Приходится признать, что с поставленной задачей автор не справилась. Прежде всего, не дана история развития породы колли, когда и при каких условиях приобрели они те или иные качества; порода сразу введена как данность, что несомненно, обусловлено отсутствием в работе диалектического подхода. Методами исторического материализма автор владеет удовлетворительно, но пренебрежение марксистско ленинской диалектикой приводит к начётническому подходу к проблеме. Вместо всестороннего охвата проблемы, видим достаточно узкий взгляд исключительно с точки зрения истории ВКП(б). Такого рода сектантский подход не позволяет рекомендовать работу практическим кинологам, поскольку не указывает магистральных, единственно верных путей совершенствования служебных собак и, в частности, колли.

Неудачный рассказ хорошего автора. Как только на лесной полянке пара незадачливых космопроходцев (привет Роберту Шекли!) видят чужаков, читатель столь же ясно видит концовку рассказа, в том числе и ударную сцену последнего абзаца.

Повесть братьев Стругацких «Волны гасят ветер» -- основное произведение сборника. Все остальные рассказы, что переводные, что отечественных авторов, оказываются необязательным довеском. Трудно сказать, правильно ли поступила составитель сборника, поставив в основание антологии повесть, коорая должна была выходить отдельной книгой. Возможно, тогда это было оправдано. Сейчас -- нет.

Хотелось бы поинтересоваться у автора, читал ли он рассказ Роберта Шекли «Заяц»? Основная идея рассказа спёрта оттуда. Образы детишек позаимствованы из рассказа Роберта Лафферти «Из двух зол». Техническая идея со строительством трассы настолько изъезжена, что уже невозможно сказать, у кого именно она перекопирована. Что осталось своего? Название рассказа и имя «автора».

Как это наивно! Кир Булычёв -- историк, учёный, писатель, но ни в коей мере не бюрократ. На самом деле бюрократия того типа, о котором пишет Булычёв, совершенно безобидна и борьба с ней чрезвычайно проста. Директор предприятия берёт на работу человека «ответственного за...», все бумаги сбрасываются на него, а обязанность у него одна -- ничего не делать. В 90% случаев пришедшие бумаги не имеют никаких последствий. За неисполнение остальных -- ответственный наказывается (лишается прогрессивки). Затем он премируется из директорского фонда на ту сумму, на которую его депримировали. Все довольны, дела идут, контора пишет.

И никаких пришельцев.

Если 80% текста романа занято описанием биохимического экспериментра и подготовки к нему, то рецензент имеет право поинтересоваться, насколько автор разбирается в предмете своих писаний. Андрей Столяров -- выпускник биолого-почвенного факультета ЛГУ и, кажется, должен разбираться в вопросах химической эволюции предбиологических систем. На первый взгляд так оно и есть, автор обрушивает на неподготовленного читателя лавину химических названий, описаний экспериментов, перечисляет специализированные работы и монографии, которые изучает главный персонаж. Однако, обмануть он может только двоечника, никогда не учившегося в школе. Не будем голословны, рассмотрим эксперимент, который ставится на протяжении двухсот страниц от первой до последней главы.

Герой по имени Арик ещё в школьные годы возжаждал синтезировать химическим путём живое существо. Эксперимент, который он для этого ставит, напоминает известный опыт Миллера (1955). Кстати, Миллера и его работы автор упоминает в перечислении читанных Ариком монографий, но, как явствует из текста, сам автор Миллера не читал. Сначала Арик долго и мучительно делает реакционные ванны, изолированные от внешней среды. Задача эта решена в начале XIX века Дюма и Стасом, в биологии этот метод применён Пастером (речь идёт не о пастеризации, а о работе с поддувом инертного газа). Однако, Арик ставит вакуумные колпаки, опасные и ненадёжные. В аквариумах он создаёт атмосферу древней Земли, которая по мнению Столярова, почему-то состоит из сернистого газа. Кроме того, он непрерывно что-то туда доливает при помощи пипеток (куда оно потом девается -- неведомо). Аквариумы Арик облучает ультрафиолетом и зачем-то подвергает действию магнитных полей разной напряжённости. Кроме того, в установке имеется некий «обратимый холодильник», неясного назначения (в химии существуют обратные холодильники, но наличие обратного холодильника исключает герметичность системы). В результате пять аквариумов из десяти -- прокисают (на современном консервном производстве в условиях асептики ежедневно герметизируются миллионы банок непастеризованных продуктов. И ничто не прокисает). Еще в четырёх аквариумах система кристаллизуется (это ж каким идиотом надо быть, чтобы брать растворы такой концентрации?!). Но зато в одном аквариуме на дне образуется студенистое вещество. Научный мир в шоке, никто повторить этого достижения не может. Забудем, что студни не ложатся на дно, а всплывают, подумаем о другом: о каких коацерватах может идти речь при наличии единого студенистого тела? Специально, чтобы избежать застудневания, Миллер использовал мешалку, о которой Столяров забыл. В природе эту работу выполняли приливы и ветра.

