Так вот, тут тот случай, когда вытащена настолько неинтересная личность... неинтересная и, извините меня, пошловатая. Если передать вкратце содержание: модная писательница находится в депрессии, на неё выходит некто и даёт странное поручение, причём как-то она странно легко соглашается, даже не выяснив, что это такое, "а не шпион ли он", грубо говоря. Подходит по его просьбе к одному человеку, против чего-то предостерегает, её там посылают, к другому — то же самое. Потом в газетах появляется, что эти люди погибли. Оказывается, она и пыталась их спасти, но не удалось.

И всё это чертовски (неразборчиво), ужасно неточно и всё время, как бы это выразиться... на котурнах. Тут перемежается, судя по всему, верлибрами... Словом, я не буду все несообразности текста... потому что мне показалось очень неудачным, именно, скорее всего, потому, что была намечена форма, а содержание-то продумано как следует не было. И вот последнее, то, что меня добило — язык. (Цитирует продолжительный отрывок, местами неразборчиво.) Тяжеловато. Вот это уже мелочь: "Соня ощутила за спиной шелест ангельских крыльев", — следующая фраза: "Воробьи..."

Если в первом рассказе речь шла о стилистической доработке — то здесь я даже не знаю, как этому рассказу можно помочь. "Короткие гудки прежней привязанности, уходящей в открытое прошлое по извилистым телефонным линиям..." — чертовски красиво, совершенно не проработано... Вот это уже было заключительным аккордом, меня совершенно добившим: когда этот таинственный незнакомец вручает ей букет и визитку — написано: "Соня взяла визитку и прочитала: "Когда я читаю ваши..."" — "прочитала... читаю"... ну ладно. "Соня взяла визитку и прочитала: "Когда я читаю ваши книги, я будто лакомлюсь спелой клубникой с отменными сливками". Ну... в общем, меня это добило. По-моему, знаете, лучше не дорабатывать этот рассказ, ну его. Или что-то найдите, какой-то ход, какой-то...

С. Логинов: В своё время на "Самиздате" мне уже попадались такие рассказы...

(Небольшой фрагмент, где автор рассказа возражает Логинову, пропущен.)

С. Логинов: Значит, так. Сама идея уже бывала многократно: человек, который работает на предупреждение, ангелом-хранителем неким, предупреждает: "ты туда не ходи, снег башка упадёт, совсем мёртвый будешь". По-моему это всё идёт от Роберта Шекли, от сверхпопечительного дерга, но если помните, чем у Шекли кончилось: "Он меня заполучил! Он меня заполучил!" Так вот, вашу героиню тоже кто-то заполучил, и рассказа в результате не получилось. Я думал, может быть, Женя найдёт и объяснит мне, дураку... — нет, Женя тоже не нашёл. Так что, по-видимому, так оно и есть.

Единственное, что... я уж тогда не буду добивать... Ну, во-первых, если вчера Н*** писала исключительно простыми фразами из школьных сочинений, то сейчас — вот, прекрасный разбор господина Лукина показал, что откат произошёл в обратную сторону. Невероятно красиво, переусложнено, автор радуется: "Вот, смотрите, я научилась, я умею!.." Вот когда вы начнёте не радоваться, что вы умеете, а давать сложную метафору там, где она нужна, и писать просто там, где это нужно... Всё, вы освоили сложную метафору, я поздравляю. Вот теперь надо...

Е. Лукин: И, кстати, рублеными вот этими вот...

С. Логинов: Да, и так же точно рубленые фразы, совершенно чётко: "Действие первое. Действие второе: пустить в дом свет. Действие третье..." Вы порубили, видно, что сознательно: "вот сейчас я применяю приём рубленой прозы, смотрите, я умею, я не зря училась!" Вот когда всё это войдёт в плоть и кровь и начнёт получаться естественно — вот тогда перейдёте на уровень высокой художественности. А пока следует признать... "зачёт" можно поставить, но реанимировать, действительно, этот рассказ, наверное, не имеет смысла.

Хотя мне понравилось несколько отдельных фраз. Например: "здесь стекаются все мусоропроводы" — и сразу представляется вся вот эта система как система типа кровеносной... вот водопровод входит, вот тепло входит и вот, простите пожалуйста, (...) мусоропроводы, и где-то они стекаются. Что ещё... в библиотеке: "аромат настоявшихся книг", тоже хорошо. Причём некоторая двойственность в слове "настоявшихся" — это хорошо, это просто...

Е. Лукин: Это очень хороший вкус.

С. Логинов: ...ну и когда говорят, что "вы уж извините, мир полон летающих тарелок с пирожными". Девочка схватила тарелку с пирожными и спрятала там куда-то. Ну ладно, здесь я мало подчеркнул жёлтого, и поэтому не буду уже говорить... Евгений Юрьевич сказал много больше и лучше.

 

 

(Продолжение следует.)

 

 

4

С. Логинов: Н*** Я***, вот она сидит. Н***, пожалуйста, представьтесь.

(...)

С. Логинов: Ну и замечательно. Так. Н*** Я*** знаю давно, года три назад...

Н.Я.: Четыре.

С. Логинов: ...года четыре назад она уже была на мастер-классе у меня, и тогда ей достало-ось... — в дребезги, по-моему, растоптал, по отдельным словам, по целым фразам, по образам, по всему, по построению произведения — то есть не было места, где я бы не потоптался ногами. Могу сказать одно: что прогресс наблюдается грандиозный, и я никоим образом себе этой заслуги не приписываю, человек за это время кончил Высшие литературные курсы — и видно, что за эти годы много и старательно работала.

