Господи, ну наконец-то, хоть у кого-то из новых (относительно) авторов-фантастов видим хорошие стихи. Колыбельная? -- несомненно. Для двух голосов? -- да. Можно спеть засыпающему ребёнку, можно прочитать любимой. Услышат, поймут, успокоятся...

Классический пример хорошо написанного сюрреалистического текста. Спокойный, повествовательный стиль, каким принято говорить о вещах будничных. Никакой авторской оценки или оценки, данной героем. А ведь безумие захватило не только событийное поле, оно уже в мыслях героя, оно захватывает автора и скоро повернётся к читателю. Прекрасно соблюдено соотношение насыщенности текста и его размера. Страница текста, именно столько нужно, чтобы читатель проникся происходящим, но не успел возмутиться и сбросить чары абсурда.

Рекомендация: Читать, но только любителям.

В этой книге нет ни волшебства, ни колдовства. Уля Ляпина в родстве не с Гарри Поттером и его клонами, а скорей с Пеппи Длинныйчулок. Если бы эти супердевочки встретились и устроили соревнования по поеданию колбасы на скорость, я бы не знал, на кого ставить. А уж борьба с лысым брюнетом и его клевретами... такое импортным супердевочкам и не снилось. Ведь за границей нет благородных гипсовых пионеров на проволочной ноге. Короче, прочитаете книгу, и поймёте сами, что к чему. А если вдруг не поймёте, то дайте эту книгу вашим детям, они вам объяснят.

Впервые я слышал этот матерный анекдот лет тому сорок пять назад, когда Андрея Земляного и на свете не было. В ту пору я, по молодости лет, ещё слушал непристойные анекдоты. В пересказе Андрея Земляного анекдот не приобрёл ничего, кроме нескольких образчиков галантерейной вежливости, которая, видимо, должна оттенять матерную тираду венчающую анекдот. Всё очень скучно, пошло, примитивно. Опять же, является ли плагиатом пересказ анекдота от своего имени?

И ещё. Г-н. Земляной в данном сортирном произведении пишет: «Все казалось пресным и сугубым словно солдатский хлеб». К сведению анекдотчика: «сугубый» -- означает «удвоенный». Лев Толстой предлагал авторов, хотя бы раз употребивших слово, значение которого они не могут объяснить, пороть плетьми и запрещать им марать бумагу. Так что, ступай-ка, братец, на конюшню, да скажи, чтобы выпороли!

Ну, это попросту нечестно! Один к одному рассказ самого же Кайла Иторра «Всё как всегда», только гораздо хуже написано.

В начале четвёртого абзаца, когда в тексте впервые были упомянуты собаки, я понял, что рассказ идёт от имени кота. Но ещё долго надеялся, что это волшебный кот, который действительно выполняет волшебный квест. Окончательное разочарование испытал на словах: «избавиться от трупа». Прямо скажем, не слишком это интересно.

Дмитрий Володихин, никудышный писатель, но довольно ловкий рецензент с претензией на звание критика. К несчастью, претензия остаётся не более, чем претензией из-за сильнейшей ангажированности автора. Описывая дела давно минувших дней, Дмитрий Володихин ещё может позволить себе некоторую объективность, но уже переходя ко временам «четвёртой волны», на полную мощность включает механизм политической цензуры. Из авторов «четвёртой волны» напрочь исключены Михаил Успенский, Святослав Логинов, Владимир Покровский, Евгений Филенко. Дело в том, что это авторы, которые и сегодня живы, активно работают, но при этом не разделяют идеи самодержавия и православия. Таких, по мнению критика, надо просто замалчивать, в надежде, что потомки, ведомые идеями Дмитрия Володихина, попросту забудут о неугодных писателях (см. манифест группы «Бастион», написанный Эдуардом Геворкяном «Форманты протоимперских систем»).

Володихин уже пытался сколотить в рамках группы «Бастион» особое «литературное» формирование, построенное по религиозному принципу («Сакральная фантастика»). Но оказалось, что авторы даже в церковь строем ходит не любят, и предприятие с треском рухнуло. Теперь несостоявшийся бонопартик предпринимает новую попытку оседлать движение. Подобран более умеренный ярлык, течению приданы все атрибуты неформальности. Прежними остались только два основополагающих момента: подбор по принципу усечённой уваровской формулы и требование, чтобы идеологом нового движения был дорогой товарищ Володихин. Увы, при таком подходе право на интеллектуальность автоматически теряют практически все наши лучшие авторы. Сейчас не могу вспомнить, дозволено ли быть интеллектуалами Олдям, но Дяченки и Зорич оттуда изгоняются. Нет Романецкого, Алфёровой, а ведь это люди не последние в плане интеллектуальности. Выброшена из обоймы Мазова, которую в «Сакральной фантастике» автор поднимал на щит, но впоследствии разругался с ней. Разумеется, при таком подходе и новый общественно-политический проект громко лопнет, и любители фантастики уже лет через десять будут читать сей артефакт с тем же странным чувством, с каким нынешняя молодёжь заглядывает порой в писания критиков Иванова или Осипова.

