Забавный рассказик, достаточно предсказуемый. Похихикать и забыть. Если бы автором был не Сергей Лукьяненко, то оценки уважаемых лаборантов были бы значительно ниже. Но тут уже имя работает на автора. Что касается меня, то я высоко ценю Сергея Лукьяненко за то, что перейдя в разряд мэтров, он не бросил писать короткие рассказы. А это значит, что автор не исписался, даже если какой-то из этих рассказов получился не слишком удачным.

Всё не так мерзко, как кажется при первом прочтении. Да, ламы больны сифилисом, но этот сифилис бытовой, скотоложество здесь не при чём. Хотя, бедным животным от этого не легче. Сейчас, когда нет той скученности и антисанитарии при стойловом содержании лам, положение выправляется, не знаю, насколько радикально.

Прочёл статью Михаила Назаренко, посвящённую Джону Краули. Что могу сказать? — автор сделал всё, чтобы убедить меня не читать Джона Краули, и это ему удалось. Читать не буду. Вот уже пятнадцать лет, как основные книги Краули появились на русском языке, но что-то не слышно шума и восторгов ни со стороны любителей экшна, ни от любителей высоколобой литературы. Может быть, виноват переводчик, но, судя по тому, что сообщает Михаил Назаренко, в том, что книга прошла незамеченной, виноват автор.

Обзор, как обзор, и ничего сверх того в нём нет. Единственная попытка анализа, заявление автора, что фантастика, написанная Петерберскими авторами, оказывается невесёлой, нет среди питерцев приличных юмористов. Сейчас, по прошествии пятнадцати лет, видим, что это не вполне так. Были смешные произведения тогда, выходят они и сейчас, хотя записных зубоскалов типа Белянина или Емеца в Петербурге нет и не было (а по мне, так и не надо). Больше никаких мыслей устаревший обзор Владимира Ларионова не будит. Соответственно, и оценка ему никакая.

Творчество Блока невозможно заключить в рамки символизма, он был слишком велик для одного течения. Но в данном случае символисты могут сказать: смотрите, он наш, он исполнен пессимизма и не верит в возможность каких-либо изменений. Если бы творчество Блока ограничивалось одним этим, пусть блестящим стихотворением, так бы оно и было. Но ведь есть и другой Блок, который дополняет, развивает, а отчасти, и развенчивает положения этих восьми строк.

Рассказ хороший и концовка у него не вполне предсказуемая. То есть, ясно, что ничем хорошим дело кончиться не может, но, что кончится именно так, я не ожидал.

В принципе, на первом уровне восприятия, идея проста: не следует поощрять у туземцев суеверия, это неизбежно приведёт к развитию фанатизма. А потом видим, что ломая патриархальный уклад туземцев, Юхан сам не собирается меняться. Он живёт в бунгало, которое не запирается, мечтает о пробковом шлеме и стеке. Короче, он типичный колонизатор, ну а такие, едва туземцы начинают меняться, долго не живут. Казалось бы, что проще – поставить на холодильник сенсорный замочек, чтобы Пазма не воровала пиво, и не надо привлекать к этому делу мифическую Фыню. А уж завести небольшой механизм для сбора орехов, вообще, пара пустых для цивилизации, освоившей межзвёздные перелёты. Орехи это не чайный лист и даже не хлопок, их собирать просто. Туземцы обманывают? – что же, ребята, я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Живите, как жили прежде, а ко мне приходите в гости, но изредка. Ещё одна простая идея, запрятанная под верхними слоями восприятия: рабский труд непроизводителен. А перед нами именно рабский труд, недаром Юхану хочется в дополнение к местной любовнице, иметь стек.

В целом, как видим, рассказ не прост; есть, что почитать, есть над чем подумать.

У рассказа есть свои достоинства и свои недостатки.

Достоинства:

а) Хороший язык, без ляпов и корявостей. Читать приятно;

б) Автор сумел увязать все сюжетные линии, никаких хвостов не висит;

в) Характер героя выписан психологически достоверно, автор нигде не ломает героя через колено.

