Мастерская стилизация под скоморошину. А что сюжет простоват, так скоморошины никогда не отличались особым сюжетом, тут самый смак в прибаутках, слабо рифмованном речитативе и в шуточках на грани фола. А эти вещи автором выдержаны на хорошо и отлично.

Ох, сколько их было в нашей фантастике деревенских кулибиных, непризнанных гениальных изобретателей. И каждый непременно начинал или заканчивал свои экзерсисы созданием вечного двигателя. Так что, ничего оригинального в этом рассказе нет.

Нет, пиплы, если бы аутор чуток покоцал свой «Лингволекторий», то в кайф бы воткнул. Но и так понтово. «Берегите наш лингв, наш кульный россолингв»

Не хотел больше писать отзывов на опусы Андрея Павлухина, но рассказ «Водное плато» это нечто анекдотическое, так что устоять невозможно. В рассказе имеет быть планета, на которой много тысяч лет назад случился очень аккуратный катаклизм. Он уничтожил все моря и океаны, но не затронул атмосферу, так что на планете даже сохранилась разумная жизнь. При этом все ветры на планете дуют в одну точку, называемую «Водным плато». Оттуда воздух никуда не девается, и объяснения этому чуду не даётся ни малейшего. Ветры несут с собой тучи, которые не обронив по дороге ни единой капли, изливаются ровно над озером, находящемся в середине плато. «Местные аборигены» (очевидно, Павлухин полагает, что аборигены бывают и не местные) ездят на плато по воду на сухопутных кораблях, которые автор списал у Евгения Лукина. Чтобы набрать водички некоторым приходится проезжать многие тысячи километров. Кстати, туда они едут по ветру под парусом, а как обратно? И надолго ли хватит воды, которую может привести один человек? К тому же, источник приватизировали два жадных землянина, которые меняют воду на равное по весу количество алмазов. И только земляне наладили свой бизнес, только-только условия продажи воды начали передаваться от прадедов потомкам, как с неба спустился иногалактический корабль (и земляне, и полудикий «местный абориген» сходу определили, что корабль иногалактический), раздалось громкое «хлюп!» и все ветра начали дуть из середины плато в разные стороны, из туч сходу пошёл дождь, от которого бодро начали наполняться моря, океаны и даже фонтан в старом городе, тысячелетиями пребывавший сухим. А жадные земляне упали в лужу и вымокли до нитки.

Стилистика рассказа вполне соответствует его содержанию, и иначе как графоманской названа быть не может. Но ведь за что-то Андрея Павлухина печатал и ежегодник «Фантастика», И журнал «Полдень»... Непонятно.

Когда кто-то (забыл, кто) из наших деятелей пишет пасквиль, в котором объявляет, что Ленин был грибом, это вполне понятно. Человек сводит счёты с идеологией, которая по-прежнему жива, и с государством, в котором ему приходилось жить. А с кем или чем сводит счёты Андрей Павлухин, когда пишет аналогичный пасквиль о великом гуманисте Томасе Море? Во всём остальном рассказ стопроцентно безграмотен, написан при помощи самых унылых штампов, а «ударная» концовка абсолютно точно просчитывается задолго до середины рассказа. Иначе как окололитературным мусором назвать это невозможно.

Спрашивается, зачем Герасим утопил Муму?

Перед нами типичная пустышка, без особых претензий на юмор, слепленная по навязшим в зубах канонам постмодернизма. Стиль посредственный, а многочисленные словоерсы попросту утомляют. А уж ссылки на философов, чьи цитаты приводят в своей беседе Муму и Герасим, выглядят вовсе жалко. Если автор не сумел вставить имена в текст, лучше бы промолчал.

Когда я вижу слово «ИскИн», я хватаюсь за мой пистолет. Доблестный косморазведчик сидит на диване, кушает бутерброд с сыром, а ИскИн анализирует найденные на планете артефакты и мудро вещает, что сгинувшие аборигены были частью Вселенной и поэтому питались плазмой, были бессмертны и умели телепортироваться куда угодно и как попало. Доблестный разведчик докушал бутерброд и доблестно отправился дальше по полностью исследованной ИскИном планете.

Спрашивается, зачем в этой ситуации нужен доблестный разведчик? А чтобы героизм проявлять! Если найденный артефакт представляет опасность для Земли, ИскИн немедленно уничтожит артефакт, разведчика, а заодно и бутерброд. Бутерброд жалко.

У человека была мечта. Пусть бескрылая, приземлённая, но мечта. «Ведь я мог ещё так много скушать!» А мающиеся дурью бездельники эту мечту растоптали. Такое не прощается, остаётся отомстить и умереть самому, потому что без мечты жить нельзя. Умереть, но сначала отомстить, что и было сделано.

Разумеется, гриновский герой жалок и достоин презрения, равно как жалка и презренна его мечта. То ли дело, моя мечта -- ведь в мире ещё так много не выпито!