Разумеется, это не рассказ, а всего лишь отрывок чего-то недописанного. Медленный, эпический зачин для большого произведения, обрывающийся едва не на полуслове. Но то, что написано, написано хорошо. Отдыхаешь душой, встречая фразу: «Навстречу им с гор, по колено в бесчисленных овцах спускались пастухи, надеясь продать на корабли мясо. Огромные как великаны, с усами, струящимися по груди, в козьих мехах и остроконечных кинэ, сопровождаемые косматыми псами и козами с глазами безумных менад». Тут не просто владение словом, но свой стиль. Заношу Наталию Ипатову в список тех, кого надо читать.

На сайте «Самиздата» к стихам Корнева сделана пометочка: «поэзия». Очень своевременная пометочка, а то вдруг кто-то не догадается. А догадаться и впрямь не просто. Вот один образчик «поэзии»:

Ты стоишь осенней ночью в мягком сумраке деревьев,

В тишину ночи врываясь, лёгкий шорох желтых листьев в даль уносится куда-то,

Я бреду по стылым лужам и разглядываю звёзды,

Те, к которым никогда уж больше мне не полететь,

Вот и ветер, спутник ночи, вдруг доносит лай собаки,

Будь луна на небосклоне, я бы долго-долго выл,

Жалуясь о всём на свете,

И пытаясь докричаться к тем, которых не забыл.

Рифм нет, за исключение последних двух строк, увенчанных глагольной рифмой: был — забыл. Паразитная рифма в одном из рассказов («тело отлетело») куда сильнее. Размера у стиха или нет вовсе, или имеются слабые попытки его организовать с помощью мусорных слов: «уж больше мне». Эти самые ужи ползают из одного бездарного стиха в другой, тщась заткнуть дырки в размере, но в данном случае, даже уж не помогает. Поговорка говорит: «Кабы не клин, да не мох, то и плотник бы сдох». О пиитах сказано иначе: «Кабы не уж да не ведь, стихотворцу бы смерть».

Что ещё бывает в белых стихах и верлибрах... ритм -- здесь его нету, аллитерации -- и близко не лежало, метафоры -- не найдено. Поэтические образы... -- какие образы, одно безобразие. А что есть? -- набор слов ни о чём. Очень похоже на то стихотворение, которое сочинил ослик Иа-Иа.

интересно, возьмётся ли кто-нибудь написать на этот опус аннотацию? Ведь пятнадцать баллов дадут.

Что ж, раз объявился тут некто, минусующий за нелюбовь к Павлу Корневу, продолжим наши игры и разберём рассказ «Техноконтроль». Идея рассказа украдена у Стругацких «Хищные вещи века». Именно там из неисправного кухонного комбайна и детской игрушки «сядь-встань» был сконструирован манок для птеродактилей, а слег... ну, все помнят, из чего был сделан слег. Павел Корнев приспособил эту же идею к техномагическому миру, не добавив от себя ничего. Зато он описал длинную, на четверть авторского листа погоню за преступником, после чего последовала обильная стрельба.

Зато вот как описывается само сражение, когда каждая доля секунды на счету: «Неожиданно в облаке пыли вспыхнул огненный шар и, набирая скорость, помчался к инспектору. Бубнов успел поставить защиту в самый последний момент. Наклонное силовое поле отразило сгусток энергии в сторону. Оба спецназовца, открыв огонь, бросились вперёд. Инспектор отследил энергетические потоки противника, но больше сделать ничего не успел — изогнутая нить силовой линии перерезала бойца с излучателем практически напополам. Бубнов швырнул в облако пыли заклинание движения. Туча пыли только начала медленно наливаться багровым светом и, постепенно ускоряясь, вращаться, а противник уже принял контрмеры: висевшая в воздухе пыль мгновенно осела на землю». Таких вялотекущих сражений в тексте два, и они занимают весьма значительную часть текста.

А вот момент, характеризующий моральный облик героя, которому, судя по всему, автор очень симпатизирует. Убегая от возмездия, преступник зомбирует встречного водителя, выдаёт ему оружие, и тот открывает огонь по преследователям. Начинается первое из вялотекущих сражений: «Завершив кувырок, Инспектор поймал взглядом нападавшего. Аура стрелка просто искрилась бледно-голубыми всполохами. Опознать заклинание контроля смог бы и стажер, только что получивший корочки об окончании курсов техномагов. Чары простые, но очень мощные, полностью перехватывали контроль над телом жертвы. Снять их было делом пары минут, но именно этих минут у Бубнова и не было: их везение могло закончиться в любой момент, да и объект удалялся всё дальше. Приняв решение, инспектор вытянул руку и активировал одно из заготовленных заклинаний. Пронзительно яркий разряд сорвался с его руки и ударил в стрелка. Сила удара была такова, что тело отлетело на несколько метров от автомобиля.»