Тем не менее, остаётся энное количество претензий. Итак, первый рассказ, ***. Некая дама по имени Пелагея... всё-таки всё ей на свете плохо: муж, когда-то по пьяному делу упавший из окна и сломавший спину, а теперь лежит парализованный; дети, которые... один вообще при маме не появляется, даже когда мама звонит, он говорит: "Ой, мамочка, я очень рад, мне некогда, я побежал", — и вешает трубку; дочка, которая приезжает только для того, чтобы занять без отдачи денег — и заодно парализованному папе привезти водки... Это действительно такое наблюдается сплошь и рядом: "он же лежит сам, ему никак..." (Когда) лежал в больнице — (то видел: ) приезжает (а ноги отрезаны уже из-за диабета) жена и привозит мужу вареньица... может она, правда, таким образом старается побыстрее избавиться от безногого едока...

Ну, короче очень-очень этой самой Пелагее становится хреново, и она идёт и кончает с собой. Взяла и утопилась. А дальше я вскинулся, думаю: ну вот, очередной рассказ о том, что самоубийцы... "дорогие товарищи, если у вас есть какие-то проблемы, то быстренько кончайте с собой, после чего немедленно придёт какой-нибудь Спаситель, который тут же сделает вам хорошо, красиво и замечательно". Я, честно говоря, считаю такие рассказы сильно вредными. Потому что когда сидит какая-нибудь там экзальтированная девица и думает: резать вены, не резать вены?.. — ну, хорошо, если она это делает демонстративно, "ах, спасайте меня, я начинаю резать вены!.." А если она хочет, чтобы её нашли в последнюю минуту? А её могут и не найти. Ну ладно, не будем преувеличивать значение фантастики в плане увеличения числа немотивированных самоубийств — но, тем не менее, эта претензия у меня остаётся.

Листаем пока по страницам и смотрим, что оказывается нехорошо. Во-первых, некоторая звукопись. "Целующиеся с пакетами"...

Е. Лукин: Поясняю: тут запятая: "взрослые, юные, целующиеся, с пакетами..."

С. Логинов: "...с чемоданами..."

Е. Лукин: Просто у Логинова — он не видит никогда запятой; раз он поставил рядом два слова...

С. Логинов: Читатель никогда не обращает внимания на запятые...

А. Кубатиев: Если не заставишь.

С. Логинов: ...если не заставить, не схватить: "обратите внимание, здесь запятая". Есть такая бяка: если текст может быть понят неправильно — он будет понят неправильно. Более того: если текст не может быть понят неправильно — он всё равно будет хоть кем-нибудь, но понят неправильно. Поэтому этот момент всегда надо иметь в виду и... да, конечно: "взрослые, юные, целующиеся с пакетами... с чемоданами, с зонтами".

Из аудитории: Новейшее извращение.

С. Логинов: "Вереница рук, держа-щих-ся..." — тоже по мере сил, если не нужно специально вам "шикать", "щикать" и "щакать" в тексте...

Е. Лукин: Переходите на итальянский.

С. Логинов: ...переходите на итальянский тогда.

Очень много "же": "он же умер", "я же голодный"... Когда начинает "жекать" непрерывно зашедшая на минутку дочка — там этих "же" такое количество, что я начинаю думать: да, это, видимо, не исключено, что специальный приём, это её речевая характеристика. Но в таком случае эти "же" из речи её отца и её матери следовало бы убрать. А иначе, в целом, просто частица "же" в переборе оказывается. Вот, пожалуйста: "Как же не принести? Он же больной человек, он же инвалид! Ты же знаешь..." — вот это, когда вот такое вдруг одна женщина выходит и начинает говорить — это может быть речевой характеристикой. Но когда рядом другой, в меньшем количестве, но тоже "жекает" — это характеристика автора.

Великолепно... вот она кончает с собой, вот её таинственным образом вытаскивают и, значит, к некому психотерапевту: "Присаживайтесь. Пелагея, не так ли? Мне уже сообщили. Так, почему это случилось?" — "Не знаю..." — "Если вы сами не знаете причин, то как узнаю я?!" Минутку, он психотерапевт или он милиционер, который составляет акт о попытке самоубийства? Он всё-таки должен быть психотерапевтом, ни один нормальный психотерапевт так говорить не будет. Можно было бы взять и просто поговорить с любым психологом, психотерапевтом и т.д.: как вы начнёте разговор с человеком, который только что пытался покончить с собой? Ну не изо... "А ну говори причины!" — по-моему он собирается её назад туда запихнуть.

Ну хорошо. Вот её спасли, вот она появляется назад "преисполненная желания жить": ура, я больше не буду бросаться с моста, я начну... я ведь когда-то египтологом хотела быть, и даже слово "Клеопатра" по-древнеегипетски могу прочесть до сих пор. Её спрашивают: "Ну где же ты была столько времени?" — "Не помню, какое-то дело". Вопрос: а где был столько времени калека-муж, парализованный? Ведь дочка только что здесь побывала, следовательно, она не придёт недели две, пока у мамы новой зарплаты не будет, она последнюю пятихатку уже унесла; сынок вообще не появляется — и, значит, муж будет лежать с переломом позвоночника один в квартире. Героя бросили — да, скверного, мерзкого, плохого, алкоголика — но кинули.