А если серьёзно, то многие ли из нас имеют мечту крылатую и воспаряющую? Врачу -- исцелися сам! Рассказывая простенькую историю, Александр Грин предлагает читателю провести ревизию своей души и, пока не поздно, вынуть бревно из собственного ока.

Кошмар! Ужас, ужас, ужас! Это до какой же степени деградации должно дойти человечество, чтобы передоверить роботам величайшее в мире удовольствие -- возможность ходить за грибами! Если бы эта книга попалась мне в детстве, я бы изорвал её на мелкие кусочки.

Отличный рассказ! Честно говоря, я ждал, что мальчик откажется от Советчика, и был приятно разочарован, когда выяснилось, что Илья сумел перевоспитать компьютер. И, конечно, изумительная последняя фраза, равно адресованная и детям, и родителям.

Ну, хорошо, открыл герой Игоря Халымбаджи бутылку кефира, а оттуда вылез джинн, да такой правильный и морально-устойчивый, что его еле назад загнали и «припёрли пробочкой в виде лиловой кепки». Вот тут и возникает недоумение. Всякий, кто помнит стеклянные бутылки для молочных продуктов, знает, что кефир закрывался зелёными крышками или, если был обезжиренный, зелёными в белую полоску. А лиловые крышечки были у ацидофилина. Может быть, в этом и заключена загадка дурного характера кефирного джинна?

«ОБыкновенное чудо» Евгения Шварца читали или по меньшей мере смотрели все. И все помнят монолог короля, когда он жалуется на отягощённую наследственность. Зачем было переписывать этот монолог своими словами и выдавать за фантастический рассказ?

В предисловии к рассказу автор сообщает, что сначала хотел назвать его «Старик и море». Никакого отношения к Хемингуэю рассказ не имеет, он является калькой с рассказа Александра Грина «Комендант порта». Но если гриновский рассказ пронзает душу читателя щемящей лиричностью, то рассказ Русанова целиком построен на штампах и, в лучшем случае, пытается выжать из читателя «скупую мужскую слезу».

Никакое это не эссе. Это разрозненные впечатления автора о поездке на Еврокон. Когда-то такое во множестве печаталось в фэнзинах тиражом до двухсот экземпляров, но авторы при этом старались организовывать материал так, чтобы было понятно и интересно не только пяти приятелям, но и всем интересующимся данным мероприятием. Сегодня подобные отклики во множестве выкладываются в живых журналах на радость френдам. Ну а Ника Ракитина выставила всё на общее обозрение, не удосужившись привести выплеснувшийся сумбур в читабельный вид и даже не исправив опечатку в названии, которую аккуратно повторили составители библиографии.

За эту книгу в мае 2008 года на Евроконе, проходившем в Москве, Ника Ракитина получила специальный приз «За лучший дебют». Ника вспорхнула на сцену, вздела к потолку полученный приз и громко крикнула: «Вот теперь белорусская фантастика есть!» Спустя полчаса в опустевшем зале всё ещё сидел Николай Чадович и, вцепившись двумя руками в седовласую голову, повторял как заведённый: «Нас с Юркой не было! Женьки Дрозда не было! Борьки Зеленского не было! А теперь пришла эта дура, и белорусская фантастика есть!»

А что касается романа... ну, что, роман, как роман. Вполне приличный, хотя до Брайдера с Чадовичем ему, что мне до Луны.

Впечатление от рассказа вовсе не то, о котором пишет автор в предисловии. Люди будущего представляются полными идиотами, главный герой -- неврастеник и подлец. Только что он умолял инопланетное существо спасти девушку, а едва просьба была исполнена, шваркает несчастное существо об дверь с воплем: «Пшла вон, тварь!». Почему-то у меня такая концовка вызывает не слёзы умиления и жалости, а чувство негодования по отношению к герою рассказа и его автору.

Стихи, конечно, не являются призванием автора. Так, нечто стихообразное, иногда со слабенькой рифмой, всегда с очень слабеньким ритмом и невыдержанным размером. Мусорные слова, что для стихов недопустимо, блёклые сравнения, банальные мысли. Такое многие пишут для себя, но выставлять это на публику не стоило бы.

Всё-таки герой Ники Ракитиной добрый человек. Ну, подложил вместо кофе кильки в томате, ну молотком по рукам саданул... а ведь мог бы и крысиного яду подсыпать. Пришлось бы тогда соседу переходить с фантастики на детектив.

А вообще, юмореска забавная, да и тема не истоптана.

Трудно поверить, но перед нами рассказ, написанный на конкурс. Конкурс был объявлен семинаром Бориса Стругацкого, тема его звучала так: «Человек-сейф». Ничего не скажешь, тема Михаилом Веллером выдержана железно, хотя сюжет оказался абсолютно неожиданным. Рассказ Веллера занял первое место с огромным отрывом от всех остальных претендентов, и теперь живёт самостоятельной жизнью, как это и бывает с хорошими рассказами.