Что же, «тело отлетело» (об этом мы ещё поговорим, разбирая стишата Корнева), казалось бы, надо мчать за преступником, раз уж в пылу погони контролёры убили невинного человека. Вместо этого инспекор (простите Инспектор) начинает прогуливаться, растирать онемевшие руки, спецназовцы обшаривают кусты, а вдруг там ещё один зомбированный, потом, не торопясь, садятся в машину и едут в догон за преступником. То есть, человека убили просто так, чтобы стрельбы было побольше и крови.

Собственно говоря, вот и всё. Ехали, ехали, убили постороннего автолюбителя, перекурили, опять поехали, догнали преступника и тоже убили. Кажется, можно радоваться. Вот только чему?

Мерзкая история, грязная и бесчестная. Собственно говоря, за что убили герцога? Да за то же, за что во все времена убивали самых лучших, самых чистых людей. А автор полностью оправдывает убийство. Ну, а написано... всякий прочитавший хотя бы десяток строчек, может сам оценить уровень этой графомании. Недаром автор публично заявляет, что его идеал -- Вадим Панов. Ученичок оказался достоин учителя.

На удивление гадкий рассказ. Ради того, чтобы наказать предателя некий «рыцарь» предаёт того, кто предлагает ему помощь. Ощущение, что автор выкупал меня в грязи. Разумеется, рассказ чрезвычайно плохо написан, ни одного живого слова. А безграмотность Павла Корнева зашкаливает все мыслимые пределы. Нет, кажется, ни единой строки, где не было бы того или иного ляпа. Единица -- однозначно!

Чудовищно скучная вещь. Рассказ тупой, написан при помощи штампов, очень плохим языком, каждая фраза изобличает человека безграмотного и лишённого фантазии. Ошибок в тексте -- воз и маленькая тележка. Убитый западноевропейский кольчужник через минуту после оживления цитирует Декарта, который в эпоху кольчужников ещё не родился. Он же в самый момент оживления отмечает, что светильники на потолке расположены в шахматном порядке (делать больше нечего), тем паче, что шахматы получили широкое распространение в Европе лет через сто после его смерти. Откуда-то ему известно чисто русское суеверие, что упыри боятся осины. Зато чернокнижник-оживитель, втолковывающий неграмотному кольчужнику нечто об аллергенах, искренне полагает, что упырь и вампир -- разные существа. Короче, каждая последующая фраза противоречит предыдущей, а кончается всё... да ничем не кончается.

Второй рассказ Корнева -- вторая безграмотная журналистская страшилка. На этот раз не наукообразная, а мракобесная, из области мистики. Глупо и, честно говоря, оскорбительно для верующих. И написано именно тем дубовым стилем, каким пишутся журналистские страшилки.

До чего надоели эти унылые страшилки, тупо списанные одна с другой. Мне почему-то казалось, что слово «фантастика» -- однокоренное со словом «фантазия», а тут её и близко не бывало. Очередной тоталитаризм, массовые слежки, отстрел несогласных... Ску-учно!..

Обязательная корепановская мораль в этом рассказе оказалась притянута за уши и не слишком соотносится с первой частью. Зато сама первая часть... Вот почему не бросаю читать Корепанова, что, пусть нечасто, но встречаются у него отличные фразы: «Лес был дремуч и угрюм, и не было в нем автослесарей...», или «пусть Оккам бреется своей бритвой, а мы и сами с усами». Славненько...

Как обычно у Корепанова: длинная и скучноватая преамбула, затем торопливо высказанная мораль. В данном случае, мораль не слишком тривиальна. А вот сказав в прошлом отзыве, что язык уныло-правильный, я, пожалуй погорячился. Данный рассказ совершенно не вычитан. Масса мусорных слов, а чего стоит вот такая фраза: «Зловеще мерцали под затянутым каким-то туманом потолком багровые огни, подобные глазам чудовища... «. Кто мерцал -- туман и потолок, огни, глаза или чудовища? Опять же, хороша звукопись: тян-тым-ким то-тум-ом-тол-ком...

Стоит ли рекомендовать к прочтению? Поскольку мораль нетривиальна, а рассказец очень короткий, то можно и пробежать его небрежным взором. Но надежд на хорошее чтение не возлагайте.

А ведь я точно знаю, что читал немало рассказов Алексея Корепанова. Но в памяти осталось только ощущение вялотекущего сюжета и до уныния правильного языка. Сейчас буду читать или заново перечитывать эти рассказы, ставить оценки, быть может, писать отзывы. А потом погляжу, сохранится ли в памяти хоть что-то. Боюсь, что нет.