Недостатки:

а) До чего же надоели рассказы, начинающиеся с того, что герой просыпается с жуткого бодуна и не может вспомнить, кто он, где, и что с ним. А тут ещё две страницы посвящены поискам опохмелки. Если бы не рекомендация уважаемого человека, я бы бросил рассказ на этой самой второй странице.

б) Рассказ Фредерика Брауна «Арена» выглядывает с каждой строчки. Конечно, Виталий Забирко сумел обыграть ситуацию по своему, но Браун всё равно заметен.

Рассказ называется «Многообразие войны», и он куда многообразнее, чем написано в аннотации. Прежде всего, деревенщик Астафьев пишет о том, как страшно война прошлась по деревням и сёлам, как детям, женщинам и старикам пришлось на разрыв жилы ковать победу. И лишь потом идёт рассказ Михаила Дудина, прошедшего мясорубку на Невском пятачке. Поговорка того времени: «Ты воевал, а я хлеб добывал, кто из нас важней?» И горькая частушка, которую приводит Астафьев:«Я и трактор, я и бык, я и баба, и мужик»... И впрямь на полутора страничках Виктор Астафьев показал многообразие войны.

А теперь недостаток, не позволивший мне поставить рассказу десятку. Обычно, когда Виктор Петрович подбирает слово небывалое, то при чтении задыхаешься от восторга: надо же так сказать! А тут что-то сорвалось слово прозвучало фальшиво: «женщина под названием Люба». Наверное Астафьев хотел подчеркнуть бездушие власти, относящейся к человеку, как к незначительной вещи, но это уже попытка некоего извинения. При чтении слово рвёт, будто это сам автор называет Любу неживым словом.

Жуткое в своей обыденности описание варварской вырубки, где не только что людям, но и лесным обитателям неясно, как жить. Четверть века прошло с тех пор, как Виктор Астафьев написал этот не рассказ, а стон души, но ничто не изменилось, стало только хуже. Сам я два дня назад, возвращаясь из лесу попал на такую вырубку. Четыре часа не шёл, а форсировал завалы, по большей части на четвереньках. И это не в Сибири, а на Новгородчине. Эх, Россия!..

Пронзительный рассказ. Лирический и одновременно больной. С тонкими наблюдениями за природой, какие разве что Пришвину удавались, и в то же время с очеловечением птичьей жизни, так что уже не назвать рассказ реалистическим, он переходит за ту грань, где начинается сказка. Только конец у этой сказки столь правдивый, что жуть берёт.

«Судьба не лапоть, с ноги не скинешь», – отлично сказано. Только, видать не судьба была, раз парень у Большого театра лишних двадцать минут не простоял.

Бейте меня тапками, но классифицируя этот рассказ, падение товарища майора в канализационный люк, я посчитал за техногенную катастрофу.

Читал и было на избавиться от чувства неосознанной вины и неловкости. И этими же словами Виктор Астафьев заканчивает свой рассказ.

Читатели и пишущие, учитесь подбирать единственно верное слово, учитесь у Виктора Астафьева! Песня запала в душу и ребёнок «мозолил» её. Кто ещё так скажет?

Рассказ четыре строки, значит, и отзыв должен быть не больше. А тому, кто ставит минусы за короткие отзывы, пусть будет стыдно.

Читая описание пряника, долго думал, как кратко назвать покрытие из сахарной глазури. Ничего не придумал, а Астафьев сказал одним словом: «сладь». Теперь я знаю, что пряник покрыт сладью.

Фактически это некролог вполне забытому поэту Дмитрию Ковалёву. Можно ли некролог относить к художественной литературе? Наверное, можно...

Известный анекдот, в начале девяностых, когда мракобесие почуяло свою силу, такие придумывались десятками. И недаром этот анекдотец опубликован был в газете «Правда». Честно говоря, не думал я, что Виктор Астафьев опустится до такого.

Ох, видал я такое и думал, что мне одному подобное видеть довелось. Рассказывал приятелям, как небывалый анекдот. А оказывается Виктор Петрович Астафьев углядел такую черту русской жизни на четверть века раньше , чем я, и написал двадцать гениальных строк.