Рассказ совершенно сознательно написан как полемический по отношению к «Перестарку» братьев Стругацких. У Стругацких Таймыр» добрался своим ходом до Земли, и, если бы не вмазался в радиотелескоп, вполне мог бы оказаться незамеченным. Владимир Михайлов в пику Стругацким написал свой «Ручей на Япете», где героев встречают, но, ожидая героев, не сумели встретить людей. Кир Булычёв полемизирует и со Стругацкими, и с Михайловым. В рассказе есть на это прямое указание, один из героев говорит, что, вот прилетим к Земле и по недомыслию врежемся в радиотелескоп. Но концовка у Булычёва самая человечная. В ней нет ничего пафосного, ничего специфически совкового. Это просто хороший рассказ о настоящих людях, которые непременно будут в любую эпоху.

Терпеть не могу фантастику, посвящённую Великой Отечественной войне. Но это тот случай, когда надо поступаться принципами и ставить десятку.

Лучший из рассказов Феликса Дымова (в ту пору ещё Суркиса). В более ранних произведениях чувствуется ещё неопытная рука начинающего писателя. Впоследствии Феликс Дымов начинает писать всё скучнее, длиннее, нуднее. А этот рассказ по-настоящему хорош, особенно если читать его в «Уральском следопыте» с иллюстрациями Стерлиговой.

Прежде всего, перед нами не рассказ, а, пусть не слишком длинная, но повесть. И поэтому в ней не может быть единой идеи, общей соли. Попытка создания души человеческой несомненно удалась, именно в этом состоит основное фантастическое допущение. Стихов писать искусственный Пушкин, конечно не стал бы, стихи есть полёт вольной души, а мы видим душу живую, но скованную. Ей остаётся вызов, дуэль и смерть. Но, заметьте, последнее, что делает, уже не машина, а заключённый в ней разум, это проверка родословной Басманова, ведь картель может посылаться лишь равному по происхождению. Окажись Басманов смердом, его, наверное, попытались бы отхлестать по щекам.

Трагедия пленённого гения это лишь одна, хоть и самая эффектная линия повести. Вторым, а вернее, первым персонажем является сам Басманов. С первого взгляда он похож на традиционного героя шестидесятников, этакий анчаровский Сода-Солнце, который приходит и уходит сам по себе. Так и слышатся строки песни: «Уходишь -- Счастливо! Приходишь -- Привет!» Но если Сода-Солнце, исчезая, оставляет в душах неуспокоенность, то после столь же нелогичных поступков Басманова остаётся ощущение, что тебя отхлестали по щекам. Сода-Солнце делал для других, Басманов -- для себя, недаром он Басманов -- потомок кровавого опричника, тюремщика Грозного царя. Только такой человек мог решиться на эксперимент с пленённым гением и довести его до конца.

Третьим главным героем маленькой повести является... нет, не рассказчик, который есть лицо страдательное, а Пушкиногорский заповедник. Местность, в которой, не жалея затрат, сделали «всё как при Поэте». Покосы, снопы выдерганного роботами льна, которые никому не нужны в двадцать третьем веке, стерильные пруды, в которых не найти даже личинки комара, расставленные там и сям замшелые валуны с высеченными на них строками Пушкина. Мёртвая выхолощенная местность. Недаром единожды появившаяся в повествовании директор заповедника, так похожа на призрак. Этой женщине и её сотрудникам не нужен живой поэт, им необходим набальзамированный мертвец. Удивительно, но опричнику Басманову нужен живой Пушкин, синтетические муки его не устраивают!

Есть в повести и ещё немало линий не столь рельефно прочерченных, но от того не менее важных. Это и идея любви к некрасивой женщине, чрезвычайно важная для творчества Ольги Ларионовой, это и мелкий талантишко, паразитирующий на таланте великом. Наверняка есть что-то ещё, что я пропустил, хотя только что перечёл повесть в третий раз, медленно, по десятку страниц в день, а потом неделю размышлял, прежде чем написать этот отзыв. А если прочесть повесть с налёту, скользя небрежным взором, то несомненно «рассказ покажется слишком длинным, перегруженным и откровенно скучным».

Но минус автору последней строчки я ставить не буду. Может быть, человек ещё вернётся к повести и перечтёт её другими глазами, заодно отыскав многое, чего не увидел я.

Ниже подробный пересказ опуса Татьяны Толстовой:

Это не хохма, я ничуть не утрирую. Именно это и на полном серьёзе авторша и пишет! Стиль произведения вполне достоин сюжета. И ведь наверное Татьяна Толстова искренне считает себя писательницей.