В подлинном опыте Миллера были получены все аминокислоты и все нуклеиновые основания, но в виде рацемических смесей. Эта трудность была преодолена в конце шестидесятых, добавлением в модельные системы активного ила (того самого, из которого впоследствии образовались толщи чёрных железистых сланцев. Выход биоактивных веществ стал количественным, причём вместо рацематов получены оптически активные изомеры. Произошло это в конце шестидесятых, когда герой Столярова лишь поступал в университет. Ещё через пару лет удалось добиться самосборки фосфолипидной мембраны, о которой Арик мечтал все семидесятые и восьмидесятые годы.

По мнению Андрея Столярова, научный прогресс идёт путём нелепых случайностей. Вырубили на факультете свет, отключился термостат и система едва не погибла. Однако, обошлось, но зато внутри студня обнаружились крошечные искристые спиральки. «Да это же аминокислоты!» -- вскричал поражённый Арик. Читатель, если он учился в школе, тоже поражён. Как можно невооружённым глазом разглядеть молекулу? И потом... форму спиралей имеют не амино, а нуклеиновые кислоты! -- это проходится во второй четверти одиннадцатого класса!

«Это типичная ошибка, -- успокоил меня знакомый биолог, -- каждый год среди первокурсников попадается хотя бы один, путающий нуклеиновые кислоты с аминокислотами. Мы им, правда, двойки ставим». А господин Столяров как-то проскочил и сумел окончить биофак. То, что перед нами не случайная оговорка, становится ясно после сцены, в которой Арик говорит, что надо бы проверить, есть ли в системе белки, а его сотрудник обещает сделать анализ на присутствие пуринов и пиримидинов, которые входят в состав ДНК, а никак не белков.

Искрящийся молекулами «аминокислот» студень начал генерировать некие колокольчики, которые завели хоровод в питательной среде. «Коацерваты!» -- вскричал научный мир, хотя реальные коацерваты к тому времени были получены чуть не четверть века назад. Кстати, колокольчики коацерватами быть не могут, их форма указывает на наличие органелл. Впрочем, раз автор не знает биохимии, то где ему биологию знать... Арик и весь научный мир сидят ещё несколько лет, тупо глядя на аквариум. А потом случается перестройка, и факультет обесточивают как следует (Перебои в электроснабжении, как генеральная линия развития науки!). Температура в лаборатории падает до плюс пяти градусов Цельсия!!! Столь катастрофического похолодания не может выдержать ничто. Контактные темометры лопаются, хотя рассчитаны на температуры от минус пятидесяти, до плюс двухсот пятидесяти. Вакуумный колпак раскалывается, воздух проникает в систему. И тут же оказывается, что это именно то, чего не хватало синтетическому студню для счастья. Он порастает шерстью, мгновенно переходит на кислородное дыхание и начинает проявлять все качества живого существа. А высокоучёный герой начинает его кормить, для начала швыряя в аквариум ломоть чёрного хлеба. Далее он экспериментирует со всякой дрянью, скармливая своему зверю всё, по чернильные карандаши включительно. Наконец, он вздумал попотчевать его собственной кровью, после чего...

Если вы думаете, что безграмотность автора распространяется только на биохимию и биологию, то вы ошибаетесь. Под конец жизни Арик увлёкся мистикой. Здесь Андрей Столяров также перечисляет множество специальных трудов, путая имена, даты и перевирая цитаты, списанные с популярных источников. Ну а герой, прежде с великим трудом вызубривший английский, с лёгкостью читает на арабском, среднегреческом и кухонной латыни.

Но есть ли в романе хоть что-то, помимо биохимического бреда? Перейдём к делам литературным.

Все персонажи по Арика включительно являются функциями сюжета. Родители Арика, вначале существуют, снимая с Арика груз бытовых проблем, затем, едва он становится на ноги, очень кстати погибают (чисто графоманский приём). Школьный учитель биологии... этот тип уже описан в раннем рассказе самого Столярова («Учитель»), но там он был инопланетянином, чем и объяснялись все странности. В романе странности ничем не объясняются, просто учитель выскакивает как чёртик из коробки в те минуты, когда Арик пребывает в нерешительности, произносит нечто и исчезает. Любимая девушка... Объявляется в качестве фрустрирующего фактора, когда установку со студнем следует оставить без присмотра, дабы мог произойти очередной несчастный случай, оказывающийся в результате счастливым. Начальник... крупный учёный-биолог по прозвищу Бизон. Внешне фигура цельноворованная с гранинского Зубра. Но там, где у Гранина видим портрет большого учёного, Столяров показывает нечто, изрекающее благоглупости. Кстати, подлинный прототип Зубра -- Тимофеев-Ресовский никогда биогенезом не занимался, а на вопросы о происхождении жизни отвечал: «Спросите Опарина, он расскажет, как это было, а я в ту пору был маленьким и не помню». Два помощника основного персонажа -- в меру талантливые, суетливые и очень вовремя погибающие. Жена... существует, чтобы снимать с Арика груз бытовых проблем. Собственной индивидуальностью не обладает. Когда у Арика подходит пора второй нелепой случайности, и он вновь закручивает роман с любимой девушкой, жена вовсе никак не упоминается. Очевидно на этот срок её выключают. В тексте есть ещё приятель, сделавший карьеру (время от времени он предлагает Арику бросить науку и тоже заняться карьерой/бизнесом/выбиванием грантов. Иностранный учёный -- делает большие глаза при виде удивительных успехов Арика на ниве наблюдения за аквариумом.