И потом второй момент: вот Пелагея является: "Я буду жить!" Пелагее близко к полста. Какое в полста лет начинать жизнь заново?

Е. Лукин: Тем более если вдруг муж лежит.

С. Логинов: Тем более если муж. Какой из неё там теперь египтолог в пятьдесят лет! — поздно! Просто-напросто, если в молодости, пока цепкая память, цепкое одно-второе-третье — можно выучить вообще всё, что угодно. А в старости, если работала целый век свой — кем? — сидела в метро и смотрела, как сверху идёт этот... Самая отупляющая вообще работа. Очень хорошо выбрана, кстати, вот это верный достаточно приёмчик: показать отупляющее действие работы. Человек, который сидит внизу эскалатора и смотрит, как люди едут вниз и вверх, и иногда говорит: "Держитесь за поручни, не бегите по эскалатору". Человек, отработавший там энное количество лет, уже никем не станет. Всё. Там блоки стоят. Так что впереди ожидает тот же самый кошмар, может быть, усугублённый тем, что пыталась покончить... "А, так вытаскивают!.. И даже на некоторое время кайфу делают. За-ме-ча. Пойду-ка я снова топиться" Утопится! Можно к гадалке не ходить — утопится. Вот это вот уже серьёзная претензия к рассказу. У меня всё.

Е. Лукин: В принципе, я согласен, но... только так уж точно определять, что это психотерапевт... Конечно, это не психотерапевт и не участковый, тут явно какое-то надмирное вмешательство, судя по всему...

С. Логинов: Надмирный психотерапевт.

Е. Лукин: ...но это совершенно не прорисовано. У меня, например, возник вопрос, что если это какие-то сверхъестественные силы — то ли божественные, то ли дьявольские, то ли бог его знает какие — то почему у, так сказать, спасителя имя-отчество-фамилия — что это, легенда или?..

С остальным я согласен, а насчёт языка, простите, ещё немножко (слово неразборчиво). Знаете, нужно внимательнее относиться. "Она увидела прежнего жениха в чёрно-белом измерении монитора, а в руках у него — букет из жёлтых роз". Жёлтые розы в чёрно-белом изображении. (Неразборчиво) "...она повернулась и хотела поздороваться сквозь стекло будки, где сидела, но его не увидела". То есть — злоупотребление местоимениями. Это получается что-то вроде чеховского "мы его из-под него за ноги вытащили". То есть надо как-то, если есть возможность, заменять местоимение существительным. А то — а кого именно она не увидела, потому что получается, что то ли его, то ли стекло будки, то ли... Несколько существительных одного и того же рода.

Когда вдруг авторская речь выявляет претензии на разговорную, когда сказуемое уходит в конец, глагол: "С тех пор, как её муж с третьего этажа строящегося дома вывалился". То есть вдруг откуда-то начинается, в то время как начало... кстати, вот это мне показалось удачным, вот эти ваши коротенькие рубленые фразы, для данного рассказа они где-то даже какой-то настрой создают. "Жизнь пронеслась в голове"... в таких вот коротеньких обрубочках фраз: "Воздуха стало не хватать. Жизнь пронеслась в голове" — и т.д. Потом вдруг герой начинает говорить с интонациями автора. Всё-таки как-то надо... Ладно, это я зачитывать не буду.

"Они посадили её во внедорожник, повезли по дороге". То есть внимательнее. "Внедорожник... по дороге" — тут даже если в смысл не вникать, всё равно получается тавтология. Паразитных рифм полно. "Приёмное отделение. Стерильное помещение" — это уже стихи пошли.

С. Логинов: Ничего, там дальше у других авторов будет больше.

Е. Лукин: "Выглядела эта деревянная коробка похожей на последнее ложе человека". Скажите ж вы просто, назовите вы лошадь лошадью: похожая на гроб. Зачем вдруг высокий стиль? И вот то же самое, с местоимениями: "Мама, купающая брата. Её кукла..." — чья? мамина или героини? "Её тело выбросило в открытый космос. Она видела движение планет, как они крутились чётко по своей орбите, не соприкасаясь друг с другом". Хотел бы я посмотреть, как бы они... Но дело не в этом: а дело в том, что планет много, а орбита одна. Вот такие мелочи... То есть — чище, чище работать, не давать пощады себе. Ну а в остальном, в общем, — согласен.

 

 

(Продолжение следует.)

С. Логинов: Вот человек, который прекрасно умеет писать, словом владеет, есть очень приятные всякого рода моменты, например: "жизнь покатилась прежними размеренными кувырками" — всё, характеристика жизни дана сразу, чётко. Вот если человек умеет такие фразы давать — значит, с ним не всё потеряно, он сможет писать дальше и всё, что угодно. И, тем не менее, чувствуется, что очень большого опыта нет, потому что идёт некоторое количество — не очень много, но некоторое количество чисто стилистических мелких ляпов, которые автор, я думаю, способна вычёркивать сама. Вот, во втором абзаце: "облака постоянно меняли цвет... постоянно где-то хлопало". То есть это сдваивание слов, это стандартный ляп; один раз в жизни понять, что это ляп, и дальше... Я понимаю, что пожимают плечами, потому что я забыл предупредить: всё, что будет говориться — столько раз уже об этом предупреждал — это непреложные правила, которые надо выполнять, и над всеми этими правилами стоит один великий закон: любое правило можно и нужно нарушать, при условии, что ты знаешь, зачем это делаешь. Если нарушается правило от незнания, то человек вляпывается в какую-нибудь бяку; если он знает, что — да, я нарушаю здесь правило, но мне это нужно для того-то, то вот здесь и получится хорошо. В данном случае, я думаю, это случайные повторы оказались.