Непредставимо страшный и правдивый в каждой букве реалистический рассказ. Олег Корабельников, реаниматор в детской клинике, написал о своей работе. Читая этот рассказ нельзя не ужаснуться, но и поставить за него меньше десятки тоже нельзя. На этих страницах неразрывно слились жизнь и смерть -- настоящие, показанные безо всякого флёра.

Милые бранятся, только тешатся. Молодожёны, совершающие свадебное путешествие в космосе, поссорились, и дама улетает домой, бросив мужа одного на дикой планете. О дальнейшем я умолчу, но окончание рассказа вполне достойно завязки. Но главная прелесть в том, как написан сей шедевр! Я не требую литературных изысков, но просто перечитать написанное можно было? А то читатель поминутно наталкивается на чрезвычайно странные фразы. «Я вспоминал, что все безнадежно, что если надежда раньше и была, то теперь любимая безвозвратна.» -- что бы могло означать это словосочетание? Или вот: «Поднимая небесно-голубые глаза и глядя на меня с бессильным отчаянием, с мольбой.» Да-да, перед нами целые законченные предложения, я закавычил даже точки. В тысячный раз вспоминаю гениальную фразу Евгения Лукина о молодом авторе, прихрамывающем на деепричастный оборот. И ведь не переводятся эти молодые... Может быть, дустом попробовать?

Меня попросили сделать разбор этого рассказа, и хотя я не собирался возвращаться к «творчеству» Вадима Панова, но в данном случае отказать не могу. Пришлось читать, и теперь пишу отзыв, самым примитивным образом, двигаясь по тексту. Впрочем, примитив и следует разбирать примитивно.

Игорь Тареев, «настоящий профессионал, которому доверяют большие деньги» обедает со своей любовницей в дешевой забегаловке (место, где плохо одетые типы воруют чужие бифштексы, иным быть не может). Любовница его, «несмотря на молодость, уже стала партнером в крупной юридической фирме». Когда Марина уходит, к Тарееву подсаживается подозрительный старикашка «с большими, горящими как у юноши глазами». Кстати, обратите внимание на стиль автора. Как обычно у графоманов видим смесь канцелярита с красивостями.

Бизнесмен, который только что очень спешил, зачем-то выслушивает от старика (Сан Саныча) долгий набор банальностей и ужасно проникается ими. Более того, этот прожжёный финансовый воротила выкладывает незнакомцу ряд интимных подробностей своей жизни, что уже вовсе нелепо. Я даже думал, что дело не обошлось без гипноза, однако, нет; банальности Сан Саныча интересуют брокера больше, чем паника на бирже. Зачем Сан Саныч начинает этот разговор -- неясно, ведь он только провоцирует то развитие событий, которого так боится. Но делать нечего, мертворождённый персонаж обязан выполнять самый дурацкий приказ автора. Панову нужна завязка, и он выбрал самую недостоверную. Сан Саныч представляется профессором психологии. Кстати, далее выясняется, что Панов не видит разницы между психологом и психиатром, но к тотальной авторской безграмотности мы уже привыкли. Опять же, блистать своими «знаниями», рассматривая всякого встречного в качестве пациента, любят студенты медики третьего курса. К пятому курсу это обычно проходит. У Сан Саныча, как видим, не прошло до глубокой старости.

Зомбированный Сан Санычем Тареев в тот же вечер встречает услужливо подсунутую этим же мерзавцем девушку. Немедленно вспыхивает «любов». Для начала Панов обрушивает на читателя привычный набор банальных красивостей: «взгляд незнакомки манил, притягивал», «Тареев сумел разглядеть огонь в ее глазах. Пленительную искру, заставившую учащенно забиться сердце» и т.д. и т.п. Вот она, та единственная, с которой он может быть счастлив! Далее события развиваются стремительно. «К тебе или ко мне?» -- отрывисто спрашивает Тареев, везёт малолетку к себе, где «молча, уверенно провел в спальню» и немедленно начал совокупляться. Ну да, такова идеальная любовь с точки зрения Панова. А вот образчики стиля: «Маленькие острые груди торчат в разные стороны, длинные пальцы закрывают треугольник волос внизу живота» и вновь: «острые груди, плоский живот, узкие бедра»... -- весь арсенал дешёвой порнухи.

Далее следует восхитительная сцена, показывающая, как Панов умеет видеть действие, которое сам же и описывает. Разъярённая Марина врывается в квартиру. Кстати, консьерж, видевший, что хозяин привёл другую женщину, даже не пытается её как-то задержать. Но вернёмся к сцене. Итак, стоит голый мужик, держит на руках голую только что дефлорированную девушку. А Марина тянется через разлучницу и лупит изменщика по морде. О чувствах самой Насти речи не идёт. У неё нет ничего настоящего, всё только ворованное, так что и первая брачная ночь -- соответствующая. На это мгновение Панов просто забывает об одной из своих героинь. Но читатель, если он читатель, а не глотатель текста, забыть не может. И вот, Марина швыряет ключи; «Острое железо оцарапало щеку», а потом? Ключам деваться некуда, они должны упасть либо на «острые груди», либо на «треугольник волос внизу живота». Апофеоз! Офигеть можно! До этого я избегал ставить Панову за его творения единицы, но тут был обречён.