Сам Арик тем более индивидуальностью не обладает, ибо его тащит по жизни ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, которое автор неоднократно упоминает с самым таинственным видом.

Общество... Время действия романа 1970-е -- 1990-е годы. Но кажется, автор поместил своего героя в нереальную, среду, такую же придуманную, как и его аквариум. Арик переживает первую стадию влюблённости и, соответственно, начинает меньше времени уделять аквариуму. Предназначение, которое волочёт его по жизни, стерпеть этого не может, у Арика начинаются неприятности. За непосещения политинформаций его собираются исключать из комсомола и, как следствие, из университета. Что за чушь? в 1968 году на физфаке проходила дискуссия о том, нужен ли комсомол. Семь именных стипендиатов подали заявления о выходе из комсомола, и ни один исключён из университета не был. После этого за нехождение на субботники и за непосещение политинформаций даже «ай-я-яй» не говорили. Создаётся впечатление, что ни в каком университете Андрей Столяров не учился, а просто сидел где-то и боялся на всякий случай.

Когда Арику понадобилось остаться в аспирантуре, он написал донос на аспиранта, который числился его руководителем. Аспиранта в тот же день не стало, и Арик занял его место. И это не тридцатые годы, а середина семидесятых! Зато в девяностые года по мнению Столярова на улицах Петербурга шла сплошная стрельба.

Язык повести. Надо сказать, что у господина Столярова наверняка проштудированы основные труды по организации художественного текста, но воспринимает он их совершенно не критически. Скажем, известно, что частица «-то» усиливает степень остранённости текста. И как только главный персонаж начинает бродить, не зная, что ещё сотворить с аквариумом, частицы «-то» начинают сыпаться как из ведра, по десятку на страницу.

Андрей Столяров уже давно был замечен в заимствованиях у известных авторов. Данный роман не исключение. Уже говорилось о Бизоне/Зубре, а вот иной момент, мелкий, но смешной. Защитив диссертацию, Арик, как и положено, устроил банкет и на нём даже сплясал с одной из дам качучу. Многие ли знают, что такое качуча? Фанаты Стругацких -- знают:

-- Слушайте, Бромберг, что вы станете делать, когда я умру?

-- Спляшу качучу на вашей могиле.

Так вот, качуча, это испанский, непарный, женский танец, популярный в середине XIX века! Когда я это выяснил, образ, созданный Стругацкими, резко обогатился: старый въедливый профессор, танцующий с кастаньетами на могиле своего противника... А у Столярова видим всего лишь глупость. Спёр слово и тиснул, не понимая его смысла.

Столяров сам себя обзывает автором магического реализма, самым петербургским из всех авторов. В данном романе ничего петербургского нет. Вообще, герои петербургской прозы любят бродить по городу, так можно без особых затрат вести в текст питерский колорит. Разумеется, Столяров заставляет своего персонажа проделывать пешком изрядные концы. Вот только нудное перечисление улиц и набережных колорита не создаёт, а ни единого художественного описания в романе нет.

Итак, что остаётся? Две сотни журнальных страниц, занятых бездарным текстом и ощущение зря потерянного времени. Не читайте.

Мистика -- да, но не хорор. Не страшно ничуть. Повесть забавна, читается с интересом, хотя классикой её назвать -- язык не поворачивается. Интерес скорей исторический, хочется знать, как писали современники Пушкина. Некоторые, как видим, писали очень неплохо. Сегодня всё это устарело безнадёжно, но для общего развития знать творчество Антония Погорельского необходимо.

Рассказ всем хорош, но слишком уж похож на один из рассказов Лилианы Розановой. И там, и там -- непризнанный изобретатель-самоучка и его любимая девушка. В обоих рассказах фигурирует рыбная ловля с помощью прибора, приманивающего рыбу. И у Филенко, и у Розановой сначала ловится мелкая рыбёшка, затем -- покрупнее и, наконец, супер-добыча. Концовки, правда, разные, и это отчасти спасает рассказ Филенко.

