Уильям-Джек предпочитает мстить женщинам — будь то проститутка, либо воровка, укравшая последний шиллинг у бедного матроса. У «Джека» целая орда помощников, помогающих уберечь его от полицейской слежки — пока тот режет беспомощных женщин... И, как оно ни смешно, но у этого женоненавистника, имеется постоянная девушка, Элен — дочь хозяйки, миссис Моррис. Да уж.. И что же предпримет Джек, когда узнает, что его девушку насильно похитил сластолюбец, барон Харди? Один негодяй против другого, чья возьмет?...

Конечно, данные романы не создавались для того, чтоб изучать по ним географию — равно как не буду даже упоминать о том, в каком упрощенном виде предстает перед глазами британская столица: набережная — главный полицейский участок (Скотланд-Ярд?) — богатые дома — продажные женщины. Но почему же столь тупыми изображены бегающие вокруг полицейские, которые дают понюхать собакам кровь убитых женщин, считая то единственным способом поймать след? Старину Лестрейда бы сюда — даже его скромных талантов хватило бы, чтоб поймать этого мстителя в два счета...

Наконец, подводная лодка на Темзе. Считается, что еще в 1620-х гг один голландский механик произвел демонстрацию первой подводной лодки перед английским королем. Так что лодки по Темзе плавали издавна. Допустим. Но фон Фельс далеко не Жюль Верн — никаких подробностей судна Джека он ни раскрывает — ни размеров, ни глубины погружения, ничего. Припоминаю, что приблизительно в те же годы вышел рассказ известного плагиатора Петра Орловца «Тайна Фонтанки», где подлодка всплывает в центре Петербурга. Так что, видимо, авторы считали эту горе-идею вполне подходящей для бульварного жанра...

Итого: кроме своего тематического отпечатка в истории, подойдет любителям красивых старинных иллюстраций с правильными, классическими пропорциями. Ну, а насчет Джека... Боюсь, что Джек из этой книги далек от своего реального прототипа примерно настолько же, насколько фонограмма, перезаписанная несколько раз с неизвестного носителя, отличается от оригинала — где сквозь шипение можно примерно догадаться о чем идет речь, не более того. А может быть, я и несправедлив, и прототип вовсе не тот, о ком мы думаем. Сколько их тогда было, этих «Джеков» ? «Когда наступает темнота и туман обволакивает улицы... Никогда не поворачивайся спиной к Потрошителю...» (c).

»...я с трудом выполз из расщелины на четвереньках, у меня едва хватило времени бросить взгляд на скалу, которой я доверил свои сокровища... Вершина была закруглена будто в виде короны — из неё торчали зубцы, коих я насчитал ровно семь. Передо мною воочию пронеслось видение короны из семи зубцов, достойной хранить наследие несчастной королевы Франции...».

И снова очередное воскрешение «монтекристовщины» — то были слова умирающего аббата Рошеля, духовника казнённой Марии Антуанетты, чьи сокровища он успел спрятать в Германии, но не успел вернуться за ними, чтобы забрать в Вену. Под рукой у него как нельзя вовремя появляется молодой и энергичный граф — Вавель де Версай, способный завершить поставленную задачу и отомстить недругам. А поводов для мести у того предостаточно...

Основная идея романа «Темный граф, или судьба дочери несчастной королевы Франции Марии Антуанетты» скрыта в другом. Это причудливое сочетание истории и воображения, переплетение искаженных биографий реально существовавших персон и вымышленных: в основе положена легенда о т.н. «Тёмной графине» (Dunkelgräfin) и ее загадочном спутнике «Темном графе» (Dunkelgraf). По одной из бывших в ходу версий (легко можно найти в сети), в немецком Хильдбургхаузене якобы скрывались беглая дочь Марии Антуанетты, а компанию ей составлял голландец Леонард ван дер Фальк, он же Вавель де Версей (Leonardus Cornelius van der Valck alias Vavel de Versay). Эта тема волновала умы избранных беллетристов конца XIX века и породила немало спекуляций (правда, среди тех лиц вряд ли найдется имя, которое сохранилось на слуху у русскоязычного читателя — за исключением, разве что венгра Мора Йокаи).

Так что же историю придумал на сей раз фон Фальк? Про него-то как раз немецкая Википедия не пишет ровным счетом ничего. Роман начинается с известного трюка, который ранее нередко служил украшением приключенческих романов: невесть откуда взявшийся граф Вавель де Версай разрабатывает план освобождения своей возлюбленной, заточенной в Тампль. Правда, возлюбленная в тот момент ещё и не подозревает о наличии у нее активного ухажёра. Ибо речь о юной Марии Терезе Шарлотте де Бурбон, чьи великосветские родители, как известно, пали под революционным ножом гильотины. Вместо Шарлотты в камере остается сестра де Версая -чье внешнее сходство способно вводить в заблуждение непосвященных. Ну а переодетая в скромное платье королевская дочь, в компании пруссака, приехавшего с дипломатическим визитом из Голландии- Леонарда фон Фалька, спешно покидает тюремные стены. Последующее покажет, что де Версаю следовало более внимательно подходить к выбору любезных знакомых...

На следующее утро готовится казнь семнадцати дворян, однако, Шарлотта получает добрую весть — грядет помилование — уже подписан приказ об обмене ее на семь французских депутатов. Таким образом Луиза де Версай, самозванка, вытягивает счастливый билет — она становится эрцгерцогиней Австрии... А что же несчастная Шарлотта? Леонард фон Фальк присваивает себе имя своего бывшего приятеля, и увозит знаменитую пленницу в далекий немецкий Хильдбургхаузен, что в Тюрингии, где та превращается в загадочную даму с вуалью — со стальной цепочкой на запястье, и чье появление вызывает так много слухов в окрестностях...

Стилистически роман написан будто бы в духе Александра Дюма — мелодраматичные приключения в историческом антураже; единственное, да не в обиду Генриху Сохачевскому будет сказано — поступки его героев кажутся несколько оглупленными. Ну и какой же роман фон Фалька без палача и живописания процедуры казни? Это всё равно что роман Сабатини без пиратов. Здесь появляются соответствующие персоны, вроде Симона-сапожника, палача, заключившего пакт с рыжеволосой натурщицей Жирофле — ненавидящей «блудницу» Марию-Антуанетты. Добавлена также и криминальная линия в классическом ключе — когда убийца уходит с места преступления, но обстоятельства складываются так, что подозрения и неопровержимые улики падают на другое лицо. Примечателен ход с шепотом раненого (слышно «Мюллер» ) — на самом деле раненый имеет ввиду не своего убийцу, а его дочь, в которую он влюблён — носящую, соответственно, аналогичную фамилию...

И немного о главном злодее, Леонарде фон Фальке. Со стороны может показаться, будто бы автор принял нетривиальное решение — дать собственный псевдоним ключевому антагонисту. Но это лишь совпадение (хотя, как знать, может автор узрел в том для себя благое предзнаменование). Леонард фон Фальк действительно существовал, и даже жил с Темной Графиней в тех местах, которые описаны в романе. Расхождения в мотивах. По Фальку он захватил девушку силой, а приставку «де Версай» присвоил себе обманом; но по распространенной версии у этой пары был вроде как дружный союз. Расхождения и в том, какая из двух женщин забеременела — по Фальку ребенка ждала Луиза, женщина для подмены, по нелитературной версии — ей была как раз сама Шарлотта... Духовника Марии Антуанетты из Вены, укрывшего её сокровища, в романе зовут аббат Рошель, по истории же его звали аббат де Вермон. Прототип Луизы, это, видимо, Ernestine Lambriquet, а вот её сестра действительно носила такое имя... Вообщем, всё это напоминает истории о бегстве и спасении княжны Анастасии — гревшие сердца некоторых беллетристов, которые воспринимали ее спасение как нечто само собой разумеющееся. К тому же объединяет эти истории относительно недавно проведенные исследования ДНК — останки Темной графини, найденные в гробу, не могли быть останками принцессы Марии Терезы Шарлотты де Бурбон...

«Из впалой груди аббата вырвался глубокий вздох.... — В этом случае распорядись наследством Марии-Антуанетты следующим образом: половину считай своей собственностью. Десять миллионов франков — достаточная награда за твои труды. Вторую половину положи к ногам Папы Римского, наказав ему потратить эти деньги на благо всех страждущих ...». Кому как — а я чем больше вижу отточенных вариаций знакомого трюка, тем больше проникаюсь значимостью первоисточника. А поймать искаженное «зеркальное отражение» известного фрагмента всё же интереснее, чем возвращаться к избитому оригиналу — как говорится, каждый момент ценен.

1904-й год. Скорый поезд Петербург-Москва. Владимир Бородин, офицер Преображенского полка, выполняет курьерскую миссию в Порт-Артур. Двое носильщиков заносят в купе продолговатый закрытый ящик из дерева и уходят. Спустя несколько часов молодой человек различает слабый стон. Что это — возбужденные нервы, эффект винных паров, или нечто иное? Бородин принимает решение вскрыть замки на ящике — его владелец, видимо, не успел на поезд. Он снимает крышку, и видит ... внутри лежит живая азиатка, закутанная в пурпурный шелковый наряд. — Будьте так добры, сударь, помогите мне выбраться из этого ящика, — произносит она мелодичным голосом. — Меня зовут Мимоза, я японка. Я дочь очень богатого и уважаемого японца из Токио, отец отправил меня в Петербург, чтобы я смогла завершить образование....

