Чтобы хоть как-то завершить – нет, не тему Башлачева, конечно, там такие глубины, что нырнуть и не вынырнуть, — но кое-какие застрявшие в голове сопутствующие рассуждения, пусть будет еще колонка.

Казалось бы, истоки творчества Башлачева сравнительно очевидны. Первым, само собой, приходит в голову Высоцкий. Однако если задуматься, то за пределами очевидно оммажного «Триптиха», да еще «На жизнь поэтов», чуть менее очевидно продолжающей тему, заданную Высоцким в «О поэтах и кликушах», сходства не так уж и много. Вероятно, удастся назвать еще две-три песни Башлачева, которые можно вообразить написанными Высоцким, но ни для одного, ни для другого они существенными не будут. Вроде бы и все. (Спойлер – не совсем, но об этом чуть дальше.)

Дальше должна бы следовать «поэзия русского рока», на тот момент представленная в основном Гребенщиковым, но и тут все не совсем гладко. Да, отсылки к одной и той же песне «Минус тридцать», причем с открытым упоминанием самого Гребенщикова, у Башлачева появляются аж дважды – но и все. Не считать же за доказательство влияния исполненный им как-то «Глаз». Песни «под Гребенщикова» имелись у многих рокеров, но как раз за Башлачевым такие не припоминаются.

Третий источник, уже несколько менее очевидный – современные Башлачеву поэты постмодернистского андерграунда, в то время это течение звалось у нас концептуализмом. Считается (хотя в наиболее подробном источнике, сборнике «Как по лезвию», это вроде бы не отражено), что «Петербургская свадьба» посвящена Кибирову – и да, общность между этими поэтами в плане активной работы с идиомами и тогдашними «мемами» вроде бы прослеживается. Мне попадались публикации, в которых Башлачев напрямую включался в список концептуалистов, хотя формально он к ним навряд ли принадлежал.

Тут надо бы сделать сноску – считается также, что «Петербургская свадьба» была реакцией на «Петербургский романс» Галича. Не знаю. Если и была, общности я не чувствую, хотя обе песни знаю прекрасно. Зато – еще одна сноска – в известном смысле к концептуалистам близок и Высоцкий, тоже активно использовавший техники, которые теперь назвали бы постмодернистскими, в первую очередь ту же активную игру с идиомами («Мы тарелки бьём весь год, / Мы на них уже собаку съели, / Если повар нам не врёт»). Даже более существенно, пожалуй, что Высоцкий был не чужд и другой игре, с созвучиями в корнях слов («Из подворотен – ворами»), а это уже фирменный знак Башлачева.

До сих пор речь шла о более или менее современниках поэта, если же заглянуть чуть дальше, то вспоминается, само собой, Маяковский – при том, что, казалось бы, общего между ним и Башлачевым примерно ничего. При этом чрезвычайно трудно пройти мимо двух постмодернистски модифицированных, но при этом легко считывающихся «цитат»:

Б: «За всех за тех, кого // Слизнула языком шершавая блокада»

М: «Поэт вылизывал чахоткины плевки / шершавым языком плаката»

Собственно, одно из самых сильных мест в «Петербургской свадьбе», дополнительно усиленное довольно редким у Башлачева (да и вообще для любых песен) анжамбеманом. И второй пример:

Б.: «Я хотел бы жить, жить и умереть в России, / Если б не было такой земли – Сибирь»

М.: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, / если 6 не было такой земли — Москва»

Легкую парадоксальность Маяковского (Москва у него «земля») Башлачев предельно усиливает. Подчеркивая тем самым отсылку к другой своей песне, «Случай в Сибири». Корпус текстов Башлачева вообще при внимательном рассмотрении оказывается в значительной степени гипертекстом, но это отдельная большая тема.

Другая отдельная большая тема, до которой эта цитата дотрагивается – Россия в творчестве Башлачева. В контексте восьмидесятых годов это вопрос из, скажем так, не вполне тривиальных, чего из нынешних времен почти уже и не разглядеть. Случайно или нет, но и тут вдруг возникает Маяковский. Доводилось встречать мнение, что песня «В чистом поле дожди косые» (эта строчка повторяется в ней несколько раз и, собственно, с «Россией» и рифмуется) отсылает к маяковскому «По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь».

Ну и, при моем неровном дыхании к рифме, трудно было пройти мимо еще пары любопытных совпадений. В поразительной песне «Когда мы вдвоем» из общего ряда несколько выбивается один из куплетов:

Пойми — ты простишь

Если ветреной ночью я снова сорвусь с ума,

Побегу по бумаге я.

