Неправдоподобная сцена с убийством собак сразу переключает с вопроса: «что происходит?» на вопрос «зачем?», превращая психологический триллер в философский роман.

И тут есть о чем задуматься, ведь эта книга по сути является метафорой деятельности писателя, и в целом, о том, какое значение имеет сочинительство в жизни людей. По мнению преуспевающего коммерсанта, такая деятельность является абсурдной, болезненной и вредоносной, но раз за разом неведомая сила выдергивает его из заурядной жизни, и, по не вполне понятным причинам (ответ в книге предельно размыт), заставляет на основе фрагментарных сведений создавать правдивые истории.

Детективная линия обрушивается словно дом во время землетрясения, Маклин четко дает понять: история основана на мнениях персонажей, соответственно, никакой истины быть не может, а есть лишь предложенные пути: первый – «выдумывать», по проверенной методике для решения насущных задач, проповедуемый Соммервилем, и второй – полностью отдаться идее, угадываемой в образах окружающего мира, избранный Мартином Грегори. Между ними не может быть компромиссов, Мартин пребывает в одиночестве, даже роковая соблазнительница, на время ставшая его музой, подыгрывает искусителю Соммервилю.

Так и мы все, выдумываем цели, и чем больше о них думаем, тем реальнее они воспринимаются, компромиссы и методики только сбивают наводку. Понятно, что эти цели суть лишь ворованные подвески из «стеклянных люстр», главное, не нарваться на люстру психотерапевта, это, по всей видимости, и было основной повесткой прогрессивной общественности в конце 20-го века.

Свойственное произведениям Достоевского представление о том, что раздвоение личности, так ярко выраженное в своей клинической форме, в определенной степени присуще любому и, более того, является одной из особенностей человеческого ума, становится отправной точкой идейного развития повествования, начинающегося с «мрачной достоевщины». Однако, в отличии от классика, полагавшего, что спастись от этого состояния можно представив перед собой цель (служение Богу или Родине) Пелевин помещает своего героя в условия при которых такой метод становится невозможным. Мир маскарада, умеющих объяснить «в какую сторону будет дуть ветер», и легкости с которой могут уживаться в сознании окружающих взаимоисключающие утверждения или оксюмороны вроде «рыночной экономики», вынуждают Петра смотреть на свою судьбу отстраненно, либо окунуться с головой в непрерывный поток личностей и целей, но в последствии он приходит к осознанию, что «спасать» то особо некого и не от чего.

Повторяющаяся в тексте многократно мысль о том, что «все личности являются ложными» подобна догадке внимательного созерцателя о существовании точки устойчивого равновесия, раскачивающегося маятника, автор уподобляет всю совокупность положений маятника набору координат — параметров характеризующих личность. Но вопрос, как ими распорядиться, ибо вариантов много: от небытия абсолютного шизофреника, при котором «возможно все», до небытия наивысшей разумности, при котором есть только одно положение наименьших потерь, только отвлечет от главного: можно на время перестать кривляться перед зеркалом своего ума и не делать никакого выбора, остановить маятник. Тогда останутся значения, относящиеся к единственно возможной отправной и конечной точке, очевидным центром внутренней системы координат.

Гармонию и ритм романа создает описание мучительной «борьбы ложных я», на них наслаиваются интеллектуальные или эмоциональные мелодичные вставки, радикально преображающие монотонное повествование, и превращающие его в литературный вариант, упомянутой в книге, музыки г. Кинг Кримзон, в ней смелые импровизации соседствуют с математически выверенными пассажами. Именно эти коротенькие, но завораживающие мелодии, являются для меня особо ценными, воспринимаю их более в таком качестве, чем в виде изощренных философских вывертов, влекущих к лихорадочной мыслительной деятельности.

Действующие герои, словно силуэты, выхваченные лучами прожектора, невнятные и определенные при помощи намеков, так и скрываются, не обнаружив себя в тени, отбрасываемой образом автора, этакого разбитного даосского монаха, вооруженного дубиной постмодернизма, при этом весело, с шутками и бранью отстаивающего моральные и духовные ценности. Образ весьма противоречивый и сложный для понимания, ведь в итоге разбив своим орудием «зеркальный шар этого фальшивого мира» Пустота «выдал мандат» аудитории на свободу помыслить и сделать более реальным прекрасный и величественный мир, либо упасть в бездны отрицания и отказа от созидания, погрузившись в унылое состояние ставрогинской мертвечины. Признаю, последний вариант более распространённым в качестве понимания людьми проявления «окончательной свободы».

Среди многочисленных отзывов не увидел упоминания о важнейшем аспекте этого произведения – это эпитафия ушедшей юности. Все необходимые инициации пройдены, романтика и бесцельные поиски оставлены, впереди обнесенная надежным забором дорога к «тихой гавани».

Вспоминаются строки песни «Forever young» :

It's so hard to get old without a cause

I don't want to perish like a fading horse

Youth's like diamonds in the sun,

And diamonds are forever.

Но для Татарского эти самые «diamonds are not forever».