Ладно, проехали. Начинается новая семейная жизнь с малолеточкой. Выясняется, что Настя может кушать только ворованное. И преуспевающий бизнесмен с лёгким сердцем отправляется воровать. Хотелось бы посоветовать Вадиму Панову сходить на рынок и попытаться стащить с прилавка кусок свинины. Ему было бы гарантировано множество открытий чудных и острых ощущений. У торговцев мясом существует прекрасно отработанная система против такого рода воришек.

Часть продуктов Тареев всё же покупает, но оказывается, что Настя видит их ауру и честно добытое есть не может. Так что проще: сходить на рынок вдвоём и купить ворованное! Каждая вторая свинья на рынке откормлена ворованными комбикормами, каждый десятый кусок свинины от животного украденного в соседнем хозяйстве! Или, если купить ворованное на честные брокерские деньги, аура немедля исчезает? Вот она тема для фантастического рассказа об отмывании денег!

Больше Тареев на воровской промысел не ходил. Зачем? -- один раз покормил любимую, и хватит с неё. Всё равно, жить Насте осталось немного, пусть поголодает.

Далее следует странная сцена с Настиной мамой, которую зачем-то надо убить. Истории о проклятых детях чрезвычайно распространены в русском фольклоре. ПрОклятых мальчиков утаскивает баба-Яга, прОклятых девочек -- Старый Жиж (Сан Саныч). В обоих случаях грех смывается самоотверженной любовью. По Панову грех может быть смыт лишь ещё большим грехом. Сатанизм какой-то!

На убийство честный бизнесмен не пошёл, причём испугал его не сам факт убийства, а то, что потом его смогут шантажировать этим неприятным случаем. В результате имеем одну естественную смерть и два самоубийства. Необходимая по сюжету лужа крови пролита, наступает хэппи энд, все пляшут и поют... простите, все умерли в один день. Как написал в своём отзыве tevas: «Неплохой рассказик».

Автор, не растекаясь мыслию по древу, сходу берёт быка за хвост, то бишь читателя за горло. У матери-одиночки умирает сын. Убийство детей как литературный приём всегда плохо попахивает, а уж начинать с этого рассказ, вовсе нехорошо. К тому же, у бедной матери нет ни друзей, ни родни, никого. Автор волевым решением создаёт стерильную атмосферу для всякой чертовщины. Впрочем, чертовщина ничего не делает. Происходит несколько незначимых, но исполненных ложной многозначительности действий, после чего является ведьма и быстренько читает женщине, а заодно и читателю мораль. Финала у рассказа ни малейшего, весь он ни о чём и по своему построению относится к типу: «а вот ещё был случай...» Писать такое можно в три дня по рассказу, а читать... лучше не читать вовсе.

Имя этому рассказу: Посредственность.

Сюжет: В некоем городе совершено убийство. Капитан Шор отправился к колдуну, тот колданул, а потом пару страниц объяснял, что, собственно произошло. Поскольку убийство было непредумышленным, а убитый -- не местным, капитан решил дело закрыть и пошёл праздновать Новый год. Всё. Точка.

Текст переполнен стилистическими и сюжетными штампами, и банален в высшей мере. А ведь автор явно не лишён таланта. Но поставив себе целью выдавать на гора по четыре рОмана в год, он сам себя обрёк на унылую, серую вторичность.

На второй строчке повествования я понял, что речь идёт от имени домашнего животного. На словах «тихий плеск воды», а это четвёртый абзац и примерно половина текста, я понял всё остальное. А уж заключительная фраза: «Буль-буль» -- апофеоз пошлости.

Это четвёртый текст Мансурова, который я прочёл за сегодняшний день, и с каждым новым текстом маразм всё крепчает.

Интересно было бы просчитать, сколько уже писателей и примкнувшим к ним окололитературных мальчиков попристёбывались насчёт Колобка? Эта пристёбка чрезвычайно скучная.

Задумчивый текст... В ссылках Самиздата, где он выложен, написано, что это юмор. Но не смешно. Написано, что это миниатюра. Текст, конечно, короткий, но совершенно не сюжетный. Больше всего он напоминает запись в блокноте, что, мол, ещё можно было бы написать том, что ремонт дорог или трубопроводов похожи на дефрагментацию жёсткого диска. Ну, похожи. И что?

В творчестве Ольги Ларионовой цикл «Знаки зодиака» оказывается самой слабой страницей. После того, как была написана чудесная «Сказка королей», автор задумывает целый цикл по произведениям Чюрлёниса, что и стало роковой ошибкой. Последующие произведения оказываются не выстраданными, а вымученными, всё более не продуманными, а за уши притащенные к основной идее. Как результат -- каждый последующий рассказ слабее предыдущих.