Моё личное: я ужасно не люблю слово "какие-то"... "какой-то", "какая-то". "Падали какие-то хорошо прожаренные ошмётки". Либо автор, как мне кажется, должен сказать, какие хорошо прожаренные ошмётки, либо не употреблять этого слова, потому что — уже несколько раз на мастер-классах я эту фразу говорил — что человек пишет слово "какой-то" там, где как бы сообщает непрямым текстом читателю: "тут надо что-то написать, но мне лениво подбирать самое точное и нужное слово, я пошёл за гонораром, а ты, дорогой читатель, пока подбери это слово сам". То есть в простоте душевной слово "какой-то" употреблять, наверное, тоже не следует. Только если знаешь — зачем.

Из аудитории: Только если это президент Осетии.

Из аудитории, другой голос: Там другая буква.

С. Логинов: Дальше. Когда одного и того же героя — особенно если этот герой не является главным героем — начинают называть разными словами в одном абзаце, то читатель дёргается и не может понять: а о ком идёт речь? "Человек неловко встал. "Здравствуй, Маша", — выдавил гость". Так кто из них человек, а кто из них гость? То есть остановившись, подумавши можно сказать: ага, сначала этого товарища назвали просто "человеком", а потом "гостем". Тут как-то надо делать, чтобы не было такого рода слов.

"Обычно он смотрел на мир так, будто тот был должен ему очень крупную сумму". Всё, хорошо. Хорошо. Вот эти вот фразы показывают, что вы умеете и можете писать. То есть здесь всего лишь навсего аккуратно, пословно, медленно прочитать — и вычеркнуть то, что является необязательным. А то, что нужно в рассказе — в рассказе уже есть.

Тут я просмотрел, во-первых, вот: "какое-то знакомое лицо"... Вот здесь — кстати! — момент, когда слово "какой-то" можно оставить, и поставить, и так далее, потому что героиня вспоминает: "так знакомо (неразборчиво)", что она там... — и вот здесь употребление слова "какой-то" оправдано. А первый раз было не оправдано. Вот чувствуете эту самую тонкую градацию для одного и того же слова?

Ну и когда товарищ, ставший богом, нанимает героиню... хорошая игра слов — это всегда хорошая игра слов, завидуйте, умеет. Бог нанимает человека на должность: "Платить буду по-божески". Хорошо. И наоборот: ""Ты в курсе про приключения нашего обоже?" — "О боже!.." — пробормотала я". Хорошо, игра слов, тем более что она встречается здесь не чрезмерно много, но достаточно часто. Хорошо.

Последнее: "Почём нынче опиум для народа?" А чья цитата — знаете?

Из аудитории: Из Ильфа и Петрова.

С. Логинов: Да, это из Ильфа и Петрова. Потому что Карл Маркс говорил: "религия — опиум народа", а Ильф и Петров переделали её, три буквы добавили: "религия — опиум для народа". "Почём...", "почём...", "почём опиум для народа". То есть Маркс-то как умница понимал, что народ сам эту религию употребляет, никто её нарочно туда ему не подвозит, дилеров нету...

А. Кубатиев: Там было ещё одно слово, которое очень многое изменяет: "почём нынче опиум для народа".

С. Логинов: А, "нынче", да...

Ну, в общем, с этим рассказом всё, сейчас будет ругать он (Е. Лукин) — а мне рассказ понравился, вот прочитать его ещё раз, вычитать мелких блох, — и можно печатать хоть в сборнике, хоть... хоть где угодно. Отличный рассказ.

Е. Лукин: Мне бы хотелось сразу после второго рассказа...

С. Логинов: Сразу после второго рассказа... Так, хорошо... Второй рассказ — это который?

Е. Лукин: У меня просто вот эти вот названия... я никак не могу понять, который — который.

С. Логинов: (...). Честно говоря, первый рассказ мне понравился больше, но этот рассказ, с моей точки зрения, так же точно можно взять, немножечко, совсем по мелочи какие-то словечки выправить — что прекрасно сделает сама О*** — и тоже публиковать где угодно.

Какие у меня здесь замечания... "...Можно увидеть, как проплывёт бездыханное тело врага". Ну, во-первых, по-моему в цитате слова "бездыханное" нет, просто "проплывёт тело врага"... не буду утверждать, не смотрел, но мне так кажется. Самое главное, что в рассказе тело врага проплывает не только не бездыханное, а вполне даже орущее, так что это слово здесь оказывается не на месте. Ну, взять, вычеркнуть.

Какие у меня ещё здесь замечания... Так... Жена, которая гладит бельё, "демонстративно набрала в рот воды", вроде как попшикать на рубашку. Хорошо! умница!