Японка, путешествующая на поезде в закрытом ящике. Одна из героинь. Ну прямо-таки «женщина-ящик» (это говоря по аналогии с более поздним рассказом другого автора — земляка Мимозы)... Оставим за скобками языковые барьеры — в книгах Виктора фон Фалька (=Генриха Сохачевского) никто не обращает внимания на подобные пустяки, люди любых национальностей отлично понимают речь друг друга — особенно когда вокруг творится вот такое литературное чародейство... «Несчастная Феодора, великая русская княгиня...»...Так кто же такая княгиня Феодора, чье имя вынесено в заголовок этого лютого, неистового романа? Согласно автору, она являлась юной родственницей по боковой линии Романовых. В романе Феодора — невеста адмирала Алексеева, царского наместника на Дальнем Востоке. Только вот взаимности у них не наблюдается. Возлюбленный княгини, офицер Бородин, в смертельной опасности — министр Плеве направляет его курьером в Порт-Артур, и нарочный даже и не подозревает, что везет компромат на самого себя. В послании говорится, что он, податель сего письма, состоит в любовной связи с княгиней Феодорой, т.е законной невестой того, кому письмо должно быть вручено. Разумеется, Феодора, узнав о вероломстве недругов, стремится догнать возлюбленного и предупредить его. Вот как закрутил г-н Сохачевский... Ситуация осложняется и тем, что по пятам за Феодорой следует сыскной агент Фандорин, «ловец на людей» и мастер маскировки, которому Плеве приказывает доставить княгиню обратно в Петербург. А для Фандорина ничего не стоит, к примеру, перевоплотиться в седовласого торговца икрой из Киева, и подслушать интересующую его беседу...

Не буду расписывать весь тот угар, которому подвергается несчастная княгиня в путешествии, по ходу которого ее неоднократно пытаются лишить самого драгоценного — девичьей чести: здесь и железнодорожная авария между Петербургом и Москвой, и дворянская драма в селе, где отшельник князь Ухтомский устраивает всяческие непотребности, и стычка в лесу между Фандориным и федориными друзьями; и нижегородский вертеп, где торгуют живым товаром — под руководством предприимчивого армянина, который перепродает девушек пожилым китайцам, и проч.... И происходит это на фоне японского нападения в Порт-Артуре: «Ретвизан» атакован торпедой, все ждут прибытия эскадры адмирала Макарова. Наверное, права была дряхлая столетняя ведьма, живущая в скалах Порт-Артура и предсказывающая будущее посетителям...

Попутно мэтр рассказывает читателю о жизни в России и не только (видимо, информация получена от «надежных» свидетелей):

»...стены даже самых фешенебельных гостиниц России, будучи оклеены изящными обоями, состоят из дерева».

»...когда он испускает дух, грубый льняной мешок превращается в саван, а дно Невы, омывающей Петропавловскую крепость — в могилу».

»...у немцев есть хорошая пословица, которая гласит: «нюрнбержцы никого не вешают, если у них нет человека»

»...главным товаром Нижнего Новгорода считается чай, оборот которого составляет тридцать миллионов рублей.»

»...в России есть отличный ключ, подходящий к любой двери. Он сделан из золота, или, на худой конец, из серебра, и тот, у кого есть этот ключ, редко когда стоит в ожидании перед запертой дверью.»...

Не стану придираться и к логическим нестыковкам, которые иногда нельзя читать без ухмылки — это всё равно что высматривать трещины и потертости в антикварной мебели — ведь её ценность состоит в другом. И теперь «о грустном». Набрав некоторые имена в интернете, я не нашел подтверждения существования романовской княгини Феодоры — и уж тем более нет в нём никаких следов японки, проживавшей на 9-й линии Васильевского острова. Тайный советник Плеве в годы, когда происходит действие романа, доживал уже свои последние месяцы, а с должности директора департамента полиции (примерно так его титул звучит в романе) он был освобождён еще в далеком 1884-м году...Так что же, хитрый Сохачевский опять всё выдумал? Ну, насчет «грустного» я, конечно, пошутил. В данном случае абсолютно наплевать на историческое правдоподобие и достоверность — такое читается ради мысленной «машины времени» и ощущения безграничной одержимости, которая овладела умом беспокойного автора.

Кто такая Маргарита Стенэль? Куртизанка, известная некогда по двусмысленному прозвищу la pompe funèbre. По данным, сохранившимся в открытых источниках, во время орального акта с этой авантюристкой скончался седьмой президент Франции Феликс Фор (в 1899-м году). Кроме того, барышня обвинялась в убийстве, содержалась в тюрьме Сен-Лазар и, по слухам, хранила дома документы, связанные со скандальным делом Дрейфуса...

«Маргарита Стенэль, или Красная Вдова. Оправдана! и все таки осуждена!.. Где правда? Кто разрешит загадку? Разрешить эту темную загадку XX века может только тот, кто сумеет заглянуть в глубину этой странной женской души... Вся Россия будет читать этот роман и имя Маргариты Стенэль долго еще будет вспоминаться с ужасом и удивлением, сожалением и сочувствием, а главное с напряженным интересом...». Да, это анонсы-заголовки варшавского издательства Любича за 1910-й год, выпускавшего тогда каждую неделю по два выпуска «размером в 32 страницы убористого текста с цветной картиной на обложке». Для творцов «кольпортажного» романа была абсолютно не важна репутация героя, за художественное бытописание которого они брались — плохой, или хороший, главное, чтоб был известен. Сотни оперативно исписанных страниц — и вот она, «альтернативная история» перед нами. Место действия для них также значения не имело — Берлин, Петербург, Венеция или Париж ...

Конечно, прочесть целиком этот роман задача трудновыполнимая по ряду причин. Ограничусь началом. Автор (скорее всего этот тот же человек, который сочинил «Гарибальди» — его выдает тяга к переодеванию женщин в мужские костюмы) начинает без раскачки. Говорят, что Генрих (фон) Бютнер — это всё тот же легендарный Виктор фон Фальк (настоящее имя — Генрих Сохачевский). И Бютнер — его очередной псевдоним — на сей раз по названию улицы, где он жил в Вене... И вот, «праздник, который всегда с тобой». Париж. Александр Стенэль, опустившийся художник-алкоголик, выклянчивает деньги у жены, бесподобной красавицы Маргариты. Её взывания к совести или заботе о маленькой Марте успеха не приносят. Доходит до того, что творческий алкоголик продает семейную «реликвию» — картину обнаженной «Венеры», в роли которой раньше выступала сама Маргарита. Увы и ах — картина продана за полторы тысячи франков горбатому торговцу Гаспарду... Апофеозом начальной завязки служит проигрыш Стенэлем в карты... любимой Маргариты — он выдает незнакомцу ключ от спальни собственной жены, и вручает ему расписку для предъявления — дескать, теперь она на двадцать четыре часа принадлежит предъявителю оной бумаги. Проиграв, художник высаживает залпом стакан абсента, и под злорадный шепот горбуна падает под стол. Ну а что вы хотели, это — Франция...Не буду пересказывать, чем закончилась эта ночь для несчастной (?), но ясно одно — все приключения только ещё начинаются, в том числе и встреча с подземным королем парижских апашей, и многие другие приключения. К тому же беда не приходит одна — художник Александр Стенэль становится морфинистом...

«Оконное стекло разлетелось вдребезги и к ногам молодой женщины упал камень, обернутый запиской. Дрожащими руками она развернула записку, доставленную таким странным путем и прочла: «Прекраснейшая женщина Парижа! Еще сегодня ты будешь принадлежать мне, но не бойся, я принесу тебе счастье, блеск и богатство»....

Да, как говорил Максим Горький, «в этом крике — жажда бури...». Сколько же маргинальных исторических персон запечатлели романы в выпусках. Назову тех, про кого знаю. Варвара Убрык, Михаил Бакунин, Драга Обренович, Юлиус Крауц, Вильгельм Рейндель, и т д.. Это же целая галерея «замечательных людей». Теперь вот и до куртизанки Парижа дело дошло... Пожалуй, в этом и есть главная притягательность тех редких романов — сюжеты могут быть наивными, могут повторяться, а вот встретить старое имя с удивительной судьбой, забытое в истории, которое никогда уже не восстанет из пепла, да ещё и с такими изящно обработанными биографическими деталями — это, сродни искусству селекционеров, в роли которых и выступали сочинители...За идею и начальную фазу романа — 6.5 из 10.0. Ну, а что там дальше было — Бог его знает...