Неудачный рассказ. Сама идея, что космонавт, состарившийся в космосе, имеет право выбрать планету, где он проведёт остаток жизни, возражения не вызывает. Но здесь речь идёт не о жизни старика, а об откровенном самоубийстве. Ну хорошо, пусть в светлом будущем у всякого заслуженного человека будет право на эффектное самоубийство, но ведь планета, на которую старый космонавт собирается свалиться на неисправном корабле, обитаема! И Сибл со своим напарником преспокойно рассуждают, как именно Сибл будет отстреливаться от аборигенов. А потом-таки падает им на головы внутри самодельной атомной бомбы. Кстати, что же это за техника у людей далёкого будущего? И на таких драндулетах человечество преодолевает межзвёздные пространства?! После обычной жёсткой посадки корабль, дав, разумеется, герою возможность выбраться наружу, взрывается, вызывая у читателя взрыв нездорового смеха. После этого все проникновенные слова о ползании на одной силе воли, также выглядят смешно и неубедительно. Ольге Ларионовой вообще не особо удаётся героическая фантастика, но этот рассказ оказался особенно неудачен.

Не рассказ это, ни в коей мере не рассказ, а всего лишь констатация общеизвестного, хотя и печального факта нашей жизни. Спасибо автору и его герою, за то, что они дали явлению красивое, запоминающееся название. Теперь и я буду называть это явление «правилом колбасы». К несчастью, никакого, хотя бы самого фантастического выхода из ситуации, автор не предлагает. Ну а то, что на немца правило колбасы не действует, так он ещё недостаточно обрусел.

Nog в своём отзыве на этот рассказ пишет: «Не отказался бы почитать об этих героях и этом мире побольше». А вот, интересно, многие ли заметили, что перед нами четвёртое и на настоящий момент, кажется, последнее произведение непоименованного цикла? Всего на рассказы цикла написано 14 отзывов и 4 аннотации, и никто даже словом не обмолвился, будто заметил, что перед ним часть сериала. А ведь там рассказано всё. Известно даже, как зовут Чёрного властелина, которому служат драконы.

В рассказе есть чрезвычайно сильные сцены, как то обряд сжигания кораблей или, казалось бы, вполне ожидаемое, но неожиданное открытие, что цветущие поля, прекраснее которых нет для жителя Элоуна, для чужака могут показаться вонючим болотом. Хорошо поставлена проблема необратимых действий. И всё же, рассказ оставляет чувство незавершённости. Возможно это связано с тем, что фигура главного героя схематична и почти лишена индивидуальности, возможно, причина в ином. Но смутное недовольство рассказом остаётся.

А, так это тот самый рассказ, что в самом начале 70-х годов был напечатан в газете «Литературная Россия» под названием «Нажми, нажми кнопку!» Везёт же ему на разные переводы... А что касается самого рассказа, то предсказуемость концовки очень сильно снижает его воздействие. Средненький рассказик, не случайно он так и не был издан в мировской «Зарубежке»

В предисловии к сборнику «Сказка королей» Георгий Гречко называет рассказ «Черная вода у лесопильни» лучшим в сборнике. А кому как не лётчику-космонавту знать, как важна в критических ситуациях скорость человеческой реакции? И раз Георгий Гречко согласился с выбором Рондала, значит, Ольга Ларионова правильно поставила эту неоднозначную задачу и правильно её решила.

Если наши прародители были столь отъявленными бандитами, то многое в истории человечества становится понятным. Но сама идея, что Адам и Ева были космическими пришельцами, истоптана хуже асфальтовой мостовой.

Тут всё не так просто. Ведь вместе со старыми безделушками, фотографиями, письмами продаётся собственное прошлое. С того мгновения, как человек получает за них деньги, прошлого у него уже нет. Такому жить поначалу кажется легче, но потом выяснится, что у него нет и будущего. Об этом автор не написал, такую простую истину читатель обязан понять сам. А вот у женщины с ребёнком есть и прошлое и будущее, особенно у девочки; прошлое, сбережённое мамой, вопреки бытовым трудностям, и будущее, недоступное разуму старьевщика. Рассказ странный, но хороший.

Весь рассказ достоин десятки, да ещё за последнюю фразу, пронзающую душу на вылет, надо накинуть пару баллов. И что теперь ставить?

Непонятно, почему фантастические рассказы Сергея Малицкого так сильно уступают его реалистическим произведениям? Может быть, я просто не те рассказы читал?

В этом не рассказе даже, а воспоминании, всё правда. И каждая строчка написана, как следует быть. И даже когда что-то не так, это ничего не меняет, потому что знаешь, что написана правда, только правда, вся правда, просто она немного не такая, как была у тебя. Спасибо автору.