Простенько и со вкусом. Большинство нынешних авторов разучились писать простенько, а уж со вкусом дела у них обстоят вовсе катастрофически. Поэтому так радует сборник, к которому можно применить это определение. Читаешь и отдыхаешь душой.

Чем-то истории Евгения Филенко напоминают рассказы Д.Дара, с их светлой наивностью, однако, герои Филенко менее кукольны, а у некоторых рассказов неожиданно обнаруживается серьёзная концовка, и вообще, они не столь однозначны. А вот язык обоих писателей схож. Его не хочется анализировать, такой язык надо просто слушать, как слушают опытного рассказчика, немногословного, негромкого и ужасно серьёзного в самых смешных местах.

А ведь так оно и есть на самом деле; забастует компьютер, и что остаётся делать бедному юзеру? Вызывать специалиста? Так он когда ещё придёт, к тому же, после его вмешательства дело может обернуться настоящей катастрофой. Вот и остаётся погладить комп по монитору, почесать клавиатурку, сказать: «Ну, ты же у меня умница!..» -- и он заработает вопреки всем гарантиям и срокам эксплуатации.

Сразу видно, что книжка самиздатовская, написанная для небольшого числа приятелей, входящих в свою тусовку. Автор небезнадёжен, некоторые миниатюры отмечены интересной идеей, встречаются нетривиальные образы. Вместе с тем, написано всё столь небрежно, что при чтении берёт зло. Миниатюры по самому жанру требуют филигранной обработки, удаления лишних слов, совершенной сделанности. Ничего этого нет, в результате книжка обречена на второсортность.

Прямо скажем, поэзия не является призванием автора. За небольшую плату стишки подобного качества можно писать по шестьсот строк в день. Размер не выдерживается, рифмы: глаз-алмаз; растворюсь-спущусь и т.д. Метафор, сравнений, образов, мыслей обнаружить не удалось. И зачем это было впихнуто в книжку?

Рассказ слаб не только литературно. Научный обозреватель ряда журналов мог бы чуть лучше разбираться в проблемах биогенеза, тем более, что начало шестидесятых -- пора, не толстых учёных, безуспешно размышляющих над тайной зарождения жизни, а многочисленных удачных экспериментов, подтвердивших теорию химической эволюции предбиологических систем.

Два рассказа на одну тему: Дмитрий Биленкин «Преимущество широты» и Владимир Григорьев «Свои дороги к Солнцу» -- и два совершенно разных подхода к одной проблеме. Биленкин несомненно грамотнее Григорьева, плюс, он поднимает дополнительную проблему преимущества широкого специалиста по сравнению со специалистом узким, однако Григорьев, у которого элементарная частица способна пробить дырку в стене ускорителя, побивает соперника яркой эмоциональностью. Какой из рассказов лучше? -- это, вероятно, должен решать каждый читатель сам за себя. Мне, хотя и по-разному, нравятся оба рассказа.

Подобного рода исследования делаются уже давно, причём с достаточно высокой степенью достоверности. Но, разумеется, никто и никогда не даёт столь жёстких рекомендаций, напоминающих приговор. Ошибка возможно всегда и цена этой ошибки слишком велика. В этом вопросе автор пошёл на поводу у журналистов (давние диспуты физиков и лириков), и рассказ получился неудачным.

Замечательная концовка! Именно так и надо поступать с неудавшимися диктаторами -- убивать их подушкой.

Всякое сверхзнание, какие бы эзотерические подкладки у него ни были, всегда сродни наркотическим видениям. В рассказе Биленкина это очень хорошо показано.

Один из редчайших случаев, когда мне не важно, как написан рассказ (хотя язык у Биленкина всегда на уровне), и неважно, что сюжет предсказуем. Для меня главное то, что это рассказ обо мне.

«Он был не болезненней других ребят, но сдыхал на стометровке, не мог подтянуться на турнике, плакал, пытаясь одолеть шведскую стенку. Нет, ему были доступны длительные физические нагрузки, такие, как ходьба на большие расстояния. Дело было в другом. На мотор, пока он не разработался, ставят ограничитель. А вот в его организме такой ограничитель был поставлен навечно. Он не был способен на усилия резкие, требующие большого выхода энергии, как привёрнутый фитиль не способен на яркое пламя. Сверстники снисходительно презирали его за слабость, а учителей физкультуры он доводил до бешенства. Если врачи стоавят диагноз мальчишке «здоров», если парень ноормально сложен, то какое он имеет право, позоря их, мешком висеть на канате?! Физкультура была кошмаром детства и юности Севергина. При виде брусьев, колец он трясся, как осуждённый на пытку. «Чемпион. чемпион!» -- кричали ему ребята в этих пропавших потом и пылью физкультурных залах. И он заранее мертвел, зная, каким смехом они встретят его нелепый, позорный прыжок через козла».