Бездарнейший текст! Об уровне писательского мастерства всякий может судить по названию этого «рассказа», который не спасают даже обширные цитаты из Михаила Веллера. Особенно больно видеть рядом отточенные веллеровские фразы и словесный мусор Вадима Тарасенко. Ну а построение всех «рассказов» цикла одинаково: сначала долго и глупо рассказывается нечто бессюжетное из жизни профессора Канарейкина (в данном случае, профессор лежит на диване, читает книгу Веллера и морщится оттого, что этажом выше идёт пьянка). Затем происходит нечто автомобильное, но не имеющее никакого отношения к ранее рассказанному (в данном случае мужик живущий этажом выше приходит к профессору и спрашивает, почему автомобиль не заводится). И наконец, уже автор, а не профессор, прямым текстом предлагает читателям ответить на какой либо вопрос, касающийся правил дорожного движения, технического обслуживания автомобилей и т.п. Правильный ответ можно посмотреть в приложении.

Возможно такие тексты и могут быть опубликованы в журнале «Автопрайсы» для которого они писались. Но выдавать их за цикл художественных произведений кажется мне неприличным.

Название произведения полностью исчерпывает его содержание. Дурацкое произведение. И качество текста аналогичное. Короче, написано средне. В том смысле, что средне между плохо и очень плохо.

Это надо же суметь, произнеся такое количество слов, ничего не сказать! На белый стих этот текст не тянет, для ритмический прозы он слишком рыхл, для стихотворения в прозе -- бессвязен. Череда коротких слов, не говорящих ничего, в скором времени начинает напоминать икоту. Набор риторических вопросов, жалкий приём графоманствующих девочек. И вдруг, единственная связная фраза: «А мне плевать!» Вот именно. Мне тоже плевать.

Белый шум от Елизаветы Шумской.

Рассказ, конечно, специфически игровой, но в отличие от большинства такого рода тусовочной литературы, он написан хорошим языком и является счастливым обладателем правильно отыгранной концовки. Причём, заметьте, концовка не ударная, а именно правильно отыгранная. Ударная концовка это всегда немая сцена, а тут видим продолжающуюся жизнь, которая не свернёт с рельс до семи ноль-пяти завтрашнего утра.

Полурассказ, полуэссе, а верней -- горячечный монолог автора, о том, как важно и как невозможно удержать в себе каждое мгновение жизни. Подобные исповеди можно читать только если они хорошо написаны. Эта написана хорошо.

Судя по двум прочитанным рассказикам (на один из которых и написан этот отзыв), а также по отрывочным набегам в многочисленные романы авторши, перед нами тяжёлый случай графомании. Пороть авторшу, приговаривая: «Не пиши!» -- поздно, поэтому, совет всем окружающим: «Не читайте».

Во всех прочитанных мною рассказах Владимира Данихнова, автор очень жесток. Но в тех случаях, когда жестокость эта оправдана, получаются сильные, психологически цельные произведения. Это один из таких рассказов. Приятного чтения не обещаю, но читать надо.

Очень плохо написанный стандартный рассказ. Причём я бы не сказал, что он безграмотен, автор явно бывал на телестудии, а возможно, и работал там. Ни одно «научное» положение не вылезает за пределы фантастического допущения, так что здесь никаких претензий нет. А вот научно-художественный или даже научно-популярный очерк Василию Мельнику чужды абсолютно. Отсюда и рождаются те словесные монстры, что так напугали irish. Разобраться в них и впрямь практически невозможно.

Рассказ представляет собой типичную страшилку. Стараясь придать ей правдоподобность, автор принимается писать очерк развития телевидения со времён Адама и всемирного потопа. Очерк, как уже сказано, получился очень жалким и, как следствие, не работает на основную идею. Читателю совершенно неважно, живёт ли Глобальное телевидение между строк электнонно-лучевой трубки, между уровнями широкополосного вещания или где ещё. Живёт -- ну и пусть его. Однако, живописуя процесс рождения монстра автор поминает навязший в зубах двадцать пятый кадр, надоевшую притчу об обезьянах, печатающих собрание сочинений Шекспира, и прочий джентльменский набор журналистов, ничего не понимающих в теории вероятности. Сам Василий Мельник теории вероятности явно не знает, ингаче бы он слышал о таком термине как «математическое ожидание» и не стал бы утверждать, что вероятность немедленного напечатания обезьянами пьес Шекспира отлична от нуля. Вся эта болтология перегружает текст, делая его нечитаемым.

Наконец читатель прорывается сквозь все тягомотины и несуразности и видит, что его обманули. Рассказа как такового нет. Мы уже читали о всевозможных самозарождениях разума в искусственных средах. Разумный город встречался нам в забавной юмореске «Копают» Сакё Комацу и в страшном «Гигаполисе» Евгения Филенко. Осознавший себя интернет впервые появляется у Сергея Лукьяненко. Теперь нам предлагают осознавшее себя телевидение. И что с того? Новизны не вижу.