Ляпсус с неразличимостью клонированных существ, о котором пишет Ny, в повести есть, но, к несчастью, это не единственный и не основной ляпсус. Обычно в произведениях Ольги Ларионовой проблема ставится жёстко и однозначно, а неоднозначным бывает лишь решение этой проблемы или моральный выбор героя. В данном случае неоднозначно поставлена сама проблема. Следует ли одного из Данов Арсиньегасов считать ненастоящим человеком и если «да», то которого? В зависимости от постановки проблемы, меняется нравственный выбор Сарри Сааринен да и весь финал рассказа. Согласитесь, это уже слишком много.

Второй недостаток произведения -- переизбыток нелепых случайностей. Герой гибнет, его реанимируют именно в той клинике, где работает Сарри, которая влюблена в героя со школьной скамьи. И именно эта медсестра именно в эту минуту разрешает проблему, о которую сломали головы лучшие умы планеты. А затем происходит вторая катастрофа, в которой гибнут разом оба Дана (исходник и его клон), причём эта катастрофа происходит на глазах у Сарри, в присутствии необходимого оборудования... Слишком много роялей. Понимая это, автор пытается объяснить, что вторая катастрофа произошла именно из-за присутствия в одном гравилёте двух людей с одинаковым мнемополем, но в результате получается ещё хуже. Что же это за техника такая, которая разбивается в условиях неправильного управления? Защиты от дурака у неё, что ли, нет?

Разумеется, для многих авторов рассказ такого уровня является недостижимой мечтой, но для Ольги Ларионовой это явная неудача.

Н-да... Если в первом рассказе девушка сиганула в окно, во втором сиганула с балкона, то в третьем... нет, спойлера не будет, напомню лишь, что рассказ называется «Мост». Как и в первых двух рассказах в этом фигурирует лёгкий ветерок и должное количество засахаренных соплей. И, разумеется, штампы: «безбрежный звездный океан», «призрачный холодный свет Луны», «внимательные, всепрощающие и добрые глаза»... ужасти, как красиво.

Насквозь штампованный текст, исполненный в эстетике «сопли в сахаре». Умиляет неспособность авторши запомнить, о чёи она сама писала пять строчек назад. В первом абзаце говорится, что городок невелик, в третьем он назван «стальными джунглями». В третьем абзаце с конца злобная мамаша запирает дочку ночью на балконе, в последнем -- стоит у пустого гроба и «глаза её полны тайны». Или это тайна криминального свойства? Кстати, это второй рассказ, прочитанный мною у Елены Малиновской. В обоих имеет быть «запах клейких почек», принесённый ветром, в обоих девица сигает в окно (вариант -- с балкона), в обоих её хоронят, а она счастлива. Надо бы прочесть третий рассказ, вдруг и там тоже самое?

Бред. Окончательный и несомненный. В классификаторе я написал, что это психоделика, но это не психоделика и не сюрреализм, а просто бред. Клинический бред тоже иногда бывает интересно читать, но только если он написан стилистически безупречно. Этот написан очень плохо. Словом автор владеет на уровне сортирного марателя стен. И содержание его бреда на том же сортирном уровне. Не читайте, не надо. А я пошёл в душ, отмываться после чтения.

Вроде бы и тема рассказа актуальна и вызывает уважение, но нельзя же до такой степени ходить истоптанными путями. «Кого сожгла инквизиция?» -- и из сотен тысяч имён называется одно: Джордано Бруно. А почему не Этьен Доле или маркиз ПозА? Умиляет также безграмотность автора и в мелких деталях (осина не растёт ни в Иудее, ни в Италии, легенда о повешении на осине -- чисто русская; чиновники носили сукно и бархат, шёлк был принадлежностью женской одежды), и в деталях значимых (приговор Джордано Бруно сохранился и опубликован, так что не было никакой нужды придумывать юридически безгргамотное нечто, зачитанное каноником Барталомео). Всё это резко снижает, если не вовсе уничтожает полемический заряд рассказа. Очень жаль.

«Я не гений — и слава богу!!!» -- пишет автор в предисловии к своим рифмованных строчкам. Хорошо, что автор это понимает, и за одно это я ставлю не единицу. А если бы Светлана Нергина ещё догадалась, что не стоит свои «рифмы» выставлять на всеобщее обозрение («на позорище», как сказали бы предки), то и вовсе бы заслуживала десятки.

Любопытная сказочка... Неспящая, не красавица, а заодно и не принцесса и спасающий её не принц, а трубочист с удивительно белой кожей (профессия следа не оставила). Концовка, которую добрый автор предлагает считать счастливой. Все предыдущие соискатели принцессиной руки разлетаются на мелкие осколки. Ну, хорошо, меркантильных и тщеславных не жалко, туповатых вояк -- тоже, хотя никто из перечисленных не отступил, не убоялся ни волшебных кустарников, ни ядовитой мантикоры. В мелкие дребезги разбиваются юноши исполненные пылких чувств, а также натуры чистые и благородные, которых тоже немало среди тех, кто преодолел все препятствия, но обратился в камень только потому, что оказался нелюбим. Так что, ничего не скажешь, заклятье действительно наложила злая ведьма. Была она злой ведьмой, таковой и осталась, не понеся за свои преступления никакого наказания. Это и есть счастливый конец доброй сказки.