«Кобра Капелла», значит... Книга -чистый приключенческий роман о мире бродячих акробатов (и далеко не худший, замечу, роман), где «Мадмуазель Кобра Капелла» — прозвище одной чересчур бойкой зазнобы со «змеиным» характером, которую старый дед-скряга в детском возрасте продаст проезжему антрепренеру. Дарование юной артистки позволит писательнице сформировать волшебную сцену — из числа тех, что навсегда остались в прошлом реликтовой литературы: повзрослевшая Рафаэла, накинув прозрачный батистовый пеньюар, и притворившись сомнамбулой *, пройдется по канатной проволоке, натянутой для лампионов во время Венецианского праздника. Спустившись, будто случайно, к столику богатого кутилы. Ну блеск же, какие находчивые куртизанки раньше были...

Роман опубликован в начале прошлого века в сборнике журнала «Свет»**. Основная тема этого криминально-мелодраматичного сюжета- история взросления и противостояния двух молодых женщин с непростыми судьбами. Рассказ о аристократическом семействе Ливонии подан писательницей со знанием дела -даже жаль её финального выхода на оккультные просторы, к которому она прибегает для завершения своего замысла. Остается лишь вспомнить слова одного из здешних героев, малоприятного художника Гуго: «как скверен свет, в котором мы живём!»..

История начинается в апреле 1875-го года в маленьком ливонском городке. Старый, необычайно прижимистый дед Кунрад обкрадывает собственную внучку, Рафаэлу — забирая себе все деньги, высылаемые из Риги заблудшей матерью. «Дух бодр, а плоть немощна»...Юная Рафа с детства проникается черной завистью к богатому семейству Роденбергов, где ее знакомят с маленькой Таисой, девочкой из аристократического семейства. После возвращения, мать Рафы вступает в интимную связь с отцом Таисы, графом Адрианом Петровичем Аргуновым, неутомимым вивером, женатым на даме из того самого старинного семейства Роденбергов, и которого сдерживает лишь строгость тещи. Венцом является трагедия — супруга Адриана не выдерживает нервной встряски и врывается с хлыстом в будуар приезжей куртизанки, решившей вдруг занять ее место. («Прежде чем сделаться графиней, получи то, что ты заслуживаешь, презренная проститутка»). Отмечу образ старого, одетого в дурно пахнущую одежду, скряги Кунрада -он подан бесподобно, Вера Ивановна будто писала его со знакомого человека. Когда еще найдешь сцену, где жадный отец учит дочь, какого любовника ей завести — это же так трогательно.

Наконец, после отъезда Терезы, дед продает внучку цирковому антрепренеру Трембеллини (настоящая фамилия — Тремпельман — Вера Ивановна не скрывает к нему своего брезгливого отношения...), путешествующему с крадеными детьми и заставляющего их выступать для развлечения публики (почти что -«цыгане, бродяги и воры...» как пела одна певица с армянскими корнями)... Все перечисленное выше — это лишь «предзавязка». Самое интересное наступает уже в «наши дни». Таиса, испытывающая неприязнь к отцу, продолжает жить у бабушки-толстосума — стареющей баронессы. Циничный вдовец Адриан Петрович, чувствуя потерю влияния на дочь (единственной наследницы !), желает выдать ее замуж за своего близкого друга, такого же повесу, «восточного» князя-красавца Леонида Дмитриевича Ардогана (фамилия, однако, отдаёт чем-то турецким...). Между тем, этот неутомимый вивер, Аргунов, знакомится с той самой знакомой детства своей дочери, блудной Рафаэлой, и ей удается прервать его двенадцатилетний перерыв безбрачия...

По-видимому, Вера Ивановна не очень доверяла мужчинам, полагая, что все они — корыстные изменники. «Мы живём не в Аркадии, и муж — не трубадур, который весь свой век должен сидеть у ног жены и распевать ей романсы».

*здесь необходимо мысленно воспроизвести музыку группы «Гоблин» из соответствующего эпизода кинофильма Ардженто «Phenomena» с участием хорошенькой Дженнифер Коннели...

** Именно там я его и прочел, а новодельный самиздат, расположенный на данной странице (и будто не предлагающий случайному путнику иной альтернативы), приобретать даже и мысли не было.

Подводя итог — отмечу подбор взаимоотношений (связи дед -внучка, дочь -отец описаны круче, чем муж-жена); а также знание писательницей великосветского быта. Неплохо смотрится и балансировка писательницы по ходу произведения — всегда радует, когда не можешь предугадать следующий ход; и диалоги -причём как женские, так и мужские. Если бы не угарная концовка, когда действия целого ряда персонажей выходят за границы вразумительного смыслового контекста, а Вера Ивановна, похоже, впадает в забытье, общаясь со спиритами и теряя контроль над пером, — было бы совсем хорошо. Что, вообщем-то, не мешает получить писательнице от меня щедрый балл — одна из двух моих любимых ее книг.

«Маска»*... Ни автор, Жильбер Огюстен Тьерри, ни это название, явно не на слуху (знаю только одного человека, осведомленного о существовании сего произведения). Вышла «Маска» в плодотворный для литературы ужасов Старого Света период — в конце XX века; а уже спустя несколько лет появился перевод на русский язык, и с тех пор она не переиздавалась. В то время во Франции маститые авторы, снискавшие славу на приключенческом поприще, один за другим принялись обращаться к оккультизму: Жюль Ипполит Лермина, Поль Феваль, и, отчасти, сам Верн в «Замке в Карпатах»... Между тем, авторские приемы -дробленое, рваное повествование с чередованием первых лиц, ведущих рассказ; письма, дневники, и медицинские бумаги -всё это встречалось у более известных сочинителей, но Тьерри опередил многих из них... Этот автор «...бывший оккультист, ныне изидист», тоже ранее сочинял исторические книги, но в «Маске» речь пойдет совсем о другом. И, чтоб было понятно: «маска» — в данном случае это не то, чем прикрывают лицо. Так называли в Египте, помимо прочего, портрет покойного, который опускался в могилу вместе с трупом...

Сюжет романа наводнён волнующими происшествиями с парижских улиц. Рассказ ведется от лица виконта Рауля Дериваля, человека лет сорока с небольшим. «Вы очень милый человек, Дериваль, но с вами наша дочь не была бы счастлива». Свадебный кортеж у церкви святого Франциска Сальского. Гости расходятся по домам, последние извощики уезжают, и куда податься виконту? Невесты больше нет, впереди — мост Колэнкур и сад кладбища Монмартр, красный огонек лавка старого еврея («рака! рака!»). Дериваль выдерживает словесный поединок с идолопоклонником Изиды, и перекупает картину прекрасной египтянки Каллисты,  гетеры из храма сладострастия, некогда погибнувшей от руки своего раба. Многие, наверное, согласятся, что заменить живую женщину картиной — навряд ли долгосрочное решение проблемы...

Далее  — виконта начинает преследовать некая женщина-сектантка с обезображенной внешностью, а сам он направляется в дом умалишенных Нельи. На этом, пожалуй, стоит остановиться в пересказе завязки. Что произошло с Деривалем? Какие силы властвуют над ним? Картина нападения на него с места событий по изощренности обойдет криминальные сочинения английских собратьев Тьерри тех лет. И почему он начинает говорить будто бы чужим голосом — светский кутила становится вдохновленным классиком?...

Что же в общем. В сюжете используется мотив, который позднее можно будет встретить и у других авторов — впереди явно готовится некий обряд (предназначенный стать кульминацией произведения), и богопротивному верховному «жрецу» не хватает определенного, чрезвычайно важного компонента. Похоже, суть здешнего культа скрыта в этих словах: «Идолопоклоннический культ перестает быть смешным, раз в основе его лежит милосердие к падшим, к негодным отбросам социальной развращенности. У падших есть живые души...». Ага — вот, значит, чего французам не хватало для полного счастья... Наверное, Тьерри мог и усилить остросюжетную составляющую своей книги, но предпочел сделать ставку на расшифровку того самого культа.

И, возвращаясь, к предисловия того самого, первого и последнего русского издания 1900-го года. Забавный все таки он был человек, Порошин Иван Александрович, историк и собиратель фольклора из купеческой семьи, друг Герцена. Вот что он пишет в последнем абзаце: «...все эти мистические секты только усиливают смуту в умах, только сгущают нравственные потемки. Нельзя, поэтому, не пожелать, чтоб великая страна, так долго стоявшая во главе всех остальных и культурных стран, как можно скорее освободилась от тяжёлого кошмара подобных мистических бредней и снова вернулась на ту дорогу, идя по которой она уже так много сделала для всего человечества»...  Вот оно как. С точки зрения маркетинга — наверное, не лучший ход говорить такое в предисловии (я про «мистические бредни»), но уж больно хотелось Порошину подчеркнуть умственные настроения «современной мыслящей Франции» и культа Изиды.

* придаток «Поклонники Изиды» — это вопрос к вносившим (и правившим) страницу. Скорее всего, распространение ошибки с библиотечных сайтов, поскольку на титуле издания данной приписки нет. Но вот пьеса упомянутого Порошина (да, есть и такая...), действительно, имеет данный подзаголовок.