Здесь всё правда до последнего слова. Я мог (да и сейчас могу) целый день грузить трёхпудовые мешки с зерном или картошкой, но не способен вырвать штангу в семьдесят кило, мой рекорд на стометровке -- 18 секунд, а в высоту в юности я брал 70 сантиметров. Бесконечная череда издевательств и унижений... ненавижу физкультуру! И вот, в 1971 году (я ещё был студентом, хотя физкультура была уже в прошлом) выходит сборник «Ночь контрабандой» и в нём рассказ «Давление жизни». Как жаль, что я не читал его прежде! Но и тогда он помог мне жить и выжить. Я не урод, я просто не такой, как прочие попрыгунчики. И когда-нибудь это скажется.

Так оно и оказалось. Сегодня мои одногодки уже не бегают стометровок, а ходят (кто жив) вальяжно, а зачастую и с палочкой. А мне по-прежнему в удовольствие пешая прогулка на двадцать вёрст или велопробег километров на сто, если, конечно, не гнать, а ехать со скоростью 20 километров в час.

А что касается возможности выжить на Марсе, об этом Дмитрий Биленкин уже всё написал.

Беда рассказа в абсолютной предсказуемости. Как только видим первую фразу о страшных стратопауках, концовка становится совершенно ясной. В общем ряду рассказ, конечно, смотрится, но в целом, это одна из неудач Дмитрия Биленкина.

Наивно, очень наивно... И то, что учёные могут сохранить в тайне такое открытие, и тем более, что лет через пятьдесят обществу можно будет доверить контроль над будущим. Но написано хорошо, пока читаешь рассказ, автору веришь.

Литературная иллюстрация к давно уже высказанному мнению автора, что никакой разницы между фантастикой и реальностью -- нет. Кто-то может сказать: «Но ведь это не фантастический рассказ!» На самом деле это наша жизнь фантастическая.

Сильнейший рассказ, вызывающий многочисленные, хотя и не навязчивые ассоциации с реальной жизнью, что редко встречается в фэнтези, и что я всячески приветствую. Прежде я этого автора не читал, теперь буду держать на заметке.

История о том, как знаменитый писатель Лука попал под машину и повредил левую ногу, отчего ожидалось великое облегчение читателям и издателям...

Нет-нет, я ни на что не намекаю, это всё Лагин придумал!

Ещё Козьма Прутков писал:

Пусть всяк садовника такого выбирает,

Который понимает, что значит слово «прозябает».

Так что, в этой сказке автор оказался не слишком оригинален. Зато как красиво написано: «Дендрарий! Вроде бог весть какая заразная болезнь. А на самом деле -- ботанический сад».

Лет сорок назад прочёл эту юмореску и ужаснулся: как же так, в юмористическом рассказе Фридриха Энгельса поминать? Ведь голову за такое снять могут! Однако, время прошло, и все остались живы. А рассказ и сейчас забавно читается.

А ведь эта крошечная сказочка является первоисточником для изрядного количества анекдотов про заграничные сортиры. Рассказываем и не знаем, что первым был Лазарь Лагин ещё полвека тому назад.

Первое произведение Ольги Громыко, прочитанное мной, и серьёзное разочарование в авторе, о котором слышал много противоречивых суждений. Прежде всего, поражает безграмотность сочинительницы, ничего не знающей о мире, который взялась описывать. Посмотрим по-порядку первые две страницы:

»... в лаптях версты не пройдёшь -- отсыреют», -- лапти, в отличие от чуней, не отсыревают.

»...вороньё к человеческому жилью на промысел подалось» -- осень в лесу -- самое кормное время.

Девушка идёт с высоко поднятой головой, но кланяется паутине, -- пожалуйста, что-нибудь одно...

»...кожанные штаны, одетые поверх полотняных» -- во что одеты эти штаны?

«сапоги потихоньку промокали» -- даже кирза, ежели она смазная, не промокает. А уж кожаные сапоги...

«вода пропитала онучи» -- сапог поверх онучей не наденешь, а ежели приведёт натянуть, то тесёмки от онучей ногу сотрут в пять минут. Онучи носят только с лаптями или чунями, а в сапоге -- портянка.

«надо бы отжать, да перемотать» -- она с ума сошла? Вода в сапоге (ежели черпанул верхом) не так страшна, как отжатая портянка или, тем паче, онучи. Ногу сотрёшь мгновенно.

По кметке стрельнули, она пожала плечами и села перематывать онучи... самоубийца.

«никто не бежал прочь», а в следующем абзаце -- «с испугу драпанул». Так бежал, или нет?

«тем глуше и обыденнее стакивалось железо с мёртвой древесиной» Глагол «стакиваться» не имеет к стуку никакого отношения. «Стакиваться -- заранее тайком условиться, сговориться» (Даль). Происходит от слова «так». А в конце повести у Громыко и мечи тоже стакиваются, так что это не опечатка.