А вот как создаётся образ. Это уже не для О***, а для собравшихся и так далее. Товарищ Ждаков, который является на речку ждать, когда проплывёт тело врага, мимо... ну, под видом, будто бы на рыбалку... — прихлопнул чересчур наглого комара. На пальцах осталось пятнышко крови. То есть он-то сидит с некоторой кровожадностью. Ни слова не сказано о том, что в душе у него... там, пылали... нехорошие чувства... тыр-пыр, восемь дыр... Нет, ничего этого нету. А есть такой вот образ: появилось пятно крови на пальцах — от комара, всего лишь навсего. Всё. Образ уже создан. Кто понимает — тот поймёт. Ну а кто не понимает... ну, наверное, ему и читать не обязательно.

Что-то у меня здесь даже и жёлтого нету (С. Логинов делает пометки в файле разбираемых рассказов разными цветами, в зависимости от того, понравилась или не понравилась ему фраза, или это откровенная ошибка, и т.д.)... Да, да-да-да, я не стал дальше делать пометок, я просто понял, что мы имеем дело с вполне состоявшимся автором... Ну — короткое замечание, не к вам относящееся, а так, по делу — в этом мастер-классе три рассказа о рыбалке, и вытаскивают чёрт-те знает что там: каких осетров, каких форелей, каких чего... Ну три рассказа о рыбалке! — я уж думал: сговорились, что ли. Не сговаривались?

О.Р.: Нет, я прошлый год вспомнила просто. (На прошлогоднем мастер-классе С. Логинова тоже были два рассказа о рыбалке.)

С. Логинов: А вообще всё хорошо. Так, а теперь говори ты (обращаясь к Е. Лукину).

Е. Лукин: Что касается языка — я не со всеми придирками Святослава Владимировича согласен... Он пропустил, правда, ещё одну несколько — простите — выпендрёжную фразу: "почувствовал себя дуршлагом", это во втором рассказе. Ну... если это не расхожий жаргонизм, то это не совсем удачное авторское решение.

А я бы хотел подойти с другой стороны. Сразу предупреждаю, что те правила и принципы, которые установил себе я, вовсе не обязательны для остальных — но вдруг это сможет как-то помочь? Я про построение рассказа. Вот, *** (о втором рассказе)... Такой вопрос: только ведущие литстудии читали все рассказы или кто-то ещё?

С. Логинов: Только мы.

Е. Лукин: Только мы? То есть имеет смысл вкратце передать содержание? Значит, человеку выпал гороскоп, что если он пойдёт утром на реку, то мимо него проплывёт труп врага, и он отправляется на реку, прихватив с собой знакомого. Знакомому гороскоп предсказал, что он поймает совершенно немыслимую рыбу. Действительно, у него начинает клевать, начинает злиться главный герой, и кончается тем, что осётр утаскивает в реку его, так сказать, товарища, ставшего злым врагом... Это, так сказать, как это говорят — про что фильм, то бишь тема. Идея мне показалась очень любопытной, идея вот какая: что враг человеческий — он всегда сиюминутен. Человек, который действительно сотворил тебе какое-то большое зло два месяца назад — ничто по сравнению с тем, который только что отдавил тебе ногу в транспорте.

То есть по теме и по идее вроде бы рассказ выстроен. Но имейте в виду, что это придирки на, так сказать, довольно-таки высоком уровне. Гоголь в статье о европейской архитектуре сформулировал буквально так: художник не слишком обширного гения строит дом следующим образом: ставит ряд коротеньких колонн, придавливает их карнизом, дальше — ряд окошек, дальше там какие-то картуши, ещё что-то, — и дом получается как бы слепленный из кусочков; истинный художник, — пишет Гоголь, — он если разбабахает колоннаду — то во всю ширь и во всю высь фронтона, вот он, смелый, дерзкий и талантливый замысел. Вроде бы идея доведена до точки, но по исполнению рассказ немножко слеплен из кусочков, как вот этот вот гоголевский фронтон. Вот первая сцена, с женой... Ей-богу, я прочёл её с большим удовольствием: очерчен характер героя, жена сделана — но вот кончилась эта сценка, и жена уходит из сюжета. То есть вот, ряд колонн — больше уже не продолжены. Я повторяю, это очень серьёзное пожелание. Не позволять себе одноразовых персонажей; если какая-то деталь возникла... Ну, вот, собственно говоря, комары, с которых начинается рассказ, — они отзываются всего один раз, когда тот на рыбалке давит комара. Сквозного образа тоже не получилось.

Дальше, по логике. Я не совсем понял, зачем ему нужен был свидетель, зачем он прихватывает друга. Если он действительно верит, что мимо проплывёт тело врага... ну, может быть, для отмазки, что, дескать, это не я его утопил? — но этого тоже нет.

Дальше идёт сценка, как они едут на рыбалку. Рыбаки, сидят, пьют, этот напивается. Речь идёт о чём угодно, но только не о том, что произойдёт. А ведь казалось бы: гороскоп — ведь сказано в рассказе, что вряд ли я один читал газету-то, с гороскопом... стало быть, неминуемо среди рыбаков должен возникнуть разговор о гороскопах. Тогда бы эта сцена играла на общий замысел.

И, наконец, самое главное. Всё сделано — но как-то вот не проставлены акценты, не проставлены ударения. Враг. Мелькает упоминание тёщи и некого Николая Николаевича, по-моему. Ну так он мелькнул в начале, этот Николай Николаевич, и в конце. Но ведь, чёрт возьми, он же должен был этого своего врага — потому что речь-то идёт о враге — как-то выпятить, что ли: что за Николай Николаевич, что он такое сотворил. Он же думает сейчас — кто ж проплывёт, тёща или он, тёща или он? — а врагом оказывается тот, который поймал больше рыбы.