Итого: в ряду себе подобных книга явно не из последней категории. И, если не брать в расчет «нравственные потемки», язык автора довольно-таки складен и примечателен. Сохраняется ощущение чего-то необратимого, в сопровождении мрачной атмосферы. Египетский культ Изиды, спустя тысячелетия пробравшийся в просвещенную Францию; перекрестное переселение душ и воплощение древней женской богини в европейской столице.  «Я зажёг сигару и погрузился в свои невесёлые думы.<...> На столе около меня лежали газеты, я машинально взял первую попавшуюся газету, чтоб посмотреть, что играют сегодня на маленьких парижских сценах. Я надеялся, что какая-нибудь веселая оперетка разгонит мою тоску... Передо мной лежал какой то совершенно незнакомый мне журнал, что то вроде духовной газеты. Внешний вид ее был крайне невзрачен. Первая страница украшалась виньеткой, изображавшей некрасивую женщину в длинном белом одеянии. На голове ее было нечто в роде диадемы, с большими рогами. В опущенной вниз левой руке эта женщина держала крест какой то странной формы, а правой, поднятой кверху, казалось, благословляла. Под этими изображениями стояло крупными буквами: ИЗИДА»... Ухх... Даже не знаю, что должен почувствовать современный читатель от этих строк, представив себя на месте старины Рауля Дериваля. Содрогнуться, поморщиться, подумать «что за чушь», или, напротив, заинтересоваться? Не стану резюмировать на сей счёт, а скорее вновь отмечу слова из предисловия, с которыми отчасти можно и согласиться: «весьма оригинальный во многих отношениях роман».

Было что-то доброе в старых английских историях, созданных воображением Уэллса, Конан Дойля, Блэквуда и прочих — тех, которые начинались с размеренной мужской дружеской беседы, где-нибудь за вечерним столом. С располагающей атмосферой, неторопливыми рассуждениями, почтительными собеседниками; да только вот постепенно на всё это благодушие проецировалось нечто иное, наполненное страхом, ужасами, преступлениями. Роман «Черный Пудель» именно из такой категории. Но, на самом деле, никакого «пуделя» здесь нет. В оригинале речь идёт о спаниеле -по какой то причине пришедшемся не по нраву переводчику. Роман (называю так, ибо 151 страница) выдержал три издания на русском языке в 1909, 1917-1918 гг.(Акционерное общество Универсальная библиотека, Москва, перевод с английского Л.Гордонъ), и вроде бы ещё одно в 1923-м. И да, это ещё одно подтверждение, как много разных ужасов выходило у нас до революции, рассыпанных и по периодике, и по отдельным книжным выпускам — просто нужно знать, у каких издателей они выходили...

Роберт Смит Хиченс — почтенный и приличный с виду (только с виду?) британский джентльмен, как раз земляк-ровесник тех достойных авторов, упомянутых мной выше. Да и стилистически при желании можно найти у них общие черты. Он водил дружбу с Оскаром Уайльдом и путешествовал по Нилу с другим писателем, Эдвардом Фредериком Бенсоном. Но ведь эта книга не про его пристрастия, верно? Тем более, что история у Хиченса получилась довольно-таки неординарной в сюжетном смысле. Кстати, и хичкоковское «Дело Парадина» -снято по его книге.

Рим, Гранд Отель. Рассказчик (его зовут Лутрелль) знакомит за обеденным столом двух своих друзей — респектабельных господ, ранее не представленных друг другу. Лондонский врач Питер Диминг и Вернон Кэрстевенен, богатый отшельник, вернувшийся из Алжира. Они оба были моими друзьями, и мне хотелось, чтобы они полюбили друг друга — вот так рассуждает инициатор встречи. Да, знал бы рассказчик, как глубоко он просчитался -ибо не друзей он свёл вместе, а будущих злейших врагов... Компания, по всей видимости холостая, и когда автор упоминает о показавшейся по соседству с ними писательнице, Маргарите Терраскальки, я решил было, что их трио сейчас же будет разбавлено обществом приятной дамы. Отнюдь нет — Хиченсу она нужна была только чтобы перевести разговор на тему животного мира, в котором та преуспела на писательской ниве. А для Вернона Кэрстевенена, данная тема и вовсе оказалась животрепещущей. Неожиданно выясняется, что один из собеседников далеко не прост, и он демонстрирует резковатые суждения . «Я жаждал заставить людей страдать так, как они заставляют страдать животных. Да, я жаждал увидеть проклятого спортсмэна на море, лицом к лицу с медленной смертью, бессердечного птицелова — в западне, раненого, одного, темною ночью в лесу, беспечного стрелка -затравленного собаками. Но в особенности часто я испытывал желание превратить человека, мучающего животное, в это самое животное и на время сделаться его хозяином.»...Дальнейшие события ещё более удивительны. Вернон сообщает, что у него несколько лет назад пропал черный пудель, которого он очень любил (ежели переводчик Гордон прав, то пудель был женского пола, и звали её Виспер). «Невозможно быть циником, когда она тыкается вам в руку холодным носом или осторожно и важно кладет лапу на ваше колено». Несчастный подозревал, что собаку подловили на улице вивисекторы и замучили до смерти. Выясняется, что у доктора Диминга в Лондоне тоже живёт черный пудель (и зачем он только сказал об этом...). Рассказчик, считавший себя близким другом, ничего не знал про его собаку. И одна из загадок завязки всей истории (да и просто сильный момент): почему же Вернон так напрягся, услышав это сообщение? «Дорогой мой, — сказал я, — надо стараться не думать об этом. Это нездоровые мысли.»... Почему он начинает относиться к доктору со странным подозрением, чуть ли не с манией, и начинает охоту за ним — в прямом смысле. Предположить, что Вернон подозревает доктора в том, что это он украл его любимого пуделя? Но нет, нам четко говорят, что Виспер давно умерла... «Нам простят наши дорожные костюмы и цветные галстухи.» Следует ещё более эксцентричный поступок — Вернон покупает мещанский особняк на Уимполь- стрит, 301, аккурат рядом с домом Диминга — поближе к волнующей его собаке подбирается, не иначе...

Конечно же, я не стану раскрывать сюжет полностью, но безумная атмосфера чего-то скрытого от человеческого разума пожалуй что ощущается. Возможно, некоторый минус книги в относительной предсказуемости — всё таки догадаться о финале можно и не будучи семи пядей во лбу. Однако, согласимся, даже к предсказуемому финалу тоже можно подойти по-разному — старательно или халтурно. Любопытны и отсылки к Провидению в ключевых эпизодах -что также выдает в авторе представителя старой школы.

Старый перевод иногда неплох. «Он поплатился за свою прискорбную небрежность, а общество осиротело, ибо ни один врач не пользовался в Вест-Энде таким доверием и уважением, как д-р Диминг».

Итого: 7.5 из 10.0 — глядя на название, ещё до чтения, гадал, про что же здесь пойдет повествование. Не могу сказать, что оказался близок к догадке. То, как автор планомерно подводит сюжет к кульминации взаимодействия необычного биологического треугольника Диминг — Черный Пудель — Вернон Кэрстевенен, делает данную работу запоминающимся образцом фантастических историй ужасов с участием животных.

Едва взяв в руки эту книгу и пролистав первые страницы, я решил, что передо мной одно из самых необычных сочетаний людей, времени и пространства, запечатлённое на бумаге — из тех, что видел за последние месяцы. Книга о цирке, которую иллюстрировал русский художник со сложной судьбой — рассказ об итальянской династии Фрателлини. А человек, записавший эту историю — Пьер Мариель, парижанин, не понимающий ни слова по итальянски. В качестве же автора предисловия выступает... немецкий сочинитель рассказов ужасов — Ганс Гейнц Эверс. Ну а замыкает эту странную комбинацию следующая отметка: Ленинград, 1927-й год — целых семь тысяч экземпляров выпущено государственной типографией Евгении Соколовой, проспект Красных командиров, 29. Вот так сувенир из НЭП эпохи...

Ганс Эверс интеллигентно рубит с плеча, и слова его дипломатично пытается передать опытнейшая переводчица Полина Самойловна Бернштейн: «За автобиографиями обращались к людям, прожившим исключительно интересную жизнь, но совершенно неспособным написать двух связных слов...Три Фрателлини являются совершенством в своей области. Фильм, граммофон и радио в поразительно короткий срок привели во всем мире истинное искусство, особенно изобразительное, к ужасному падению...Очень характерно для нашего времени, что для этого мы должны пойти в цирк и смотреть там трех клоунов!».