В небольшом рассказе «Хреновина» Виктор Петрович описывает гибель русской деревни. Пустые дома, разбитые божницы, украденные иконы. Валяющийся на боку самовар, брошенная посуда... Как давно это было! Теперь сборщики металла первым делом выгребают кастрюли и миски, старые алюминиевые ложки. А уж самовару, даже изломанному, не лежать ни минуты. Волокут прялки, пяльцы, коклюшки – всё, что можно продать любителям стиля «рожно». Счастье Виктора Петровича, что он не дожил до такого разграбления! А в последние годы в ход пошёл и чёрный металл: утюги, чугуны, остовы кроватей. Долго ещё нищая деревня будет кормить нищих собирателей; в рассказе Виктора Астафьева зафиксировано лишь самое начало этого процесса.

Рассказ называется «Хреновина» и основой его стоит промысел пришлых людишек: копать по заброшенным огородам неистребимый, не боящийся бурьяна хрен, и с ним уже идти на рынок, прямо с кореньями или, натерев из него жгучую приправу. Так вот этот промысел ныне полностью забыт. У меня в деревне по заброшенным огородам хрена этого – копать не перекопать, сотнями килограммов, а то и тоннами. Только ведь никому это не нужно. Зачем, если баночка хрена, какой на месяц хватает, в магазине стоит меньше трамвайного билета. Я тоже бросил копать хрен... ещё возиться с ним, чистить, тереть, роняя слёзы. Разве что иногда сорву несколько листков – огурцы солить или грибы, чтобы хрусткими были. А не станет меня, и этого не будет; дети и внуки уже и огурцы солить не умеют и учиться не хотят, а солёных рыжичков им и вовсе не надо – не европейское это кушанье.

Читаю маленький рассказ великого писателя, и хочется плакать, словно душа трёт корни хрена.

На русском языке повесть была опубликована в 1956 году, когда я ещё не умел толком читать. А фантастикой я всерьёз увлёкся в середине шестидесятых, когда советский читатель уже знал немало отличных произведений как переводных, так и отечественных. Чтобы прочитать повесть Гамильтона пришлось идти в Публичную библиотеку. Тут-то и оказалось, что хвалёная повесть попросту скучна и плохо написана. Конечно, если сравнивать с Хьюго Гернсбеком, то Гамильтон выглядит великаном, но это какой-то карликовый великан.

А «Звёздных королей» я домучил, но о чём там идёт речь, хоть убейте, не вспомнить.

Единственная прочитанная мной книга Агаты Кристи (я вообще не люблю детективов). Книга хорошо скомпанована, всё сделано по уму: Убийство в замкнутом помещении, круг подозреваемых страшно ограничен. Великолепно прописано ожидание неотвратимого убийства. И всё же (ну не люблю я детективов!) для меня остался неясным один момент. Люди, каждый человек, понимают, что сейчас их будут убивать. Так почему никто, сразу после второго убийства не предложил обыскать багаж всех присутствующих и выяснить, у кого в саквояже лежат фигурки негритят? Понимаю, что тогда не будет романа, но ведь жить-то хочется. Потому, наверное, я и не люблю детективов. Тем не менее, не жалел и не жалею, что книга Агаты Кристи мной прочитана.

Автор совершенно бессовестно паразитирует на волшебном мире даже не Фрэнка Баума, а Александра Волкова. Лепит какие-то приключения, долго и скучно пересказывает содержание предыдущих книг. Всё это убожество публикуется благодаря знакомству автора с художником Л.Владимирским, рисовавшим картинки к «Волшебнику изумрудного города» и последующим сказкам Александра Волкова. Теперь он рисует картинки к сочинениям Юрия Кузнецова, хотя весь проект выродился в совершеннейшее ничтожество.

Кроме «Гравилатов» я читал ещё «Лох-Несскую красавицу», читал не ради удовольствия, а потому, что автор предложил свой трёхтомник для обсуждения на Нью-Малеевке. Весь трёхтомник я не одолел, но и двух прочитанных повестей достало, чтобы составить мнение об авторе.

Было на излёте советской власти такое явление: БИЧ (Бывший Интеллигентный Человек). Существа спившиеся, но до уровня бомжа не деградировавшие из боязни тюремного срока за тунеядство. Вот и занимались они какой-то грязной никому не нужной работой, лениво ворочали лопатами и лениво философствовали, произнося полузыбытые слова из прошлой жизни. А уж в плане философии русский алкоголик любого спинозу за пояс заткнёт. Давненько мне не попадались такие существа, да и такие канавы тоже.