С. Логинов: Тёща тут приведена в качестве иллюстрации твоей же вещи. Он говорит: "Тёща у меня попадает в первую десятку, только когда приезжает в будни". Вот это вот как раз, об этом и говорим, что...

Е. Лукин: Совершенно верно! То есть вот она, поскольку... в первой сцене с женой — там, в общем, обозначена тема, и я ждал, что она будет так же развиваться. Но... Это такие уже придирки, что... я говорю... Одноразовый персонаж вот, жена, одноразовые персонажи рыбаки, которые с ними едут. (Неразборчиво.) У нас когда-то в детстве, когда учились писать рассказы, у нас было чёткое правило: дописал до середины — новых сущностей не вводи, достраивай из того, что есть, а если что-то не лезет в финал — вымарывай его в начале. Вот такой вот приёмчик, может быть, кому-нибудь поможет. Это первый рассказ.

Второй рассказ (т.е. если смотреть по очерёдности, в которой их разбирал С. Логинов, то не второй, а первый) — в общем, у меня там единственный возник вопрос, и то он тоже на таком уровне, что без него можно было бы и обойтись. То, что честолюбивый человек стал богом, как бы прорвался... да не прорвался бы он, конечно, его выдвинула какая-то система — но эта система не присутствует. Ну не мог там сам по себе бывший (неразборчивое слово) взять и стать президентом — конечно, кому-то там понадобился. То есть вот эта сторона как-то пропущена, и мне показалось, что тут возникает зияние. Пусть он, так сказать, пробивной, пусть он пролаза, но пролез в боги...

(...)

А. Кубатиев: Евгений Юрьевич, ты скажи всё таки — я не понял из изложения: где фантастика? Есть ли?

С. Логинов: Нет, минутку. Человек стал богом и нанимает себе пиарщика — это не оправдание?

А. Кубатиев: Про рыбалку.

С. Логинов: Хорошо, предположим, там нет фантастики. Рассказ от этого стал лучше или хуже?

А. Кубатиев: Или — или. Или мы его на одних весах, безменом взвешиваем — или на магазинных.

Из аудитории: То есть ты предлагаешь резко отсеивать то, что не имеет прямого отношения...

А. Кубатиев: Не-не, я не ругаю, я просто хотел бы понять: где фантастика, а где нет.

С. Логинов: Тут можно сказать одно: если бы я увидел этот рассказ в сборнике "Фантастика" — это бы меня не удивило и не возмутило. Если бы я начал классифицировать это — то, наверное, я бы задумался, посмотрел, и написал бы, что это магический реализм.

А. Кубатиев: Ответ засчитан.

Е. Лукин: Собственно... Да, собственно, всё. Только единственное, что осталось — что немножечко поверху этот рассказ (насчёт бога) проскочил. Что-то там посмотреть, покрутить... какая-то ещё должна вылезти неожиданная... Но это уже больше, так сказать, интуиция.

С. Логинов: Дело в том, что — и с чем я тут с Евгением Юрьевичем не согласен, с его критикой — мне кажется, что вводится типичный миф нашего времени, что ничего ни для чего делать не надо, а достаточно оказаться в нужном месте в нужное время. О чём он говорит? Она спрашивает: "Как богом-то стал?" — "Да вот как-то нечаянно, оказался в нужном месте в нужное время". И всё. Всего лишь навсего. И я это понял как такого рода момент издевательства над одним из мифов нашего времени.

А. Кубатиев: Главный миф нашего времени — что человек может всего добиться.

С. Логинов: Главный миф нашего времени — что человек ничего не добивается, что он просто оказывается... Ну ладно, иначе мы перессоримся, и все остальные авторы окажутся без обсуждения...

 

 

(Продолжение следует.)

С. Логинов: А сейчас такие патентно-нечистые вещи в "Если" печатает...

А. Кубатиев: Жуть. Я читаю — и меня оторопь берёт, куда всё делось.

Из аудитории: Последний журнал "Если" я до половины дочитал, вторую потерял и не пожалел.

А. Кубатиев: Вашего покорного слугу выдвигали вперёд, когда нужно было отмотать... — ну, сейчас-то я подотстал, а тогда я был ещё ничего — когда нужно было отмотать на патентную чистоту по англоязычной, американской, английской, по классике фантастики нужно было отмотать, и ваш покорный слуга... Мне сейчас стыдно, что я тогда делал. Но это была такая школа, после которой ты думал а) для кого ты пишешь, б) кто тебя прочтёт, в) умнее тебя он или глупее, и г) а что ты, собственно, нового можешь предложить? А под Виталия Бабенко, который мил, добр, улыбчив, тоже отцеобразен — вот как Логинов...

С. Логинов: Но не лыс, а вот так вот (показывает), как свечка...

А. Кубатиев: Ну да, он златокудр. Вот знаете, я бы предпочёл под трактор ЧТЗ попасть, чем под него. И всё это вело к тому, что та фантастика, что тогда... я не помню, какая это была волна, я несколько раз пытался запомнить, какая это была волна, ничего не получается...

С. Логинов: К которой ты относился и я? Четвёртая.

А. Кубатиев: (...) ...и я вспоминаю, что вот этого упрёка на нас, конечно, не было. Мы в чём-то другом могли пропуделять, мы могли какие-то частности там пропустить, к нам можно было прицепиться на каком-то... ну, буквально эпизоде, отрывке, пропуске стилистическом каком-то, тавтологии, неудачной звукописи как раз. Но этого — не было.