Этот путь длиною в строку, да строка коротка.

Строка коротка.

Ты же любишь сама,

Когда губы огнем лижет магия,

Когда губы огнем лижет магия языка.

Выбивается, поскольку сама по себе эффектная рифма «бумаге я / магия» особо выделена тем, что рифма эта еще и дактилическая – при том, что в основном-то рифмы в песне ударные на последнем слоге, «мужские». Ну так вот, эта самая выделенная рифма обрамляет, дважды при этом повторяясь, так что трудно не заметить, последнюю часть, возможно, лучшей поэмы Маяковского «Флейта-позвоночник». Крайне маловероятно чтоб незнакомой, с учетом уже прозвучавшего выше, Башлачеву. Соответственно, рифма эта оказывается весьма интересной и значащей, будь она даже бессознательной апроприацией. Не говоря о потоке ассоциаций, который возникает, если рифма использована сознательно.

Последний пример связан с рифмой довольно редкой – настолько, что я и названия-то для нее не знаю. Есть термин «внутрисловный перенос», который почти о том же самом – но не совсем. Для разнообразия сперва Маяковский:

Захочет покоя уставший слон –

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

На первый взгляд рифма «слон / солнца» достаточно вяленькая, настолько, что в рубленом маяковском стихе ее почти и не разглядеть (вспомним, что время ассонансных рифм в общем-то еще не пришло). Но это на первый взгляд. Рифма на самом деле чрезвычайно точная – просто один из ее компонентов растащило на две строки и разрезало внутри слова. Поскольку рифмуются-то здесь «слон ца / солнца»!

Как я уже говорил, прием, насколько я понимаю, из редких, особенно с учетом его отличия от внутрисловного переноса. Последний выпячивает рифму, подчеркнуто разрезая слово, Маяковский же рифму прячет, пойди еще найди. Тем интересней обнаружить у Башлачева именно его:

Дым. Дым коромыслом!

Дым над нами повис.

Лампада погасла.

И в лужице масла

Плавает птичий пух.

Если знать, что ищешь, трудно не заметить: «коромыслом / повис лам». А не зная, да еще на слух (и нет, при исполнении это особо не акцентируется)?

Ну и в завершение – было бы чрезвычайно интересно сопоставить Башлачева с другим значительным поэтом эпохи и круга Маяковского, Хлебниковым. Есть очень сильное ощущение, что у поэтики Башлачева обнаружатся существенные хлебниковские корни. К сожалению, Хлебникова-то я как раз, увы, знаю весьма обрывочно...

С подачи коллеги neo smile, вспомнившей в комментариях к предыдущей колонке «Все от винта!», у меня появилась мысль сделать небольшой шажок на территорию башлачевской поэтики. В прошлый раз мы вроде бы убедились, что с точки зрения рифмы Башлачев умеет примерно все. Если кто-то вдруг не убедился, то поверьте на слово, что ли. При этом в песне «Все от винта!» обнаруживается, к примеру, такой фрагмент:

Холодный апрель. Горячие сны.

И вирусы новых нот в крови.

И каждая цель ближайшей войны

Смеется и ждет любви.

Как горлом идет любовь.

На протяжении всего-то двух четверостиший дважды рифмуется «кровь-любовь»! Одна из самых банальных рифм в русской поэзии. К этой паре еще нередко «морковь» добавляют для пущего издевательства. Спрашивается, как же так?

А вот так. Очевидно, Башлачев мог воспользоваться другой рифмовкой. Столь же очевидно, что сам он не мог не чувствовать – рифмы «торчат» из текста. Напрашивается вывод, что примерно в этом и заключается ожидаемый эффект. Парность этих слов Башлачеву настолько важна, что он готов ее при любой возможности подчеркнуть – даже рискуя нарваться на неприятие.

Проверить это утверждение и подтвердить его не так уж и сложно – дело в том, что даже на память и навскидку я в состоянии привести немало примеров использования этой рифмы и в других песнях.

Фильтр сигареты испачкан в крови.

Я еду по минному полю любви.

(«Поезд»)

(«Триптих памяти Высоцкого»)

Вряд ли окажется преувеличением, если сказать, что у Башлачева это вообще самая распространенная рифма. И что два этих слова для него прочно связаны, да как бы и не вообще взаимозаменяемы. Собственно, строка «Вечный Пост, умойся в моей любви!» именно про это, как и последняя процитированная строка из «Все от винта!». У Башлачева вообще очень много любви, особенно в выраженно светлых текстах. Самый, наверное, интересный в этом отношении пример можно найти в песне «Тесто»:

Зима жмет земное. Все вести — весною.