Впрочем, хватит, две первых страницы кончились. Но и дальше концентрация бытовых ляпов не уменьшается. Автор никогда не топила русскую печь, не колола дров, не крыла избу соломой, она даже не знает, что снежная крупка не кружится, падая на землю. Автор с простотою удивительной лепит слова, не понимая смысла написанного.

Сюжет... непритязательная детективная история. Фэнтези, в данном случае, работает против автора и рассказа. Совершено двойное убийство; колдун пришёл и наколдовал, так что сразу стало ясно, кто убил. И где тут интрига?

Одно место в повести могло бы претендовать на серьёзные обобщения: убийство беременной женщины прислана расследовать кметенка, которая когда-то извела собственного нерождённого ребёнка. Но именно здесь автор не выдерживает стиля, переходя на абсолютно беспомощный лубок, переполненный инверсиями, штампами и красивостями. «Погиб мой суженый в бою неравном, отход сотоварищей прикрывая»... инда взопрели озимые... прочтёшь и ажно заколдобишься. Вместо сильной сцены получается сцена пошлая.

Что остаётся в сухом остатке? Историйка, написанная бойким пером и ленивым разумом на потребу непритязательного читателя. Прочесть и забыть. А лучше -- вовсе не читать.

Единственное, что вызывает в романе недоумение -- странное хобби главного героя: слабо верится, чтобы молодой парень в середине шестидесятых годов, рабочий на полупроводниковом производстве, посвящал своё свободное время изучению истории ВКП(б). Нормальные люди того времени не знали не только тех тонкостей, которыми оперировал герой Лагина, но и самых основ. Будь иначе, автоор аннотации (viv) не стал бы сообщать, что герой провалился в самое начало ХХ века, а точно указал бы год действия романа -- 1894 (в 1895 Ленин был арестован, отправлен в Шушенское, а затем уехал в эмиграцию и в Москве появился лишь в 1918 году).

В остальном роман прекрасно написан, читается на одном дыхании, радует великолепным знанием истории не только ВКП(б), но всей России. И главное -- чудесный русский язык, каким ни в то время, ни сейчас почти никто не владел. Я купил эту книгу в 1969 году и успел прочесть дважды, прежде, чем её зачитали. И вот теперь, почти сорок лет спустя, по памяти цитирую полюбившиеся места (у кого есть текст -- проверяйте!).

«Тебя за чем посылали, ирод? Тебя за огурцами посылали, а ты что купил? Ежели это огурцы, то где ихняя хрусткость? Четыре копейки коту под хвост!»

«Я тебе полтину дам, даже рупь-целковый. Желательно тебе иметь такую сумму денег?»

«После обеда её неудержимо тянуло соснуть, поэтому в будущем она обещала отлежаться в роскошную женщину»

Вот это и есть настоящая литература, настоящий русский язык. Спасибо, Лазарь Иосифович!

Бегающие боевые роботы, срисованные с фильма Лукаса, война с Островной империей и всё остальное на том же уровне новизны и самостоятельности. Читать было скучно, а через день рассказ забылся. Пришлось проглядывать текст заново и писать отзыв, чтобы не позабыть рассказ ещё раз.

Хоть бы что-нибудь в рассказе было оригинальным, а то ведь всё на уровне родимого пятна, по которому потерянные родственники находят друг друга... хоть бы одна психологически достоверная чёрточка, хоть бы один красиво выписанный предмет антуража. А уж описание магической битвы читать просто стыдно. Нет там битвы, а есть избиение автором противников главного персонажа (героем его называть неохота). В дополнение ко всему -- мутная концовка, совершенно не прописано, как именно вор обманул работодателя. Плюс -- абсолютно никакой стиль: восьмой класс средней школы. Первое прочитанное произведение этого автора и, боюсь, что последнее, разве что судьба запрёт меня с томом Бабкина в одиночной камере.

Ой, как это напоминает «Собачье сердце», но написанное нетвёрдой рукой и с подхихикиваниями. Есть у меня тихое подозрение, что Аркадий Бухов попросту писал пародию на уже написанную, но неопубликованную в Советской России повесть Булгакова.

Дидактика прёт из рассказа мутной волной. Это моё сегодняшнее мнение. А в пору мальчишества я был дико возмущён этим рассказом: кто ж катается на бампере легковушки? Это самоубийцей надо быть. Цепляться следует к грузовику; нога ставится на буксирный крюк, а сам держишься за борт. Опять же шофёр тебя не видит. И ещё на трамвайной колбасе катались. А про легковушку -- это автор попросту придумал.

Великолепное начало рассказа, живые люди со своими заботами и проблемами. Автор демонстрирует незаурядное знание материала, детали зримы и прописаны хорошим языком. И вдруг... какие-то нелепые сатанисты и концовка один в один срисованная с рассказа Артура Кларка. Обидно, честное слово.