А вот точно ли мы должны идти смотреть на них? Цирк, клоуны. Тема, казалось бы, веселая, но ни одного, что называется, «прикола» я здесь не обнаружил. Ну не считать же таковым историю артиста Франсуа, которого хотели задержать в Германии полицейские — за то, что тот вез в сундуке «изрезанный труп».(Разумеется, то оказалась сложенная пополам кукла, размером с человеческий рост). И похоже, Эверс не зря был выбран для написания внушительного вступления, его присутствие привнесло свой оттенок, ибо всю книгу пронизывают болезненные случаи, рецидивы, изломанные жизни, и всё то, с чем, казалось бы, цирковая профессия не должна ассоциироваться у читателя. И ещё, будем знать теперь: всё, что авторы рассказов ужасов пишут о трагических случаях, ревности и сведении счетов на арене -- всё это правда. Биографию братьев Фрателлини и их многочисленного потомства пересказывать не буду, а приведу сразу несколько примеров из рассказа Пьера Мариеля. Начну с самого, пожалуй, запомнившегося случая. «В одном из странствующих цирков, имени которого мы не назовем, директор влюбился в артистку, работавшую на трапеции. Его мольбы, угрозы, принудительные меры не могли ее заставить изменить мужу и она с заслуженным презрением отнеслась к низости старика-поклонника..». Ну что, можно уже предположить, куда ведёт автор? Часть этого рассказа пропущу, перейдя к финалу: « Артистка высоко поднялась и бросилась вниз...подхватившая ее сетка вдруг разорвалась <...> Немедленно проведенное расследование выяснило, что сеть была посередине сожжена серной кислотой, и петли, при прикосновении падающего тела, порвались. Когда о случившемся хотели известить директора, его тело нашли в конторе; он покончил с собой». Да уж. Чем не сюжет для того самого господина Эверса.. В схожем ключе и реальные удары топором по голому черепу Альбера в Лондоне, когда тот забыл надеть деревянный парик; и тычок молотком в глаз артисту в Медрано, когда партнёр загляделся на юную зрительницу в зале; и акробаты с переломанными ребрами.... «Люди, потешающие других, не имеют даже права умереть, как все», — без устали повторяет автор. Ещё, оказывается, в русском цирке клоуну никогда не позволят показывать метлу (влияние арабского суеверия?), повесить костюм на спинку кровати — значит остаться на шесть месяцев без ангажемента; ну а сломать бутылку для масла — предвестник смерти. И ещё — диаметр арены во всех цирках мира ровно тринадцать с половиной метров.

Но придется вернуться к ужасам -для подтверждения вышесказанного тезиса. «Приключение, с которым пришлось столкнуться нашим друзьям в Блуа, заслуживает того, чтобы быть рассказанным учеником Эдгара По.» Говорится о полотняном куполе странствующего цирка -арену ставили прямо на чернозём. И однажды, когда Франсуа упал на землю, он до крови расшиб руку о что-то твердое, выступающее из под земли. То был человеческий череп. Итог- выбирайте сознательных подрядчиков -никогда не ставьте цирк на земле со старого кладбища...

«Публика не знает, что самые опасные упражнения, это как раз наименее волнующие. С акробатами на трапеции почти никогда не случается несчастий, в то время как двойное сальто мортале очень часто ведёт к смерти». В эту же категорию относится и описанный в книге «смертный прыжок», про который и читать то боязно (Мариэль пишет, что особенно он был популярен в Швеции и России). Это когда артист прыгает с трамплина через головы двадцати четырех солдат, стоящих в двух шеренгах со скрещенными штыками, причем они ещё и дают залп, когда пролетаешь над ними. Т.е.шанс либо на штык напороться, либо позвоночник сломать. Автор даже сравнивает это действие с удовольствием, которое испытывали римляне, глядя на гладиаторов... «Когда Франсуа был наездником, он нашел однажды свою лошадь окровавленной и охваченной страхом. Один из врагов, оставшийся неизвестным, перерезал ей жилы, и ее пришлось убить»... Сюда же -и про отравленных собак, и как однажды Альберу насыпали в трико порошок, вызывающий ужасный зуд, после чего он катался по полу уборной, как припадочный...

«Булен, знаменитый клоун и дрессировщик свиней, в отчаянии убежал с арены, когда его свинья стала жертвой несчастного случая. Несколько лет после этого влачил он жалкое существование, потом стал портовым рабочим. Неизвестно, что сталось с ним. Вероятно, ночью, в припадке отчаяния, он утопился «. Вот ведь как оно бывает — после смерти любимой свиньи и жизнь не в радость...

Хотя, может быть, я не совсем справедлив. Найдутся в книге рассказы и про мирные увлечения. Как Франсуа угадывает карту, которую вытаскивает из колоды кто либо из почтеннейшей публики? Да очень просто. Его колода состоит, как обычная, из тридцати двух карт, но все тридцать две -пиковые тузы.... Так ведь это -обман, значит. «Ай да фокусник! А ловко как он полтину превратил в пятак» (c). И про Дурова кое-что есть. «Этот русский клоун-балаганщик больше обязан своей славой случайным обстоятельствам, чем таланту. По его собственному выражению, он был политическим клоуном»... Но все таки, автор постулирует что то вроде того, что жизнь нельзя рассматривать как товар, и иногда луч радости значит больше, чем десять мрачных лет. Нет денег-можно опьяниться не вином, в воспоминаниями -о шумном, волнующем цирке...

И всё таки, читал я эту книгу не очень внимательно. Цирк — зрелище, требующее визуального наблюдения. Нужно ли восторгаться старым бурным биографиям героев, или, напротив, сочувствовать им? Здесь как будто не хватает живых фотографий. Цирк был другим, без гламурного лоска и коммерческих телетрансляций. И теперь понятны слова автора предисловия о том, что биографии трудно пишутся (он, правда, приводил в пример Гагенбека, директора гамбургского зверинца), а уж такие тем более. Рассказывать как есть, или приукрашивать? Автор выбрал свой путь, но без раскрытия профессиональных секретов...

И сейчас, пока дописывал этот текст, услышал, как уличные музыканты неподалеку сыграли песню, где присутствуют следующие слова: «Гитара, виски, джин... иду по пабам.». А может, все таки лучше идти в цирк? Как-нибудь...

Четыре странных предмета, завернутых в бумагу, были вытащены из старого драного черного чемодана и переложены в другой чемодан: выцветшая и чем-то заляпанная грязная рубашка, пеньковая веревка, деревянный шкив манрикири, и ...засушеннный человеческий палец. Да уж, как говорится, не всякая находка — клад.... Но почему, семь лет назад, потеряв эти предметы из тайника, обычный рабочий часового завода уходит дома, бросает жену и ребенка, и... наконец, вешается на вершине пагоды?..

Звучит всё это, конечно, загадочно, только вот кого нонче привлечёт такая «загадочность»? Тем более, в итоге все сводится к старой восточной пословице: «Если будешь долго сидеть на берегу реки, то рано или поздно увидишь, как по ней проплывает труп твоего врага.»... В послесловии Эдогава-сан был скуп на слова, ограничившись лаконичной констатацией. «Роман печатался в журнале «Хинодэ». Центральную линию я взял из романа Сименона «Висельник из Сен-Фольена», но в целом сюжет был не очень близок к оригиналу. Война в Тихом океане приближалась, запрет на издание детективных историй усиливался, и это была моя последняя длинная работа перед войной. Я не испытывал никакого энтузиазма, и мой индивидуальный стиль в этой работе почти не проявился». Вот и всё. Для чего за основу было взято чужое произведение, и почему для подражания был выбран именно Сименон — ничего не говорится. Добротный автор, но известно, что американцем Ван Дайном Рампо восхищался гораздо больше, и мог бы переработать какое-нибудь «Дело Бенсона». Но, как говорится, бедному одеться — только подпоясаться -значит, что ему дали, то и дали. Тем более, выбор автора из США в качестве образца для подражания в те годы у них могли и не понять... Правда, автор слегка лукавит насчёт отсутствия своего стиля — начало романа вполне отвечает его традициям. А вот для дальнейшей части комплименты стоит приберечь.

«Кавадзу получил предложение подняться к нему наверх в студию. Похоже, этот художник был эксцентричным парнем — не всякий бы пригласил незнакомца домой в первом часу ночи....Странность заключалась в том, что на каждой из двух десятков картин, написанных маслом, была изображена одна и та же пагода. А если присмотреться, на некоторых эскизах было видно, что с вершин свисает что-то темное...». Про что же роман 幽鬼の塔 (~«Мертвец с Колокольни»)? На русский язык он официально не переводился (скорее всего, шансы на такое издание сейчас не выше, чем шансы на восстание Рампо из мертвых в виде зомби)... Эдогава-сэнсэй безбожно содрал с Сименона ключевые эпизоды, а добавить свои, отличные от них, побочные — тут уж особого мастерства и не требуется. Вместо любителя трубок Мегрэ здесь действует горе-детектив любитель, изощренный мастер ручного труда Сабуро Кавадзу. Он, конечно, более эксцентричен, чем упомянутый персонаж Сименона — суть в том, что Сабуро, вероятно, получает какое-то скрытое удовольствие шпионя за людьми (и оправдывая это потенциальной жаждой сыска и желанием раскрывать преступления). Шатается по свалкам, переодетый бродягой, на вечеринки отправляется в костюме аристократа, а то и по крышам ползает с биноклем — на все способен, лишь бы подглядеть за кем-нибудь. В данном же случае Сабуро залезает на мостовую опору, и выслеживает странного типа, который намеревается то ли сам нырнуть в речку Каму...брр... в Сумиду, то ли выбросить нечто ценное. В итоге же этот человек выбрасывает старый чемодан, оставляя себе подозрительный сверток. Сабуро продолжает наружное наблюдение, и даже покупает вслед за незнакомцем новый чемодан «Бостон», а после селится с ним в соседний гостиничный номер. Разгорячённый любопытством, подглядывающий детектив забегает к соседу в номер, пока тот на пару минут отлучается по важным делам, и быстро меняет чемоданы на футоне — т.е. оставляет свой, пустой, и забирает чужой — с неизвестным содержимым. И далее, самое забавное — Сабуро искренне недоумевает, почему незнакомец начинает чуть ли не рвать на себе волосы, обнаружив, что в его чемодане отсутствует тот самый сверток. Хорош детектив. Обокрал «клиента», и еще испытывает искреннее удивление, глядя на реакцию потерпевшего... Сабуро, невольно сподвигнувший человека к самоубийству, намерен раскрыть тайну, тем более что у него появляется нить — за тем свертком охотится богатый господин Синдо. Какую же ценность заключают в себе эти дикие предметы? Кому и для чего они нужны?...