Рассказ мог бы обойтись и без новизны, если бы в нём была заключена ещё хоть какая-нибудь мысль. Казалось бы, она есть, это желание Глобального телевидения подчинить себе мир. Но авторское желание поскорей выдать страшилку эту возможность убило. По здравому размышлению, в первую очередь Глобальное телевидение должно позаботиться о собственной безопасности, а оно зомбирует всех людей, сколько их есть на свете, не задумываясь о том, что через полчаса начнутся перебои с электроэнергией, и вся лафа закончится. И даже если управление электроснабжением Глобальное телевидение возьмёт на себя, через несколько часов люди начнут падать от нервного истощения, и лафа опять закончится. И стоило ради этого городить глобальный огород?

Осталась страшилка ради страшилки и в дополнение к ней много-много дурно написанного текста.

Есть такое страшное слово, убивающее чуть не половину всей детской литературы: «Дидактика». Долгое время считалось, что детские книги должны быть назидательны. Дидактика настолько навязла в зубах, что Генрих Остер даже начал писать «Вредные советы», которые пользуются у читателя огромной популярностью. Разумеется, в 1931 году ничего подобного быть не могло, но Вениамин Каверин выход нашёл. Его сказка настолько дидактична, что становится смешной. Автор и его малолетний читатель понимающе перемигиваются и оба принимают правила игры. Это несомненная удача.

Зато серьёзным недостатком, не позволяющим выставить сказке десятку, оказывается неосознанная жестокость. Отрицательные герои должны погибнуть или по меньшей мере остаться без глаза. Но тут уже автор был обречён. Взявшись в 31 году писать о коричневой стране, символом которой являются две скрещенные собачьи ноги, он уже не мог исповедовать абстрактный гуманизм. Эпоха диктовала своё, и автор, бывший весьма чутким к подобным вещам, не мог ослушаться. В результате сказка далеко не так хороша, как могла бы быть.

Замечательная сказка. Великолепный слог, чудесная игра слов, светлый радостный мир, который даже Великому Завистнику не удаётся зачернить, интрига, за которой равно интересно следить и ребёнку, и взрослому. Совершенно не хочется анализировать, как автор добился такого результата, хочется раскрыть сказку сначала и перечитать ещё раз.

Это не отзыв, а скорей мемуары, воспоминания юности. !965 год проходил у меня под эгидой журнала «Знание -- сила». В каждом номере журнала непременно печатались фантастические рассказы, и какие!.. «Мусорщик на Лорее» Роберта Шекли, «Человек в кувшине» Дэймонта Найта... другие столь же прекрасные произведения. Неудивительно, что и на 1966 год была оформлена подписка. И вот, первый номер, второй... шестой... десятый -- журнал бесплоден, как Ливийская пустыня. Не только нет фантастики, но и прочие материалы поскучнели, потеряли блеск. Так в мою жизнь вошли застойные годы, скучное царствование Леонида Брежнева. И только в двух последних номерах журнала (подписка-то на носу!) с продолжением стала печататься пьеса Владимира Савченко «Новое оружие».

Пьеса -- сама по себе жанр скучный, драматические произведения следует смотреть, а не читать. К тому же и написано данное произведение без обычного для Савченко блеска. К этому времени я уже достаточно знал физику, чтобы понимать, что размеры клопа на много порядков превышают квантовые. Понимал также, что недостаточно создать группу со звонким названием «Эврика!», чтобы она принялась генерировать великие идеи. А фраза руководителя этой группы: «Обнаружили десяток мелких эффектиков, ничего стоящего», -- и вовсе показалась бредовой. Ведь зацепившись за мелкие эффектики, учёные как раз и распутывают клубок загадок, что подбрасывает им природа. А клоп, прыгающий по радиоактивному источнику, что заяц по капустным грядкам, это не эффектик, а анекдот.

Памфлетная часть пьесы напомнила мне произведения Николая Томана или Евгения Рысса. Скучно, убого...

Разумеется, в серьёзном потоке фантастики неудачная пьеса проскользнула бы незамеченной, но ведь она была единственной! На следующий год положение стало вовсе катастрофическим. «Техника — молодёжи» представляла жалкое зрелище, «Наш современник», обещавший в 1967 году фантастику в каждом номере, не дал ни единой строчки... «Костёр», который при Торопыгине печатал превосходные повести, с приходом Святослава Сахарнова был полностью «кострирован», подписка на «Юность» стала лимитированной, на «Уральский следопыт» -- региональной, «Искатель исчез из продажи.

«Что ты хочешь, -- сказал мне отец, -- Пятьдесят лет Советской власти, в этом году никто не позволит печатать фантастику». И я начал ждать, когда кончится пятьдесят лет. Ждать пришлось до семидесятилетия.

Ещё раз повторю, пьеса Савченко не виновата, что её появление пришлось на переломный момент, и я, наверное, излишне жесток по отношению к ней, но для меня она навечно осталась символом мрачной эпохи.