1948 год. Постановление ЦК ВКП(б) об опере Мурадели «Великая дружба». Начинается травля композиторов: Мурадели, Прокофьева, Шостоковича. Незадолго до смерти Сергей Прокофьев произносит: «Не доросли ещё до моей музыки». Спустя полгода Николай Носов вкладывает эти же слова в уста Незнайки. И сегодня детишки читают Незнайку, не зная, как страшно это звучало в 1954 году. И я тоже ставлю десять баллов детской книжке. Но не её автору.

Да-да, это тот самый Медведев, который оклеветал Стругацких, и тот самый «Протей» на страницах которого это было сделано. А в остальном, если бы не скандал двадцатилетней давности, эта повестушка не заслуживала бы упоминания. Протей, он протей и есть -- одноклеточный.

Одна из вершин отечественной фантастики, органично сочетающая серьёзное и смешное. Чтобы написать эту небольшую повесть, нужно досконально знать нашу историю и уметь вычленять из подлинных текстов и событий смешное. Смех Михаила Успенского ничуть не напоминает американскую ржачку, юмор положений. Далёк он и от холодноватого английского юмора. Это типично наш, русский смех, перемешанный не с фарсом, но с трагедией. Жизнерадостный юмор скомороха, которого сейчас потащат на дыбу, запоздалая расплата битых гудошников с тишайшим царём. Впрочем, отмщенье смехом не бывает запоздалым, тем более, что слишком многое из того, на что обрушиваются бичи писательской сатиры, живо до сих пор. Вроде бы никто не носит кафтанов и не кричит «слово и дело государево», а по сути ничто не исправилось: те же временщики, те же соколы тайного сыска, то же повальное пьянство и всеобщий бардак. Разве что помойные ямы стали глубже и воняет из них гадостней. Но зато, там где прежде исправлял нравы лубок и скоморох, теперь старается Михаил Успенский. Спасибо ему за это.

Странное ощущение возникает при чтении статей, написанных авторским дуэтом: Байкалов и Синицин. Соавторы оперируют огромным количеством фактического материала, но при этом не создаётся впечатления, что материал переосмыслен и структурирован. Не возьмусь судить, является ли это осознанной авторской позицией, или соавторам просто нечего сказать читателю, но вся информация не только этой, но и других статей, написанных Байкаловым и Синициным, остаётся не более, чем информацией.

Сэр Артур Кларк был законченным безбожником, недаром в своём завещении он потребовал, чтобы его похороны не сопровождались никакими религиозными обрядами. Точно также, Артур Кларк верил в науку, поэтому было бы неверно искать в этом рассказе мистические настроения или мнение будто бы есть области, запретные для науки. А вот высмеять обскурантов, пытающихся поставить себе на службу достижения науки и техники, Артур Кларк был всегда готов. Интернет в ризнице, спутниковая связь в келье отшельника или стохастическая машина в буддийском монастыре -- разве это не смешно? И Артур Кларк говорит: «Да, это смешно. Но и опасно тоже».

В повести словно в фокусе линзы сошлись все достоинства и недостатки альтернативной истории. У Штерна достало таланта и разума, чтобы понять и показать читателю, что по большому счёту ничто не изменится, если заменить Горького Чеховым. Пусть Ленин потеряет власть на пару лет раньше, пусть Сталин вовсе не состоится, а на его место придёт мальчик из Уржума. Ну да, Киров, скорей всего, не допустил бы ежовщины. Зато у него не было сталинского пиитета перед званием литератора, и, как верно написал Штерн: Леонов, Шолохов и многие другие писатели, выжившие при Сталине, погибли бы при Кирове. Хрен редьки не слаще. И, разумеется, наличие великого гуманиста ничуть не повлияло на внешнюю и внутреннюю политику СССР. В конце концов (и Штерн об этом пишет) в Советской России жил Иван Павлов, который тоже не считал нужным молчать, однако, голос его не был никем услышан. В первые годы советской власти ещё был жив Владимир Галлактионович Короленко, чей авторитет мало в чём уступал авторитету Чехова. Короленко тоже не молчал и тоже не смог устыдить никого. Сохранились слова Ленина, когда он узнал о смерти писателя: «Наконец-то старый пердун помер. Похоронить по высшему разряду.»

Вот и спрашивается, зачем написана эта повесть? Только для того, чтобы дать читателю немножко пищи для ума? Или, чтобы ещё раз фаталистически вздохнуть о несовершенстве бытия? Или для того, чтобы с упорством вопиющего в пустыне, повторять: «Неважно, когда уйдёт человек, важно, чтобы он до самого конца оставался человеком».