Что же получается. Не считая лихого начала — заурядная детективная история, где до конца совершенно не ясна мотивация персонажей. Мы только в конце узнаем, что погибший вместе с пятью другими одноклассниками и вдохновляющей их девой состоял в неком оккультном клубе. Члены его были повернуты на психических экспериментах (видный политик, крутой писатель и сумасшедший художник), и свято верили в спиритические возможности покинувшей их навсегда прекрасной Сидзуэ. По идее, эту тему и надо было раскрыть как основную, каким-то образом обозначив по ходу. Но всё выходит так, что психологические аспекты не раскрываются, акцент делается на активные перемещения «сыщика» и выражение его недоумения — особенно после переговоров с многочисленными невменяемыми лицами, по следу которых он идёт.

Итого: франко-японская коллаборация на основе не самого известного материала. В концовку автор добавляет песчинку народной мудрости, отсутствующей у скупого месье Сименона («... прощайте, -с этим словами детектив выбрался из подвала и зашагал прочь, навстречу красному закату....»). Пожалуй, одна эта строчка посодержательнее, чем весь роман. Солнце близится к красному закату, а путь еще долог. Все мы стареем, но успеваем ли исполнить всё задуманное? Наверное, примерно так можно понять мысль автора...

Один некогда известный музыкальный критик сказал как-то раз про Цоя примерно следующее (дословно не помню, но суть была вроде бы вот в чём): он не был большим мыслителем, писал просто, но при этом, мол, в этой простоте и заключался его талант... Ну, на самом деле, еще Максим Горький говорил, что «люди запутываются в массе лишних слов.» Наверное, то же самое можно сказать и о творчестве Рампо Эдогавы: писал он кратко, но очень много в количественном отношении (и порой весьма впечатляюще). А длинные произведения не любил — нередко признавался, что брался за них, даже не проработав свои сериальные сюжеты целиком, и потому многие из них он так и не довёл до конца, забросив прямо на середине. А так — имя Рампо, конечно, известное, и уже несколько десятков лет у нас перепечатывают одну и ту же стабильную горстку рассказов, переведенных еще в конце 80-х: немного про Акети Когоро, в той же компании неизменное «человеческое кресло» с «чудовищем во мраке» вприкуску, немного психологического «саспенса», и что-то еще по мелочи. Свежий пример -недавний анонс от Азбуки («Волшебные чары луны» *), где, конечно, не представлено ровным счетом ничего нового, что можно было бы добавить в переводную библиографию писателя. Правда, именно этот случайный анонс и сподвиг меня написать следующие строки.

Так вот, помимо массы прочих рассказов, совершенно у нас неизвестных, существует множество статей и эссе, которые Рампо сочинял по настойчивым просьбам своих редакторов — найти их в сети не проблема, главное, разобраться, как прочитать (ведь не переводят же...). Они такие же ёмкие, как и его художественные произведения — мысли обескураживающе простые, но при этом подкупающие своей непосредственностью. Вот, например: «... я бы предпочел создать детективный роман, который смогут понять только два человека в мире, как это было сказано о теории относительности. И я хотел бы гордиться тем, что только я знаю, насколько хорош этот роман. Это звучит как мечта, но такой роман стал бы богом среди всех детективных романов». Или вот еще: «Поздно вечером, когда шум затихает и даже крысы смолкают, лишь изредка поскрипывают половицы или деревянные опоры от ветра, я лежу дома на полу и думаю: «Что же мне делать? Я размышляю над вопросом: как придумать преступление для очередного рассказа, чтоб не было улик — изобрести способ, который еще не использовал никто... Для того чтобы написать «Ходока по чердаку» **, я действительно облазил весь чердак своего дома. Я зашел так далеко, что искал отверстия в досках, в которые можно было бы капать яды... Юджин Батлер, Уэйнрайт, доктор Вебстер, Ландрю и Армстронг — все они вызывают мое неподдельное восхищение. Если бы я обладал хотя бы половиной их дарования, то мог бы писать величайшие детективные и криминальные романы всех времен...». Звучит провокационно -ибо перечисленные имена далеки от мира искусства (это из эссе «Как я решил стать плохим парнем»), но, скорее всего, данная фраза была написана для привлечения внимания. О литературных «корнях»: «...когда я прочитал «Братьев Карамазовых» и «Преступление и наказание « в японском переводе, то был тронут. С детства я прочел много книг, но По, Танидзаки Дзюинтиро и Достоевский стали для меня самыми впечатляющими открытиями на всю жизнь». Интересный выбор. Три автора — три разные части света. Есть у Рампо и детективный рассказ, где он заимствовал идеи из книги Фёдора Михайловича.

Конан Дойля он, конечно, уважал, но не ставил слишком высоко: «Блеск дедукции сыщика в детективных романах заключается, при ближайшем рассмотрении, не в дедукции, как таковой, а, главным образом, в причудливых методах преступления, придуманных автором. Говорят, что Шерлок Холмс был неплохим детективом, но на голой дедукции он бы далеко не выехал. Одна она не захватила бы читателей до такой степени, если бы преступники не совершали преступления, невероятно странные по выдумке и исполнению»... А ведь дельная мысль-то. Что бы осталось от «великого детектива», если бы он постоянно расследовал рядовую бытовуху о наследстве или кражи из магазинов, а не изучал, к примеру, код «танцующих человечков», или не искал следы змеи в закрытой комнате? Да почти ничего...

Об ужасах. «Существует много других ужасов, которые можно описывать. Например, таинственная дрожь, которую я испытываю, когда смотрю на некоторые фотографии. К ним же относятся голоса, которые я слышу по телефону или радио. Но, наконец, возможно, более пугающим, чем всё вышеперечисленные, является страх быть человеком. То есть потаенный страх, который мы испытываем, когда заглядываем внутрь себя. Мне кажется, что в мире нет ничего, что пугало бы меня больше, чем я сам. Дорогие читатели, попробуйте взглянуть на свое лицо в зеркало. Не чувствуете ли вы, стоя в собственной тени, некий глубокий страх?». (Сказанное звучит может быть и смешно, но Рампо писал это в 20-х гг, когда многое было в диковинку, поэтому ему простительно...).

Или вот еще, на мой взгляд, любопытный фрагмент. Показывает писательский «дар предвидения»: «Я часто сочиняю истории, которые многие люди не рассматривают всерьез, среди них встречаются и такие вещи, которые даже я сам долго не решаюсь публиковать — настолько абсурдными представляются заложенные в них идеи. Например, однажды я написал историю о муже, играющем двойную роль в отношениях с женой — притворяясь по ночам другим человеком — её же любовником ***. Сюжет был настолько нелеп, что одни люди высмеивали его, а другие осуждали его как «противоестественный по своей природе». Я и сам настолько сдержанно отнесся к выдумке, что даже добавил в конце примечание о том, что всё описанное — ложь. И что бы вы думали ? Спустя некоторое время я получил письмо от одного журналиста из Осаки, который рассказал мне, что почти всё, описанное мною в этом рассказе, уже произошло в жизни его знакомого доктора, который сыграл греховную сексуальную шутку с собственной супругой... Точно также позже нашлось воплощение в жизнь эпизода, который я сочинил в истории про близнецов — это произошло в США. Наконец, мне приходило сообщение из Хоккайдо, где проживал самый настоящий «ходок по чердаку» — точь- в-точь как в моей истории. Конечно, между этими историями и реальными происшествиями нет никакой связи, но всегда в мире находятся люди, которые на шаг впереди любых моих вымыслов...».