Сюжет рассказа предугадывается с первой страницы, но при чтении я всё же надеялся, что не может же он заканчиваться вот так тупо, должна же автор сказать хоть единственное своё слово. Увы, именно так тупо он и закончился.

Рассказ явно писался в подражание повести Ивана Ефремова «Cor Serpentis», но когда читаешь, создаётся впечатление не очень умной пародии. Сама идея «слипшихся» космических кораблей дико безграмотна: если уж силовые поля не дают кораблям соприкоснуться, то они никоим образом не будут корабли притягивать друг к другу.

На этом фоне развитие ефремовской идеи о взаимной любви представителей инопланетных рас начинает выглядеть пошло; неизбежна ассоциация, к которой подталкивает автор: подобно кораблям двое тоже слиплись, и тоже не могут разойтись. О дальнейшем умолчу, чтобы не впадать в спойлер и ещё большую пошлость.

Как я понимаю, в форме отзывов разгорелась дискуссия о повести Ефремова «Cor Serpentis». Значит, до сих пор повесть не устарела и в этом её плюс. Мы видим холодноватый евремовский коммунизм, тот самый, в котором было бы неуютно жить поэту Асадову. Но именно этот коммунизм позволил когда-то советским фантастам писать о будущем, именно Ефремов спас когда-то фантастику от великого позора тащиться в хвосте современности. Да, разумеется странно, что космонавты обсуждают рассказ Лейнстера «Первый контакт». Американец и сейчас-то стоит во втором ряду, а кто о нём вспомнит через тысячу лет? С другой стороны, столь же очевидно, что гуманистическое содержание рассказа не устарело и в обозримом будущем не устареет, несмотря на всю неуютность ефремовского будущего.

А вот с точки зрения научности фантастическая посылка Ефремова не лезет ни в какие ворота, и об этом можно было сказать ещё в 1959 году. Оставим в стороне тот факт, что фтор достаточно редкий элемент, встречающийся во вселенной только в рассеянном виде. Пусть на этой планете произошла Великая флюктуация, и фтор образовался в изобилии. Но жизнь на основе фтора всё равно не возникнет. Ефремов живописует океаны плавиковой кислоты. Опять-таки, оставим в стороне, что плавиковая кислота — это раствор фтористого водорода в воде, а в условиях фторидной атмосферы вода существовать не может, подумаем о другом; кварц у Ефремова заменяет морскую соль! Увы, кварц не растворяется в плавиковой кислоте, он реагирует с ней, выделяя газообразный четырёхфтористый кремний. В результате, на фторной планете не останется земной коры, а атмосфера будет сверхтяжёлой и непрозрачной. Не самые лучшие условия для возникновения жизни земного типа. Или на этой чудесной планете нет также кислорода и кремния? Значит, требуются уже три Великих флюктуаций. Фтор -- элемент одновалентный, следовательно, не может быть никаких фтористых аналогов аминокислотам. Водородные связи во фтористом водороде невозможны, следовательно, невозможны аналоги белков, ДНК и РНК, запрещены практически все ферментные реакции, поскольку всё это упирается в пространственную структуру молекул, которую определяют водородные связи.

Итак, в непроглядной ночи, где лишь рентгеновские лучи проникают сквозь густую атмосферу, в адски холодном климате (температура кипения HF +20 градусов, температура замерзания минус 83), в условиях, когда невозможно образование сколько-нибудь сложных органических соединений, возникает жизнь внешне неотличимая от земной! Вот это фантастика! Рассказ Кира Булычёва «Снегурочка», описывающий аммиачную жизнь, в этом плане на порядок научнее.

Впрочем, бог с ней, с научностью, вернёмся к повести, как факту литературной жизни. Если «Туманность Андромеды» проломила советской фантастике дорогу в будущее, то «Сердце Змеи» идёт в кильватере великого романа. Зато именно эта вещь приучила худшую часть наших фантастов писать слово «энтропия» с заглавной буквы. Именно отсюда пошла ходульность и манерность молодогвардейской школы 70-х годов, де Спиллера, Рыбина, Медведева, В.Щербакова, Осипова... -- всех тех, кто правил бал в семидесятые и начале восьмидесятых годов. Именно они больше всех апеллировали к ефремовскому наследию, не без основания считая себя продолжателями его дела, поскольку переняли бездушную холодность ефремовских утопий, ходульность его персонажей и патетику отвлечённых размышлений. Эти люди преследовали Стругацких, Булычёва, Биленкина, они, заняв административные посты, не пропускали к печатным площадям авторов четвёртой волны. Сами они, взяв у Ефремова всё худшее, как писатели не состоялись, не случайно ни у одного из этих авторов до сих пор нет библиографии на Фантлабе. И, тем не менее, это направление было порождено повестью Ефремова «Cor Serpentis». Об этом тоже забывать не стоит.