Когда ненавистная работа делается по принуждению, и цель её неясна или вовсе нет этой цели, то и бросить её на полудвиге не жалко. Чрезвычайно меткое и страшное наблюдение.

Всё бы хорошо, будь этот рассказ написан в середине восьмидесятых. А в 1993 году просто было проявлять смелость и критиковать обкомовских бонз.

Роман относится к плеяде антидемократических сочинений, появившихся в русской литературе во второй половине XIX века: «Бесы» Достоевского, «Отцы и дети» Тургенева, «На ножах» Лескова, «Взбаламученное море» Писемского. В этом плане ничего особенного роман Гончарова не представляет. Господин Райский, считающийся главным героем, также не интересен. Это представитель навязшей в зубах когорты лишних людей, порождённых гением Байрона, а в русской литературе, Пушкина и Лермонтова. Тем не менее, роман «Обрыв» занимает совершенно особое место в нашей литературе. Это широчайшее полотно нашей жизни, полотно правдивое, какому нет равных. Уберите из текста Райского, от романа если и убудет, то самую малость. И даже Марк Волохов, персонаж полностью карикатурный, не может претендовать на звание главного героя. Все они так или иначе «играют королеву»: бабушку Татьяну Марковну. На её фоне даже трагедия Веры кажется незначащей. Да и трагедия ли это? Пётр Боборыкиин в повести «Без мужей» подробно разобрал этот вопрос. Обращался к нему и Мельников-Печерский в романе «На горах»: «Изыди, сатано!» — и всё, вопрос решён.

Как видим, хотя бы потому, сколько и каких книг пришлось сейчас перечислить, роман Гончарова находится в самой гуще литературной жизни России позапрошлого века и не существует вне этого контекста, равно как и русская литература не полна без «Обрыва» Ивана Гончарова.

И, возвращаясь к образу бабушки, напомню, что и сам автор считал его центральным, недаром роман заканчивается фразой о «нашей общей бабушке — России».

До какой же степени эта обыкновенная история скучней гениальнейшего и неоднозначного «Обломова«! Перепев на родном наречии «Утраченных иллюзий» Бальзака, который вышел за четыре года до того и, несомненно, был прочитан Гончаровым. Единственное место, где сюжет выходит за пределы скучной обыденности, когда повзрослевший Александр Адуев, говорит дядюшке, на старости лет задумавшемуся о душе: «Поздравьте меня, мой закрытый геморрой стал открытым». Современная медицина лишила нынешних бюрократов этой сомнительной радости. А жаль.

Всё-таки, Солженицын не поэт. Как всякий нормальный человек он может что-то рифмовать; иногда получается получше, другой раз похуже, но никогда не выходит до дрожи душевной. Если бы Солженицын тоже самое написал прозой, вышло бы куда сильнее и понятнее.

Повесть подкупает отсутствием авторской истерики. Безо всяких интеллигентских оценок Солженицын говорит: «Вот как оно было». А оценки даёт читатель, каждый в меру своего разумения. В этом плане «Один день Ивана Денисовича» является непревзойдённым образцом.

Пара слов о том, как это написано. Перед нами не авторский, литературный текст, а речь персонажа, мужика, попавшего на каторгу как кур в ощип. Отсюда и лапидарность стиля, и некоторая косноязычность. Будь иначе, мы никогда не избавились бы от ощущения фальши. Замечательны мелкие, даже мелочные описания: как прогревается портянка, прежде, чем навернуть её на ногу, как корочкой вычищается миска из-под каши, как кирпич кладётся в ущерб выработке, но так, чтобы качество было. Но без этих неважнецких мелочей не будет психологического портрета героя, да и сам Иван Денисович не протянет десять лет, загнётся на половине срока.

Нельзя сказать, что повесть понравилась. Такие произведения не могут и не должны нравиться, но она останется в нашей литературе наравне с «Записками из мёртвого дома» Достоевского и «Островом Сахалин» Чехова.