Кроме знаменитых Лениздатовских сборников фантастики существовали в городе на Неве и сборники Детлитовские. Они были потоньше Лениздатовских и заметно отличались по составу. Тем не менее, это была одна школа ленинградской фантастики, так что обе серии прекрасно дополняли друг друга. «Часы с вариантами» -- последний такой сборник, составленный ещё при советской власти, но вышедший уже после 1991 года. Он одинаково органично смотрелся бы и в антологиях советского периода, и среди антологий новейшего времени. Подавляющее большинство произведений, составляющих сборник, ничуть не устарело за прошедшие годы.

Как только мы видим двух космических бродяг, попадающих во всевозможные передряги, сходу вспоминаются Грегори и Арнольд, рождённые гением Роберта Шекли. А подражатели, по определению, плетутся в хвосте.

Нечто подобное я уже писал по поводу рассказов Виталия Пищенко, теперь вынужден повторить в отношении Сергея Казменко. Впрочем, рассказ Казменко хорошо построен, легко читается, а ударная фраза в финале -- просто великолепна. Единственный недостаток: Роберт Шекли выглядывает из каждой строчки.

Борис Штерн некоторые из своих рассказов переписывал едва ли не нацело. Такова, в частности судьба «Баллады о бесталанном поэте», которая после переделки превратилась в «Кащея Бессмертного -- поэта бесов». При переделке исчезло множество примет застойного быта, но исчезла также и свежесть восприятия и большое количество замечательно смешных сцен. Конечно, не мне судить, -- автор меняет свой текст, как сочтёт нужным, но если бы сейчас пришлось выставлять оценку «Бесталанному поэту», я бы без сомнений выставил девятку или даже десятку. А «Кащею» больше семёрки поставить не могу, просто оттого, что вижу, как много в тексте пропало Штерновской искромётности.

Печальный пример сериальщины. Если за «Волшебника Изумрудного города», не колеблясь выставил десятку, то каждая следующая книга оказывалась всё слабей и тоскливей, пока, наконец, не добрались до натужных попыток выдавить из себя нечто на изъезженную до неприличия тему. В первую и даже вторую книги хотелось играть, додумывать, что там будет ещё, изобретать дополнитоельные приключения. Детская волшебная сказка должна быть именно такой, подразумевающей продолжение, которого не будет. Продолжения должны сочинять юные читатели, каждый своё и сам для себя. Этого автор не понял и принялся лепить сериал. В результате остальные книги я прочитывал, хмыкал и забывал, а «Тайну заброшенного замка» читал и вовсе с чуством глубокой неприязни. Обидно, что автор до такой степени испортил чудесный мир.

Обычно статьи и иные публицистические материалы являются необязательным довеском к фантастическим текстам, опубликованным в сборниках. В данном случае, дело обстоит наоборот. Публицистика сборника «Хищные вещи», по меньшей мере, не уступает художественным текстам, а по новизне поднятых проблем и значительно превосходит их. В полной мере сказанное относится и к небольшой статье Аллы Гореликовой. Статья имеет подзаголовой «Фантастика в рекламе и реклама в фантастике», но она не ограничивается заявленной темой, автор переходит к куда более широким обобщениям.

Интересная идея, интересная завязка и никудышная концовка. Сначала в помощь молодой семье очень ксатати объявляются ужасно мудрые и всё понимающие соседи, а затем, когда героям приходит пора самим решать свою судьбу, соседи очень кстати погибают. Автокатастрофа как двигатель сюжета -- никуда не годится.

В биографических материалах в конце книги сказано, что автору -- восемь лет. Мне приходилось видеть подобные рассказы, написанные 11-12-летними детьми, так что, вполне возможно, что и восьмилетнему мальчику по силам выдумать описанную в рассказе ситуацию. А вот стилистика рассказа изобличает взрослую руку. Родители помогли или редактор постарался -- не знаю. В любом случае,оценка -- коллективу авторов.

Вывод: для хорошего карьерного роста мало руки в министерстве. За министерское кресло надо бороться не от звонка до звонка, а до победного конца. Рассказ и впрямь в чём-то гоголевский, ибо эпоха сменилась, а рассказ не устарел.

Чем замечателен Михаил Успенский, так это умением вместо ожидаемой морали дать комментарий на совершенно отвлечённую тему, но дать так, что читатель ещё долго трясёт головой и восхищённо повторяет: «Эк, загнул!». А что он такого сказал? Ну, да, в разумности растений сомневаться не приходится. А в чём приходится?..

Суметь в сверхкоротком рассказе дать две парадоксальных концовки, да ещё, не сбиваясь с инитонации простодушного рассказчика, так, чтобы сюжет остался простеньким и линейным -- это высший класс!

У героини Бабеля не было ничего, кроме соли и смекалки, а у гражданки Шипишиной был муж-изобретатель, который всякую смекалку заменить может. Но вот, что интересно... вспомните, чем кончается рассказ Бабеля. Михаил-то Глебович подобрее получается! Или, напротив, побезжалостней?