И... ну на кой, я не понимаю, ошибки повторять? Гомеостаз и без того, так сказать, отягощён. На кой? Начинаете писать — ну всё равно к этому надо готовиться. Одной эрудиции, вот такой вот детской начитанности не хватит никогда. Это работа на самом деле. У неё есть свой элемент игры, свой элемент радости, сладости там, случайности — есть всё это. Но не знаете, неначитанные, не умеете аналоговыми методами пользоваться — ну, знаете, ну всегда будете вот на эти грабли наступать. И ходить только по граблям. Ваше спасение — тут я, слышите всё презрение, с которым я это говорю — ваше спасение, что ваши читатели на 50-80% сейчас такие же неграмотные, как и вы... некоторые из вас, прошу прощения. И это вас спасет. Нам выпала... нам чудовищная в этом смысле участь выпала — наши читатели были высококвалифицированные люди, они каждую строчку в какой-то там многотиражной газете... — Логинов очень любил в многотиражных газетах печататься, у него была когда-то карта, где были флажки по всему Союзу, где он в газете какого-нибудь там моторного завода напечатался.

С. Логинов: Нет, лучшее — это была "Трикотажница", многотиражка чулочной фабрики Абаканского там какого-то...

А. Кубатиев: Чаеразвесочного цеха Абаканского металлургического комбината.

С. Логинов: А самая лучшая газета была Семипалатинского мясокомбината, знаменитейшая газета, которая регулярно печатала фантастику...

А. Кубатиев: ...и платила колбасой.

С. Логинов: Нет, платила она стандартные рубль сорок девять, знаете, что это за цифра? Рубль сорок девять — для вот таких газет это был стандартный гонорар, потому что рубль сорок девять стоила маленькая "Московской", или же рубль сорок девять стоил тортик "Сказка" полукилограммовый. Я, как непьющий, покупал тортик и нёс детям. На весь гонорар, ни копейки сдачи.

А. Кубатиев: Шутки шутками. Так вот, мы попадали под читателя, который у нас мог просчитать на любом уровне: у кого украдено, с кем не поладил в сюжетах, что переврал, где гнилое совершенно подражание кому-то. Ребята, это был ужас. Письма писали такие, какие вы сейчас в форумах не прочтёте. В форумах либо "автор — дурак", либо "аффтар пешы исчо". Это было... к вам присылали вот такое вот... — особенно на крупную вещь, но у нас крупных вещей практически не было — вот такое вот письмо, в котором тебя разбирали по слову. И это были, поверьте мне, это были квалифицированные (читатели).

Сейчас вам, бояться, конечно, нечего. Вы под другим богом ходите, может быть. Вы знаете, полезно вот этого редактора внутри иметь, он вас от свинства спасёт.

С. Логинов: Так почему я и говорил: как надо, как читать перед зеркалом, как читать, закрывая пальцем собственный текст — сейчас этого практически никто не делает... Но должна быть технология вычитки собственного произведения.

А. Кубатиев: Кто-нибудь знает такого замечательного, не побоюсь слова, советского писателя Сергея Антонова? Если кто-нибудь читал, скажем, его трилогию о детстве — "Царский двугривенный", "Васька", "Овраги"... Не читали — почитайте. Его экранизировали, он хорошие сценарии писал, его очень любил Паустовский, кстати, он у него в одном из семинаров был. Он написал классную совершенно книгу по технологии русской прозы: как её надо писать. По-моему, четвёртый том его...

С. Логинов: А вот этой книги я не знаю. Я думаю, чего это ты вдруг его поминаешь? Ну, читал я его эти повести, некоторые, во всяком случае.

А. Кубатиев: Нет, я Антонова очень люблю. Когда читаешь его... я, в общем-то, знаю всё, о чём он пишет. Я всё-таки профессиональный преподаватель истории литературы, поэтому... ну, у вас на это ни времени не было, может, ни возможностей, не сказал вам, может, об этом никто — но мне в силу профессии всё это надо было читать. И есть три вещи, которые вы не можете — вот если вы литературой собираетесь заниматься — не прочитать. Это вот эта книжка о русской прозе Сергея Антонова, заметки о русской прозе, четвёртый том собрания сочинений; это "Алхимия слова" Яна Парандовского...

С. Логинов: Не читал.

А. Кубатиев: Я тебе завидую, это кайф невероятный. Я перечитываю её примерно раз в год. Вообще Парандовского надо всё читать, что у вас есть, и книжку его об Оскаре Уайлде, "Олимпийский диск" надо прочесть... Конечно, он гомосексуалист, он безумно талантливый гомосексуалист, и даже вот когда читаешь "Олимпийский диск", забываешь, что он это пишет как гомосексуалист, который мужской красотой любуется, красотой юноши. Но это просто кайф, это просто замечательно написано, вот. Парандовского я назвал, и — ну вот тут вы просто не можете этого не знать — это "Золотая роза" Паустовского. Есть ещё четвёртая вещь, как ни странно.

С. Логинов: Веллер, "Технология рассказа"?

А. Кубатиев: Господи, не к ночи будь помянут. (...) ...Стивена Кинга.

Из аудитории: "Как писать книги"?