Ну и, наконец, секрет создания легендарного «Человека-кресла». Здесь я ожидал чего-то более захватывающего из творческой лаборатории автора, но всё оказалось прозаично. «Я думал назвать этот рассказ «История человека, ставшего креслом», но скромное «Человек-кресло» звучало таинственнее, и я решил остановиться на этом названии. С некоторой гордостью могу сказать, что этот рассказ занял первое место в опросе читателей журнала «Кураку». Мне показалось, что я вдруг в один миг стал великим писателем. Ведь писатели романов — они радуются, как дети... Когда Кавагути-кун попросил меня написать рассказ, похожий на «Ходящего по чердаку», у меня, конечно, не было готового сюжета, поэтому летом я сидел в своей комнате наверху, откинувшись в плетеном кресле — глядя на другое плетеное кресло напротив, и чувствуя себя немного рассеянным. Пока я повторял про себя слова «кресло» и «стул», мне вдруг пришло в голову, что форма кресла похожа на форму человека, сидящего на корточках, и что большое кресло позволит влезть в него живому человеку. Я начал думать, что было бы страшно, если бы мужчина или женщина сидели на таком кресле где-нибудь в апартаментах, а внутри него бы скрытно притаилось живое существо. Мне показалось, что это чересчур причудливо даже для вымышленной истории. Поэтому, чтобы узнать, сможет ли человек заползти в кресло или нет, я решил опытным путем установить истину. Я слышал, что в Кобе где-то есть мебельный аукцион редких вещей, и обратился к Сейси Екомидзо, чтобы он подсказал мне, где находится этот рынок. Мы пошли с Екомидзо искать рынок вместе, прогулялись по Кобе и, в конце концов, обнаружили большое кресло, выставленное прямо перед мебельным магазином. Именно такое кресло, которое я и искал — будто созданное для моего рассказа. Удача!». (Что то мне подсказывает, автор лукавит, и Екомидзо был выбран отнюдь не в качестве гида — думаю, тщеславный Эдогава-сан сгорал от нетерпения поразить коллегу необузданной фантазией)...

Вообщем, много еще чего можно процитировать из статей и эссе. Отдельного отзыва заслуживает рассказ Рампо о встрече с четой Хичкоков («Хитчем), или о письмах с угрозами, которые он получал от поклонников. Интересны и обзоры творчества других авторов, не только детективщиков, вроде Буагобе, Хьюма или Ван Дайна, но и в т.ч много и тех, которые писали о сверхъестественном.

«Есть такой американский автор рассказов о призраках, Лавкрафт, умерший около двадцати лет назад. Он был неистовым человеком, одержимый историями о привидениях, и из-за болезни всю жизнь провел в своем доме в Новой Англии, предаваясь безумным фантазиям и записывая их на бумагу. В рассказе Лавкрафта «Ужас Данвича» также присутствует невидимый призрак. Это не человек, а монстр из четвертого измерения, пробравшийся в наш мир. Крестьянин внезапно сходит с ума и строит двухэтажный амбар, похожий на большой буддийский храм. Что находится внутри, мы даже не знаем. Наверное, у крестьян нет ничего, что можно было бы поместить в такое здание...»

* В подтверждение слов: https://fantlab.ru/edition420876

**Удивительно, но факт: эта мастерская вещь за добрую сотню лет так и не переведена на русский язык: https://fantlab.ru/work232384

***Эдогава-сан имеет ввиду вот этот рассказ: https://fantlab.ru/work232383

Итого: самое главное — несмотря на то, что он читал много разных авторов, старался придумать что-то своё, что не встречалось еще ни у кого. Если бы издатели, перепечатывая рассказы Рампо, прикрепляли бы в конце книги избранные статьи этого автора, думается, они бы органично сочетались с художественным материалом.

«Роковой браслет, или Приключения русского царя Петра Великого во время нахождения его в Вене», — столь удивительные старинные заголовки, отдающие шрифтами, ушедшими в прошлое, и страницами с «лисьими» пятнами, заставляют меня задерживать на них внимание.

Да, та самая Вена, где у Остапа Бендера был знакомый дипломат... Правда, пришлось потрудиться, чтоб найти перевод — а переиздание, разумеется, ждать бесполезно. Имя немецкого (или австрийского ?) автора, Теодора Шейбе сейчас навряд ли известно, но зато раньше кое-что о нем знали составители словаря «Брокгауз и Ефрон» (они нарекли его автором «летучих листков»). Ну и кое-что любопытное про Шейбе находится в сети на тематических сайтах: «...другим мастером «кровавых» романов являлся Теодор Шейбе (1820-1881). Он написал «черный» роман «Графиня Стефания, или Узник в замке Ангелов» (1879), в котором искусно показано замуровывание Иосифа II в Ватикане. В 1880 году этот шедевр был самым читаемым романом в Австрии — при условии, если верить рекламному проспекту.»..

Характеристика своеобразная, но что касается «Рокового браслета» — это действительно исторический роман, частично построенный на старых австрийских легендах, и включающий в себя описание вполне реальной встречи 26-летнего Петра Первого с императором Леопольдом, состоявшейся в июле 1698-го года в венской резиденции «Фаворит». Той, где Петр I на костюмированном балу масок произносит тост: «Насколько я знаю, великий царь в Москве во всяком благополучии. Он – друг Их Императорского Величества и враг его врагов и настолько простирает свой интерес и любовь, что когда бы этот стакан был полон яду, то я все же готов был бы его выпить». Пётр прибывает в Вену с дипломатической миссией, призванной объединить усилия двух стран — в компании Лефорта, Головина, Апраксина и прочих. Но царь явно не торопится возвращаться — он неспеша перенимает опыт, и предпочитает передвигаться по городским улицам в образе простолюдина, наблюдая за обывателями, между делом помогая кому-нибудь из страдающих — зуб, например, выдрать, или в проблему какую вникнуть. А может и к принцу Евгению Савойскому заглянуть. Смотря как настроение. Таковы легенды — чем то напоминающие рассказы о халифе Харуне ар-Рашиде, который, как известно, любил в компании великого визиря незаметно побродить по городу Багдаду....

Однако, помимо всего прочего, роман Теодора Шейбе, оцеплен крепкими узами беллетристики («кольпортажными», как тогда говорили). Центральная фабула достаточно занимательна, чтобы остановиться на ней подробнее. Примечательно выглядит авторский прием связывания персонажей не через личные взаимоотношения, а через вещественный предмет (браслет, стало быть — работы Челлини — между прочим, с красивой надписью «Je pense a vous»), годами переходящий из рук в руки. Два всадника, скачущие по степям Моравии (в одном из них, судя по осанистой фигуре, треугольной шляпе, закрученным вверх усам и прочим приметам, угадывается кто-то до боли знакомый...) встречаются в поле, и одновременно бросаются на землю подобрать кисет — выброшенный из проезжавшей кареты какой-то немолодой дамой, явно подвергшейся насильственному сопровождению. Внутри — запечатанное письмо, помеченное знаком «передать лично в руки преподобному Аврааму». Жребий выпадает в пользу императорского драгуна Конрада, а таинственный незнакомец скачет дальше...

Так что же дальше. Царь Петр, только что потрудившийся плотником на голландских верфях, добирается со своей свитой до Вены, и заселяется в княжеском доме Турнштейнов, где ему вроде как собираются сватать графову дочь, Жанну. Однако, Петру I больше по нраву приходится скромная Екатерина, дочь венского палача (!) — кормилица тайно проводит девушку на бал масок у Леопольда, где и происходит их знакомство. (И только в конце книги становится понятным место в истории этой Екатерины — чего никак нельзя было ждать поначалу, ведь палач в Вене — человек вне закона. Правда, Петра I это нисколько не смущает. «У меня нет королевств, которые можно было бы поставить на кон. — Но у вас есть другие богатства, которые стоят гораздо больше...» (об игре в шахматы...). В чем же скрыта главная интрига? А вот в чем. Представитель высшего дворянского сословия, сволочной маркграф Мелапи, обманом наживший состояние, крайне заинтересован в том, чтобы успеть перехватить письмо, содержащееся в том кисете, ибо оно способно пролить свет на несчастную судьбу Амалии из Дураха, отсидевшей в швабской тюрьме восемнадцать лет по ложному доносу. Это мать двоих близнецов, брошенных в реку, и которых по воле случая некогда спас палач Яков, приехавший к Дунаю жечь местную ведьму. И ключ ко всему — браслет, который восемнадцать лет назад случайно выпал с руки убийцы, вершившей это кровавое дело. Найдешь обладателя браслета — найдешь убийцу. А в настоящее время браслет оказывается в руках Великого Петра, который заинтересован в оправдании своей потенциальной любовницы, несчастной Екатерины, обвиненной в воровстве (хоть и говорят, дескать, что дочь палача — девственница навсегда). При этом, царю необходимо держать ухо востро — он наживает врагов не только из местных, но кое-кто охотится за ним, следуя по пятам в Австрию из России. «Мы должны отдать себя под защиту Божью и продолжать свой путь без страха», — сказал царь. «Тот, кто проявляет страх в себе, тем самым вселяет мужество в своего врага. Я считаю, что назначен Богом для свершения великого дела»...