Словом автор, конечно, владеет, что и доказывает в других своих рассказах. А вот фабула у него на нуле и чувство вкуса -- тоже. Капрофагия и сексуальные домогательства к срубленному дереву не вызывают смеха, а речь обильно сдобренная матом не кажется мне аппетитной. Я мог бы понять, если бы это было разовое упражнение в стиле капроромантизма, но таких опусов у Данихнова достаточно много, и это очень печально.

Бейте меня все, но мне эта книга не понравилась. Были в моём детстве книги, похожие на глазированные сырки: с виду ни дать, ни взять эскимо, а внутри -- творог. «Дикая собака динго», в которой ни слова о диких собаках, «Кондуит и Швамбрания», в которой напрасно было бы искать историю чудесной страны, и, конечно же, роман «Два капитана», с особым цинизмом обманувший все мои надежды. Громкая слава, рекомендация родителей, звонкое , многообещаующее название и горькая обида, когда закрыв последнюю страницу, обнаруживаешь, что тебя обманули. Такое не прощается.

Конечно, сейчас бы я перечитывал книгу другими глазами. Мастер слова, один из серапионовых братьев, глубокое проникновение в эпоху... но, как я уже написал, не могу простить той обиды и перечитывать не буду.

Редкий в наше время рассказ, прицельно направленный против гомосексуалистов. Впрочем, несмотря на всё моё отрицательное отношение к гомосекам, признать рассказ удачным не могу.

И ещё один момент, царапнувший меня при чтении. Действие рассказа происходит в каком-то нереальном Петербурге. Никогда питерская девчонка не произнесёт безумного словосочетания «батон хлеба». Хлеб печётся из ржаной муки, поэтому бывает буханками или караваями. Из пшеничной муки пекут булку; так что, житель Петербурга скажет: «батон булки», а чаще, просто «батон». Мне казалось, что эту особенность питерского и, вообще, северного говора знают все. Не хватает только, чтобы автор поребрик бордюром обозвал.

Если вы любите короткие фантастические рассказы, безумные, странные и страшные, то вот один из таких рассказов. Любителей читать произведения простые и понятные просят не беспокоиться.

Конечно, это не белый стих, это рифмованная проза. Но написано хорошо. Любителям странного -- советую.

Прекрасный реалистический рассказ ровно с той долей странного, чтобы его появление в альманахе «Фантастика» не вызывало негодования читателя. Хороша концовка; я не мог представить, как закончить такой рассказ, не вдарившись в пошлость или иное безобразие. А вот авторы представили и написали. Молодцы!

«Начинающие писатели-фантасты делятся на три группы: трагики, комики и лирики. Лирики суть тяжкое наследие культа Брэдбери, стоят особняком и на читателя плевать хотели. Трагики и комики -- иное дело. Эти хотят читателя нокаутировать. А как это сделать, если с одной стороны рослый, видавший виды читатель, а с другой -- недоросток-автор, прихрамывающий на деепричастный оборот. Пресс не пробить, до челюсти не достать. И тогда в ход идут локти и зубы. Трагик проливает Арагву крови, комик выпускает на сцену алкоголиков». Прошло свыше тридцати лет с тех пор, как Евгений Лукин написал эти слова, но ничто в нашей литературе не изменилось. Алексей Молокин по данной классификации попадает в разряд начинающих комиков. Читаем повесть и видим сыздавна знакомый город Великий Гусляр. Вот только давно любимые персонажи спились напрочь и без бутылки спирта, разбодяженного живой водой, шагу шагнуть не умеют. Короче, комик выпустил на сцену алкоголиков.

Впрочем, я бы не стал ставить крест на Алексее Молокине. Написана повесть очень приличным языком, просто автору покуда нечего сказать. Уверен, как только у него появится своя тема, он что-нибудь напишет. А пока, 8 баллов авансом.

Уж простите, в серию отзывов на одну строку попробую внести разбор данного произведения. Только что я прочитал «Ведьмака из Большого Киева» Вохи Васильева, произведение очень средненькое, вот с ним и буду сравнивать. Перед нами два цикла небольших повестей, примыкающих к роману. Раз это отдельные произведения, то их можно читать в произвольном порядке, ничего не зная о ни о романе-исходнике, ни о других повестях цикла. Васильева я, как оказалось, начал читать с третьей повести и никаких затруднений не испытал. Какая ни есть, это была повесть со своим сюжетом и, пусть небогатой, но идеей. В случае с Пановым, я прочёл отрывок, из которого невозможно понять ничего. То есть, никакой перед нами не рассказ и не повесть, а некое приключение, которое автор не сумел или не захотел запинать внутрь своего романа. Очень плохо.