А. Кубатиев: Да. Самое смешное, что для человека, который не ставит перед собой особенных задач, кроме как добротно работать в коммерческой прозе... Хотя Кинг был больше, чем коммерческим писателем, романы его это ужас, его можно выжать, этот роман, из него капать будет сутки. А рассказы — никто со мной, надеюсь, спорить не будет — и повести Кинга это блистательно, это замечательно. Книжку эту... вот тогда её надо читать. Это очень хорошая и честная книга: как честно, удачно, продуктивно работать в коммерческой прозе. Ставите перед собой такую задачу? Ничего плохого в этом нет — но, блин, умейте это делать. К сожалению, даже таких простых вещей те, кто сейчас берётся за тексты, не знают.

Я уверен, что большинство из тех, кого я трудолюбиво слушал двое суток... Я намеренно не читал то, что вы писали... ну, у Витмана там подсматривал время от времени... у Логинова, вернее, подсматривал время от времени на экране что-то. Но понимаете — достаточно было слышать. Это очень тяжело, когда можно пересказать полностью текст, и в этом пересказе он весь исчерпывается. Когда нет ни второго плана, ни дополнительного ореола вот этого семантического, когда вдруг оказывается, что вы прочли нам не сказку о Царевне-Лягушке, а сказку о женщине, которая не может распорядиться своей судьбой и ждёт, пока её поцелуют. Всё это, к сожалению, литературе довлеет, и без этого всё это превращается в пустячные забавы со словами, бумагой и компьютером.

Я прошу прощения, что я всё время вмешиваюсь, но поверьте, это оттого, что мне было не всё равно, что я о вас слышу и... Кто похоронит нас и примет из наших хладеющих рук. Витмана будет нести человек восемь, меня, наверное, двое унесут... к этому времени.

С. Логинов: Старик Кубатиев вас заметил...

(В аудитории поднимается шум.)

А. Кубатиев: (...) Я вам сейчас быстро расскажу один эпизод, очень быстро, чтобы вы успели, так сказать, скушать свою манную кашу (время близилось к обеду). Есть такой замечательный писатель и журналист Владимир Покровский. Он был из нашего Московского семинара самый талантливый, но у него была одна беда: он был физик.

Из аудитории: Ну-у, не трогайте физиков...

А. Кубатиев: Что такое? Как это их нельзя трогать?.. Он работал даже, причём очень талантлив был, он был физик, он работал в Курчатовском институте. Много умел, многое знал. Потом он, вы знаете, ушёл в журналистику, и журналист он был прекрасный... И вот тогда он написал несколько вещей от которых я до сих пор... дурею. "Время тёмной охоты" эта повесть называлась. Это было в середине семидесятых годов, но он написал то, что было потом, в девяностых. О республиках наших, которые после развала остались, о русских, которых там бросили... Там маленькая колония, которая решает не быть людьми, до того их оскорбили — забросили, плюнули на них... Захотите — прочтёте, хотя это, конечно, уже не то. Ошеломляющая совершенно вещь, настолько ошеломляющая — я вам честно скажу, я не всё тогда понял. Это я сейчас что-то понимаю в том тексте, который я читал. Что он сделал: перед семинаром очередным он эту повесть разнёс по всем. Мы все трудолюбиво, особенно филологи, блин, ну как же могли филологи (неразборчиво) постарались рассказать ему, чего он там не сделал и чего он... — да ещё и писатели-филологи, мама дорогая — вот, чего он там не сделал, и что он там должен был сделать. Он нам верил. А тут ещё покойный Роман... э... господи, главный редактор... то есть зам главного редактора тогдашней "Знание-силы", который... он...

С. Логинов: Подольный.

А. Кубатиев: Подольный, прошу прощения. Роман Подольный... это же был очень славный человек, он редко вмешивался — а тут он ему тоже что-то сказал. Ну, я знаю, он хотел взять эту повесть — в конечном счёте он её и взял... И (...) (Покровский) уселся и свёл все замечания в новый вариант.

С. Логинов: "Взглянули гости на пейзаж и прошептали..."

А. Кубатиев: "...ералаш". А дальше было как в "Молекулярном кафе" у Варшавского: Мишка уже который час уныло ковыряет вилкой изобретённое им блюдо, состоящее из малинового джема, селёдки, мороженого, ещё чего-то — и силится понять, как сочетание всего лучшего может быть такой гадостью. Вот так у него и получилось. Знаете, конечно, хорошо вслушиваться в то, что вам скажут. Конечно, замечательно, если вы умеете отфильтровать тот золотой песок, который там есть — но никогда не старайтесь учесть все замечания, и никогда не думайте, что все, кто вам говорит о ваших текстах что-то, — они все понимают, что вы сделали, и их надо слушать. Может быть, в вашей референтной группе может оказаться один-два человека. У Стругацких были два человека, они им обязательно это показывали... другим из любезности, из производственной необходимости, но они знали, что этим людям они доверяют без ошибки. Миреру они показывали всё. Не бойтесь ничего. Пошли есть манную кашу.

 

 

Ближайший конкурент, рассказ "Предел ожидания", практически дышал в затылок финалисту — он получил оценку 7,90. Наверняка это очень достойное произведение, рекомендую вам его прочесть — уже не ради конкурса, а просто для удовольствия.

Дальше большой разрыв. Рассказ, идущий третьим, набрал почти на балл меньше предшественника — 6,91. Как он называется — я вам говорить не буду