Секундой — по векам, по пыльным сусекам

Хмельной ветер верной любви.

Тут дело не ново — словить это Слово,

Ты снова, и снова, и снова — лови.

Тут дело простое — нет тех, кто не стоит,

Нет тех, кто не стоит любви.

Любовь здесь рифмуется – с любовью! Пусть и через строку.

Вот только и крови у него тоже очень, очень много...

Шесть строк из песни «Пляши в огне» в предыдущей колонке на 60-летие Башлачева я разместил в общем-то без задней мысли – показались естественным выбором просто в силу того, что очень хороши. А тут вдруг подумалось – себе-то я давно объяснил, чем именно хороши, так почему бы этим объяснением и не поделиться?

Необходимое предуведомление – рассуждения ниже последуют в высшей степени дилетантские, кавычки в заголовке в первую очередь предупреждают именно об этом. Ошибки, соответственно, возможны – и в терминологии, и вообще в чем угодно. Но я обещаю стараться. А, ну и про несколько слов, само собой, сказано с определенным кокетством, букв будет много.

Итак, шесть строк:

Мне бы сотворить ворота у трех дорог.

[Да] небо своротить охота до судорог.

Гадами ползут времена, где всяк себе голова.

Нынче — Страшный Зуд. На, бери меня, голого!

Нынче — Скудный День. Горе — горном, да смех в меха!

С пеньем на плетень — горлом — красного петуха.

Близко к началу песни. Она известна в нескольких вариантах и исполнениях, но эти строки в них, если не изменяет память, более или менее совпадают. Однако в одном из моментов ниже я предпочел бы исключить из рассмотрения «Да» в начале второй строки. Почему я это себе позволяю, попробую объяснить в примечании*.

Итак, для начала мы более или менее уклонимся от обсуждения размера. Тому опять же имеются известные причины, но размер этот – как минимум неравностопный. Есть соблазн назвать его дольником и тем ограничиться, тем более что дольник – дело вполне нормальное как для современной поэзии вообще, так и для «рок-поэзии», к которой Башлачева традиционно относят, в частности. Мне представляется, что все не столь тривиально, есть смысл отметить, что все шесть строк сделаны в общем-то в одном и том же сложном размере, в который, впрочем, внесены многочисленные локальные поправки – в частности, ассонансными рифмами. К рифмам и перейдем.

Поверхностный взгляд сообщит нам, что эти шесть строк зарифмованы параллельно (вообще же схема рифмовки внутри песни неоднократно меняется). Чуть менее поверхностный – что присутствует также и внутренняя рифма, это вполне обычно для Башлачева и не сказать чтобы уникальное явление в поэзии вообще, хотя красоты поэтическому тексту безусловно добавляет. Дальше мы все-таки копнем поглубже, но пока ненадолго остановимся на конечных рифмах первых четырех строк.

На слух (а в 3-й и 4-й строках и на глаз) они пожалуй что производят странноватое, корявое впечатление. То есть получается, что заявленная в заголовке поэтическая техника автору здесь изменила и вообще хромает? Разумеется, нет. Перед нами ассонансные, нарочно неправильные рифмы – не слишком часто применяемое, но очень эффектное средство в современной (минимум с середины 20-го века, а то и раньше) поэзии. И, само собой, перед нами не случайная небрежность. Так, в первой паре строк мы имеем полное совпадение последних пяти букв: дорог. Это так называемая «точная» и даже очень точная рифма, прием обоюдоострый – само по себе красиво, но когда рифмующиеся слова стоят в одинаковой форме, а в нашем случае это именно так, грозит скатыванием в банальность. Несовпадающиее ударение дорОг/(сУ)дорог банальность эту как раз и снимает, эффектная рифма остается.

С 3-й и 4-й строками все еще интересней, поскольку рифма тут не просто ассонансная, но еще и аграфическая! Визуально рифма вА/го выглядит совсем уже не очень, однако произносятся-то эти слова, с поправкой на вариативность безударных гласных, головА/гОлова. То есть на слух рифма опять одновременно ассонансная и предельно точная. Причем совпадение здесь уже не просто побуквенное, а пословное – но и слова при этом предельно разные по форме и смыслу. На самом-то деле то, что сперва казалось корявостью, оборачивается довольно высокой степенью словесного гурманства.