Ха-ха-ха! Я прочитал научно-фантастический рассказ Бена Бовы. В предисловии к сборнику наш знаменитый футуролог Бестужев-Лада особо подчёркивает научность рассказа.

Всё дальнейшее надо бы ставить под знак спойлера, но я просто предупреждаю: кто не любит спойлеров — дальше не читайте.

Итак, некий математик предсказал чудовищное землетрясение, предсказал в точностью до получаса, что, конечно, невозможно. Кроме того, компьютер (видимо, какой-то мултивак, ибо рассказ написан давно), с учёным не согласен: что-то там не совпадает в уравнениях четырнадцатого порядка (что это такое, я не знаю). Из выкладок учёного следует, что вся Калифорния должна провалиться в тартарары. В результате оказалось, что прав-таки компьютер: в тартарары провалилась вся Америка, и только Калифорния стоит, как стояла. То, что подобная катастрофа станет концом света, автор не подумал или не захотел об этом писать. Утонула Америка, и на её месте колышутся спокойные воды нового океана. Ни супервулканов, ни сверхгигантских цунами, — ничего. Покой и благорастворение воздухов. Если такая фантастика научна, то я Бен Бова.

Что-то меня не тянет читать другие произведения этого автора.

До чего забавно читать написанные сорок лет назад предсказания властителей тогдашних дум. Где пятьдесят миллиардов населения на многострадальной Земле? Где иссякшие к двухтысячному году запасы нефти? Где все те ужасы, которыми нас пугали? А научная фантастика Бена Бовы, которую так хвалит автор предисловия, стала с тех пор совершенно ненаучной.

Ну ведь неправда, всё как есть! Были, есть и будут у русских людей дни поминовения усопших, и никакое, самое высокое начальство никогда не назначало субботники на родительскую субботу, всё больше старались приурочить их ко дню рождения Ильича. Ходили люди на кладбища к родным могилам и, надеюсь, будут ходить.

Эх, сколько езжено и хожено с таким вот рюкзаком, сколько всего перетаскано! Но всему бывает конец; рассыпался плетёный короб, а нового не нажить, сам не научился плести, а старики, те, что умели, попримёрли. Теперь хожу с модной туристической фиговинкой, а о старом колхозном рюкзаке только вспоминаю. И ещё, вот, у Солженицына прочёл и ставлю десятку, в благодарность, что он тоже помнит.

Когда Александр Солженицын пишет просто и честно, не пытаясь проводить какие-то особые взгляды и идеи, то и рассказ получается пронзительно чистым, за какой меньше десятки ставить грешно.

Неправда ваша, дяденька, передёргиваете, уважаемый! Человек потому и человек, что не останавливается на чём-то одном. Надо поскорей, да побыстрей, тогда, конечно, выберет автомобиль, а то и самолёт. А в иную минуту не лишне и на верблюда вскарабкаться. Будь иначе, давно у нас не было бы ни коней, ни верблюдов, ни ишаков. Да и самого человека не было бы.

Верно сказано «каждый слышит, как он дышит». Мне приходилось попадать в грозу в горах, я тоже стоял на перевале, ничуть не боясь бесперечь бьющих молний. Но не было чувства своей ничтожности, было величие природы. Было чувство гордой радости, что я, пусть малая, но важная часть этой природы; без меня гроза гремела бы впустую. А всякие там саваофы и сотворения мира — к чему они? Миллиард лет назад грозы были похлеще нынешних, но их было некому видеть, и что от них осталось?

Читаешь, вроде бы написано хорошо, а вдумаешься и видишь, что идейка-то тухлая. Вот помрёшь — и сразу познаешь бессмертную истину. А пока жив — и не пытайся. Неприятно читать такое.

Никогда не учил этого стихотворения, а просто знал его наизусть, сколько помню себя. Испытал горькое разочарование, когда в 1967 году мне вручили паспорт лягушачье-зелёного цвета (кстати, такие загранпаспорта были у российских граждан в конце XIX-начале XX века). И счастлив, что сейчас у меня документ того самого цвета, что воспел Маяковский. Советская власть преходяща, Россия — бессмертна!