Никогда особо не любил современной музыки. Так, слушал иногда, относясь с лёгким пренебрежением. Этот рассказ показал мне всю бездну моего невежества... Нет, не так. Он показал, что за пределами моего понимания существует бездна не меньшая, нежели у иных видов искусства. Такой рассказ мог написать только музыкант. И не потому, что автор знает, что такое до-мажор, а потому что Ольга Онойка проникает в душу исполнителя. Такой рассказ мог создать только писатель; у просто музыканта, даже самого замечательного, не хватило бы слов, чтобы выразить всё, что он чувствует без помощи клавиш и струн.

Рассказ надо читать. Наверное, не всем, но читать, обязательно вслушиваясь в музыку слов:

Обычно такого рода произведения оставляют читателю какую-то надежду или, по меньшей мере, подводят к катарсису, моральной победе гибнущего человека. И не скажешь, что тут этого нет. Гибнущий человек и впрямь проявляет чудеса мужества, выносливости, самоотречения. И чего ради? Некогда его предки совершили самоубийственную ошибку, и теперь запоздалая жертвенность, ненужное самоотречение, жалкое мужество уже никого не спасут. Расплата совершилась сто двадцать лет назад, и выжившие отличаются от сразу погибших только тем, что платят по старым счетам с процентами. Потому и нет никакой моральной победы человека, уводившего преследователей подальше от бункера. Охотники ругнулись: «Па-аршивая охота!» -- и пошли купаться.

Безнадёжный рассказ, заставляющий думать и решать сейчас, потому что завтра будет не поздно, а попросту бесполезно.

Всякий автор, если он размышляет о собственном слове, время от времени спотыкается о подобные кунштюки и принимается писать нечто, что можно назвать литературными упражнениями. Но поставить задачу и не выполнить её -- это мове тон. То есть, не выполнить сложное упражнение вполне возможно, но тогда все экзерсисы остаются в черновиках и на публику не выносятся. Хотя данная задача (написать нечто связное, используя только гласные буквы) не относится к числу чрезмерно сложных. Я не О'Санчес, однако, справился с заданием за полчаса:

Я и Ия, и её ИО -- УО.

Я: Ия, -- ы?..

Ия: Э-а.

Я: Ы?

Ия: Э-а.

Я: ИО Ии, — ы?

ИО: А-а!

Я и ИО: О-о! Ау, Ия!

Ия: Оу-у!..

Тут не двадцать одна, тут пятьдесят гласных подряд. Более связного диалога, пожалуй, уже не получится. Но у О'Санчеса нет и такого.

Слабенько... Сначала долгая преамбула, ни к чему не обязывающее рассуждение о телевизионных программах про животных. Потом -- долгое и ни к чему не обязывающее представление главных героев. Потом несколько строк описания драки пса с крысой, а в конце -- высказанная в лоб мораль. Словом автор владеет, а всё остальное -- очень скучно.

Александр Бушков уже написал о дедовщине среди генералов, так что рассказ о дедовщине среди младших офицеров -- не впечатляет. Ирония на тему, что в армиях, где сохранены традиции, бронетанковые полки до сих пор называются кирасирскими, а моторизованные части -- гусарами, тоже не особо смешна. Язык у автора убогий, образы штампованные. А что касается дедовщины, то в частях, которые действительно выполняют боевые задания, дедовщины никогда не было, и быть не могло. Сегодня ты новобранцу пенделя дашь, а завтра он тебе в спину стельнет или просто не поможет в минуту опасности. Что остаётся? Неудачная попытка каламбура в названии (недаром Yazewa в своём отзыве жалуется, что название ей трудно объяснить)? Ну, ладно, за попытку накинем лишний балл, пусть вместо двойки будет тройка.

Рекомендовать ли рассказ для прочтения? Поскольку чтение занимает две минуты, а за выставленную оценку дают 5 баллов развития, то прочесть можно. Других причин для чтения не вижу.

Автор так коверкает фразы, не оставляя ни одной нормальной, что я думал даже, будто это нарочитый приём и отчаянно пытался отыскать причины такой странной манеры письма: «Я, молча кивая, тенью следуя за ней»; «– Гости были… – пристроился я на табурет в углу»... Но потом ткнулся в другие рассказы и понял, что автор просто глух к слову и не понимает, что сам пишет. У этого рассказа хотя бы сюжет есть, за что и поставлена ему тройка, а не единица. А в остальном Александр Плахотин -- очередной графоман в длинном списке графоманов.