На самом деле, автор весьма грамотно делает, нередко передавая сюжетную инициативу от Петра к другим лицам (всё-таки, чем больше в тексте царских диалогов — тем больше вероятность допустить историческую неточность); и потому в игру нередко вступают и как выдуманные персонажи, так и другие члены петровской свиты, как, например, г-н Лефорт. Друг Петра оказывается кровно замешан в родстве кое с кем из местных- да еще как замешан. Такое Лефорт отщебучил, кто бы мог подумать.... Небольшое слово Францу Яковлевичу: «В мире есть вещи, — продолжал Лефорт, — которые признаются вечно истинными без доказательств, без участия юристов. К ним относятся вера в Бога и в бессмертие души. Нравственное убеждение, которое не доказано, не имеет юридической силы, однако оно оказывает огромное влияние на судьбы людей и является единственным мерилом их ценности и действенности.»

Надо отметить, Шейбе не пытается подавать образ Петра Первого в чересчур геройском стиле (что и не позволяет скатываться роману до откровенной бульварщины) — например, в уличном «экшн» эпизоде на первый план выдвигается сопровождающий, Меньшиков — заслонив собою царя, он протыкает шпагой грудь нападающего, при этом спустя несколько минут друзья проявляют изрядное хладнокровие, производя осмотр безголового трупа; и царь выделяется, скорее, проникновенными речами. Любопытны и исторические зарисовки о Вене — в т.ч. малоизвестные факты о том, что вредителям уличных фонарей рубили правую руку.

Вообще, с читательской точки зрения, получить в персонажи Петра Первого — шанс не самый заурядный (пусть Шейбе и писал с элементами «альтернативной биографии» -особенно что касаемо будущей супруги царя). И так ли много существует художественных произведений с Петром Первым? Пушкин, А.Толстой, кое-что менее известное приведено в книге некой Ксении Гасиоровски, выпущенной в 1979-м году в университете Висконсина: у нее в разделе «fiction» перечень побольше будет — целая страничка произведений с Петром наберется, но только отечественных авторов. Поэтому, вывод — царь Петр Первый в старой зарубежной беллетристике — товар штучный, а значит, заслуживающий некоторого внимания. А с учетом того, что Теодор Шейбе объединил несколько легенд в одну, худо-бедно связав все концы, роман и вовсе можно считать неплохим образцом творчества авторов второго — или третьего ряда. Да, вот он, гибкий ум беллетриста — тайной Вены, способной решать судьбы высокопоставленных особ, владеет не кто-нибудь, а мрачный, отчужденный от всего мира, палач. Палач, чья дочь, как и полагается, должна найти истинного родителя... Вообщем, как говорил один петербургский радиоведущий — то, от чего ходил ходуном бабушкин сундук. Или, может, чердак ходуном ходил. Не помню уже...

У писателя для «низших слоев читающей публики» Н.Животова имелся опыт «перевоплощений» — однажды я читал книгу, как он побывал в роли извозчика. Что ж, настал черед узнать, как он столь же скрытно овладел профессией «оффицианта» и «проинтервьюировал» своих новых «коллег».

Для начала — немного цифр по-животовски (шёл 1895-й год). На 644 трактирных заведения Петербурга приходятся всего 2 хороших трактира и «8 приличных». Вот это да... На естественный вопрос «почему?», возникающий при виде данной статистики, следуют столь же прозаические выкладки: держать дорогие заведения хозяевам попросту не выгодно — клиенты в них, как правило, и требовательнее, и внимательнее, да и «обставить» их (между прочим — одно из главных качеств официанта, по наблюдениям автора...) себе дороже будет — скандала не обернешься. В то время как у «серых» вертепов чудовищная оборачиваемость. Например, вот что творится в одном из них, на Невском проспекте, в первом часу ночи (!). В трактире 86 столов и за каждым сидит по 3-6 человек. «Стыд, понятие о приличии давно утрачены всеми. Дамы сидят на коленах у кавалеров, кавалеры ноги вытянули на колени соседям .. теснота доходит до того, что некоторые пьют стоя, прикинувшись к окну, зеркалу или органу»... Вот так цифра. Выходит, в заведении единовременно находятся около 400-500 посетителей (из них около сотни, по замечанию автора — падшие женщины), при том, что, численность населения в городе, напомню, была тогда раз в пять меньше нынешней. За полчаса, что журналист наблюдает за процессом, буфетчик отпускает 34 полных графина водки и несколько десятков бутылок разного алкоголя при минимальном заказе пищи со стороны публики — заказано всего шесть бутербродов и немного огурцов с соленьями на весь зал...

Автор много рассказывает о труде «шестерок» и о тех условиях, что ставятся перед ними при приеме на работу. Владыка «Нанкина», Петр Петрович, строго напутствует новичка: «Для меня гость дороже халуя... Хозяйский интерес соблюдать. Стараться нужно дороже товар подавать. Предлагать умеючи. В морду ли дадут, горчицей рожу вымажут — кланяйся и благодари. Понял?»... О своих новых «коллегах» Николай Николаевич также отзывается не особо лестно. «Особенно неприятно поражала их нечистоплотность. Сморкаются в руку, вытираются той же салфеткою, которой протирают гостям посуду. Нюхают табак и теми же пальцами сейчас ломают хлеб. Берут все из общей миски и туда же бросают свои огрызки, объедки. Между тем, среди этих четырнадцати шестерок есть прыщеватые, угреватые, болезненные, быть может и с дурной болезнью. Их никто не свидетельствует, хотя они ежедневно кормят и близко соприкасаются с сотнями гостей...». Как-то несколько брезгливо отзывается автор и о совместных обедах с дружественным персоналом: «Ели все из одной миски. Я захватил своей ложкой какой-то неопределенной жижи и с трудом проглотил. — Не хочется, сказал я, положив ложку.// Коллеги, однако, уписывали с аппетитом и выхлебали всю миску до дна. Меня командировали за вторым блюдом. Я притащил огромную сковороду жареного картофеля и каких-то мясных обрезков; повар не пожалел сала, которое испортилось, и его все равно надо было выбрасывать. Сковорода вся была залита жиром. До этого угощения я тоже не решился дотронуться, хотя очень скоро сковорода была очищена...»

С удовольствием отмечены и характерные приемы — как «оффицианты» подставляют лишние пустые бутылки — для счета — подвыпившим гостям («на 3-4 бутылки примазывается одна, а если в компании есть «дама», то и две.»). Под «дамой» имеется ввиду специальная помощница лакея, которая входит с ним в «стачку»... Между прочим, описанное выше стало почти классикой. Припоминаю, как несколько месяцев назад писали о скандале где-то на улице Рубинштейна, где также участвовали прекрасные дамы, оформившие в одном кафе заказы на немалую сумму, пользуясь благосклонностью случайных знакомых. Чем и вызвали, впоследствии, волну негодования со стороны оных знакомых — когда те увидели счета на оплату и посчитали итоговые суммы неразумными... Или вот, говорится еще про такой приём: «Они заказали крюшон, потом другой, третий. Угощали актерок каких-то. Мы им первый-то крюшон сделали как следует, а второй и третий на простом спирту из сорококопеечного красненького, с апельсинами и сахаром. Они и не расчухали, а взяли с них по семь с полтиной, да еще и обсчитали на четыре рубля в итоге...»

Между тем, обращение «Эй, человек!» (как было в старом советском фильме) — это же всё оттуда, из животовских времён («человек — нечто среднее между половым и официантом»). И ещё, без комментариев: «если бы этот гость, которому сейчас так мило подали желе, видел бы как шестерка пальцем равнял это желе и облизывал свой палец!...Или пресловутая салфетка под мышкой, которою только что отер пот на лице и протер тарелку для жаркого...».

Что же в итоге. Не буду пытаться проводить какие-то тривиальные сравнения с современностью (как говорится, выводы каждый делает сам — в зависимости от собственного жизненного опыта...), но то, что Н.Н.Животов был мужиком наблюдательным, спору нет. Без знания документальной литературы не бывает литературы художественной. Интересно, те авторы, что сейчас сочиняют т.н «ретродетективы» или же «фантастические» книги о путешественниках в прошлое, рисуя безоблачную атмосферу (никак не хочется применять устоявшийся термин, синоним чего-то низкопробного — как говорил Е.В.Витковский — того, за что платят по «три текилы за продукт»...) много ли они читали таких очерков? Если бы много, то, того и гляди, «исторические» описания выглядели бы естественнее и достовернее. А то в них ведь подчас, хоть сюжет разворачивается, к примеру, в 1890-1900-е гг, решительно никакого представления об эпохе получить не удается. Несколько месяцев назад попала мне случайно в руки одна такая книжка. У этой «успешной» (наверное, можно так выразиться, учитывая число изданий в базе Фантлаба -даже у иных классиков столько изданий не внесено...) писательницы в числе главной приметы того времени был разве что усиленно отмечаемый (чуть ли не на каждой странице) дореформенный алфавит с «ерами», который её героиня постоянно разглядывала на вывесках. По мнению автора, видимо, как самое нечто из ряда вон выходящее. А больше, пожалуй, и ничего... В общем, возвращаясь обратно: достаточно прямолинейный и откровенный обзор, представляющий еще одну сторону ценностей старого «непарадного» Петербурга.