Кстати, у Маяковского достаточно много фантастики: «Клоп», «Баня», «Сказка о Пете толстом ребёнке и о Симе, который тонкий»... Нет, Маяковскому самое место на Фантлабе.

Сколько я читал произведений, в которых автор, как правило, сильно религиозный, что есть сил камлает: Никогда, никогда человек не сумеет... — далее следует то, что, по мнению автора, человек не сумеет сделать никогда. И раз за разом эти выкрики пропадают втуне, потому что рано или поздно человек сумеет всё. Ну а причём здесь утиные косточки — это вопрос к Александру Исаевичу.

Слишком легко главный герой пошёл на убийство всех своих родных. Не было выбора, не было трагедии, а значит, и страха настоящего не получилось. Так, безделушечка на несколько страничек.

Ну, хорошо, главный герой, мерзавец этакий, статеечку обидную накропал, за то ему и наказание. А родителей за что? А младшего брата? А миллионы жителей Петербурга, вплоть по Александра Сергеевича Пушкина... их-то за что? Они обидных статеек не писали. Плохо автор продумал свой рассказ.

Может быть, это не самые великие стихи, но расцвет русского романса был бы невозможен без этого стихотворения.

Вельми прискорбно. Конечно, в записях русских быличек можно найти историю о том, как Владимир Красно Солнышко просил совета у старого казака Ермака Тимофеевича, как ему справиться с ханом Мамаем. Но что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку, сиречь Амфитеатрову. Народная быличка наивна до гениальности, а от сочинения Александра Амфитеатра за версту несёт искусственной сделанностью. Не понравилось категорически.

Карел Чапек не раз повторял, что книги его серьёзны, а фантазии он готов сочинять бесплатно и с походом. Что касается таких произведений, как «Война с саламандрами» или «RUR», то так оно и есть. Однако вот перед нами весёлый рассказик, достойный пера раннего Чехова, в котором нет ничего серьёзней весёлой насмешки над нравами.

А Сингапур ассоциируется у меня с коричневым цветом с тех самых пор, как я впервые прочёл этот рассказ.

Удивительно владение Михаилом Пришвиным русским языком. Читаешь и поражаешься красоте языка и умению этим языком пользоваться.

Не раз видел кур, которым подкладывали утиные или гусиные яйца, и каждый раз курица испытывала когнитивный диссонанс, когда приёмные дети принимались плавать. А вот, чтобы детишки вздымали маму, как на столбах, этого не видел. Но раз Пришвин пишет, значит, так оно и есть.

Самый простой приём: актуализация идиомы. Но если уложиться в рамки микрорассказа, может получиться забавно. И конечно, отзыв тоже должен уложиться максимум в две строки.

Вот действительно мощный рассказ, один из лучших, что я читал у Тэнна на настоящее время. Прекрасно показана структура власти, зависимость всемогущего тирана от внешнего воздействия. Зависимость, которая идёт по кругу, пока не замыкается самым парадоксальным, нелепым, но в то же время самым убедительным образом. Кто полагает, что власть обладает самодостаточной ценностью, неизбежно попадает в этот круговорот. Особо отмечу блестящую концовку: «Служи нам, Гаромма!» — круг замкнулся.

Отличный рассказ, непростой, психологически и философски насыщенный, но в его замечательном содержании зияет огромная лакуна. Так и быть, эта четвёрка нашла общий язык со своим капитаном, а остальные? Где набрать сто тысяч импотентных офицеров для командования такими войсками? И сразу ломается сюжет, и там, где только что видели трагедию, начинает проглядывать анекдот.

Для Тэнна рассказ очень слаб и, к сожалению полностью предсказуем. Репортёр едет в глубинке по плохой дороге. Значит, там с ним сейчас случится что-то скверное. Репортёр подсаживает в машину девочку. Значит, она и есть носитель зла. Заходит разговор о вампирах. Значит, девочка и есть вампир. Как и во всех страшилках концовка совершенно необязательна. Варианта три: а) герой может спастись по велению автора; б) героя могут схарчить; в) герой может сбежать, но будучи укушен, сам становится вампиром. Все три варианта неинтересны, а придумать интересный вариант Уильям Тэнн не сумел.