Сюжет. На погранзаставу прилетает некий полковник Захар со своими командос, перехватывает группу контрабандистов, жесточайшим образом убивая всех (двое пленников, как можно понять, тоже практически мертвы) и улетает. При этом он считает себя вправе абсолютно не считаться ни с пограничниками, ни с ФСБ, которым он срывает операцию. Тема таких самостоятельных мстителей очень не нова, ничего сверх этого в тексте нет. Вульгарное описание межбандитской разборки, только этот Захар уж очень в законе. Ни о каких навьих ножах и вампирах, о которых твердят авторы отзывов, в тексте нет и слова, это вам, дорогие товарищи, показалось, или же вы оцениваете предыдущие произведения.

Читать скучно. В два десятка страниц Вадим Панов умудрился уложить один нудный разговор и одну ссору между офицерами ФСБ и залётным полковником. Более водянистого и бессодержательного текста не могу себе представить.

Грамотность. В этом вопросе Васильев и Панов друг друга достойны. Безграмотность прёт, что пена из бочонка с прокисшим пивом. Не возьмусь судить о быте и нравах погранзаставы, а вот слово «басмач» в тех краях не в ходу. И уж тем более оно не применимо к «мирным» контрабандистам. Никто из них не собирался нападать ни на заставу, ни на окрестные кишлаки. Афганцы несут героин, семнадцать увесистых мешков, если верить автору. Заметьте, не опий, не морфий и даже не морфин, а героин. Это ж сколько миллионов доз в этих мешках? Ну, а что касается шашлыка, то всякий, хоть раз готовивший шашлык из молодого барашка, придёт в ужас от пановских манипуляций. Разделывать барашка под шашлык поперёк кости?.. Использовать какие-то американские специи? Специи, уж простите, должны быть грузинские, абхазские или афганские. А американцы пусть своей пакостью барбекю посыпают. И вино к шашлыку должно быть не дорогим, а настоящим. А это значит, в бурдюке или бочонке.

О языке. У того же Васильева нет-нет да выскочит в тексте славное сравнение, какой-нибудь «страшно злой холодильник» у которого Геральд отнял банку маринованных корнишонов. Панов в этом отношении невинен, как третьеклассница. Вся его речь построена на штампах, изредка перемежаемых красивостями. Примеров приводить не имеет смысла, можно открывать на любой странице и смотреть, начиная с любого абзаца.

Вывод. Перед нами низкопробное читалово, сериальная жвачка, пудра для мозгов. Вохе Васильеву за его «Ведьмака» я ставил четвёрки. Тут при всём желании выше двойки поставить не могу.

Почитал отзывы... авторы сетуют, что повествование и финал рассказа не состыковываются. Посмотрел классификацию... а там написано: «Наши в другом мире». Когда так, то, конечно, части рассказа не состыковываются. А я в сюжетных ходах написал: «Последний человек на Земле». И сразу всё сошлось, рассказ законченный, ничто не разваливается. Читать рекомендую, но медленно и вдумчиво.

Отзыв в одно слово: «Пошлятина»

Сижу, классифицирую рассказ:

Жанры: реализм... анкета, на листке, из которого сложена плывущая в пруду лодочка. Куда уж реальней, нет жанра документальней подлинного документа.

Место действия: Земля, Россия.

Время действия: Двадцатый век, весь целиком от 1900 года рождения до непроставленной последней даты.

Сюжетные ходы: Хотел написать «бессмертие», но передумал. Какое тут бессмертие, если даже имя и фамилия на листке расплылись и недоступны прочтению.

Линейность сюжета: Линейный. Жизнь била, мяла и корёжила, но человек продолжал идти прямо, не сломавшись и не согнувшись.

Возраст читателя: Любой, кто понимает.

Удивительно уютная повесть. Перечитывал в детстве многократно, издание 1957 года, где на обложке изображён готовый к плаванию «Карабус». Почему-то при чтении совершенно не было ощущения опасности, даже когда Валю уносила оса, или отважная тройка сцеплялась с муравьями, жужелицей или личинкой ручейника. Страшновато было один раз, во время схватки Ивана Гермогеновича с медведкой: «Питается личинками насекомых. Значит, сожрёт и меня». А когда в действии участвуют дети, ощущения страха нет. Я считаю это достоинством книги. Многочисленные описания насекомых и их нравов не оставляют впечатления лекции, их интересно читать. В детстве читал с восторгом, в более зрелом возрасте перечитал без раздражения; давать так научно-популярный материал -- великое умение. А вот насчёт характеров и привычек... Иван Гермогенович поёт ужасно фальшивя, а о Карике и Вале мы просто ничего не знаем. В отличие, скажем, от Буратино, таких героев трудно любить. Потому и оценка не десять. Зато какие необычайные вкусности едят герои в мире насекомых! Колобки, замешанные на нектаре, яичница из яйца малиновки, целые бочки мёда... Мир, созданный Яном Ларри, прекрасен. Просыпаешься, выходишь из пещеры и видишь висящие в воздухе водяные шары тумана. Хочу туда!