Вооруженные пониманием того, что текст-то наш очень непрост, смотрим на него чуть попристальней и обнаруживаем, что и внутренняя рифма в нем не обычная, а двойная. Проще всего это заметить в последней паре строк: там рифмуются День/плетень (в совпадающих позициях) и либо горном/горлом (позиция не совпадающая), либо горе/горлом в совпадающих позициях. Эта последняя неоднозначность, само собой, есть следствие парности горе – горном, к которой мы еще вскользь вернемся, здесь же заметим, что рифма типа горном/горлом относится к категории, я не знаю – высококачественных, что ли. Точная, поскольку окончания совпадают, небанальная, поскольку разные звуки непосредственно перед окончанием, и «глубокая», поскольку «рифмуются» – в данном случае вообще совпадают – части слова за пределами окончания.

В 3-й и 4-й строках первая пара внутренних рифм ползут/Зуд в совпадающих позициях достаточно очевидна, но зная уже, что искать, мы без труда обнаружим и вторую: времена/бери меня. И она тоже эффектна – неожиданностью и хорошим совпадением согласных, аллитерацией.

Переводим взгляд на первую пару строк, и тут остается уже раскрыть рот. Внутренняя рифма здесь – тройная! Причем рифмующиеся слова стоят в одинаковых позициях, фактически первые две трети каждой из строк – одна сплошная гигантская рифма. Мне бы/небо, сотворить/своротить, ворота/охота. Первая из этих рифм – эффектная, пусть и вряд ли оригинальная, последняя – просто качественная и небанальная (разные формы слов). Между ними – единственная на весь фрагмент глагольная рифма. Вообще-то на них принято смотреть косо, хотя для столь плотной рифмовки можно было бы сделать и исключение. Так ведь она никакого исключения не требует – глагольная банальность целиком искупается тем, что рифма глубокая, слова рифмуются целиком, мало того, они вообще анаграммы!

В результате мы обнаружили, что фрагмент наш прорифмован буквально насквозь – и речь до сих пор шла исключительно о рифмах в традиционном значении слова. И ни одной «плохой» в тривиальном смысле этого слова – некачественной, бедной, банальной – среди этих рифм нет вообще. А как насчет смысловой пары Страшный Зуд/Скудный День, в которой ключевое слово в обозначающих одно и то же событие словосочетаниях оба раза обыграно, причем по-разному? Насчет двух подряд аллитерационных пар горе — горном, да смех в меха? Тут, к слову, имеет смысл отметить также и аллитерацию сотворить ворота, заодно добавляющую блеска внутренней рифме сотворить/своротить. А последняя строка, где одна на другую нанизаны сразу три идиомы – и на выходе получается отнюдь не бессмыслица, а многослойная картинка? В частности, в сочетании с предыдущей строкой, изображение деревенской кузни.

Воля ваша, уважаемый читатель, но я подобной концентрации поэтической техники на квадратном сантиметре текста нигде больше не видел, да и увидеть не надеюсь. Само собой, техникой единой поэтика (и тем более поэзия) Башлачева не исчерпывается, но это отдельная гигантская тема, где шестью строками уж точно не обойтись...

==========

* Добавление союзов и междометий в начале строк к тексту, который без этого имел бы строго выдержанный размер – тоже одна из характерных для Башлачева техник, не знаю точно, к поэтическим ее отнести или к песенным. В принципе ее видно и так, но можно доказательно проиллюстрировать. Например, «Вечный пост» начинается четверостишием:

[Ну] Засучи мне, Господи, рукава.

[Да] Подари мне посох на верный путь.

[И] Я пойду смотреть, как Твоя вдова

В кулаке скрутила сухую грудь.

Того, что в квадратных скобках, нет в поздних исполнениях и нет в книге «Как по лезвию», которая, как я понимаю, вычитывалась по рукописям, хотя насчет данной конкретной песни в точности не уверен. А в моем пожалуй что любимом исполнении – есть.

Сегодня — шестьдесят лет Башлачеву. Которого совершенно невозможно представить в этом возрасте. Короткая жизнь, семь кругов беспокойного лада.

Мне бы сотворить ворота у трех дорог.

Да небо своротить охота до судорог.

Гадами ползут времена, где всяк себе голова.

Нынче — Страшный Зуд. На, бери меня, голого!

Нынче — Скудный День. Горе — горном, да смех в меха!

С пеньем на плетень — горлом — красного петуха.