Поэт отличается от версификатора тем, что порой может найти слово, недоступное иным и прочим. Утренник «окораллил кисть последнюю рябины». Сколько бы версификатор ни тужился, так он не напишет.

Возможно у подобного стихотворного размера есть специальное название и существуют авторы, вполне освоившие необычную манеру, но я встретил такой размер и такое чувство впервые и был поражён.

Вот уж действительно, кому чего не хватает... Сегодня этот рассказ не то, что устарел, а в пыль рассыпался. Нравы изменились настолько, что читаешь и не можешь понять, какой профит доморощенные вуайеристы получали от своих наблюдений. А написано неплохо, и читатель столетней давности, должно быть, посмеивался, оценивая деловую хватку арендатора.

PS. Кстати, вам не приходилось видеть женские купальные костюмы начала прошлого века? Ведь дамы в купальне были не голышом.

Дурно написанный, исполненный мракобесия текст, представляющий в крайне неприглядном виде бога, а вернее, загробных чиновников, действующих от его имени.

Ладно, так и быть, герой рассказа согласен признать, что депутатом быть стыдно, лишь бы от него отстали. Впрочем, рассказ написан слишком сто лет назад. Нынешним депутатам уже ничто не стыдно.

Некоторые, очень немногие, образы в изобилии накиданные в эти четырнадцать строчек, смотрятся неплохо, но в целом получается сумбур и слова ни о чём. Пройдёт немного времени, и всё растает.

Хорошо написанный рассказ ни о чём. Герой, а верней — персонаж, абсолютно пуст, автор не удостоил его даже имени. Даже спиться он не сумел. Даже смерть его оказалась никчемушной, не имеющей никакого отношения к его смутным мечтам о жизни и любви. Читал, ждал, не дождался. Наверное, так и должно было быть.

С точки зрения мирмекологии рассказ Елены Щетининой переполнен ошибками. Фараоновы муравьи совершенно не такие, как пишет автор. Они не могут прокусить человеческую кожу и потому не кусаются. У них чрезвычайно слабый запах, обусловленный в основном феромонами, а не муравьиной кислотой. Они не любят сырости и не живут в мокрых подвалах. Специалист наверняка насчитает ещё кучу ошибок. Но дело не в ошибках. Елена Щетинина пишет ужастик, описывает, как крошечные насекомые собираются толпами, проникают всюду, захватывают всё. Получается у неё отлично. Скорей всего, обычный человек при чтении рассказа испытает не ужас, а чувство отвращения, но есть ещё такая штука, как мирмекофобия — боязнь муравьёв. И тот, кто испытывает это чувство хотя бы отчасти, готов при чтении впасть в панику.

Фараоновы муравьи когда-то атаковали мою квартиру. С ними я справился довольно легко, хотя не могу забыть мерзкое чувство, когда однажды утром обнаружил, что забытая на столе мармеладка покрыта шевелящимся слоем муравьёв. Эти же картины живописует нам Елена Щетинина.

А прошлым летом в моём деревенском доме поселились огромные лесные муравьи. Поначалу на них можно было почти не обращать внимания, но однажды, проснувшись утром, я обнаружил, что они ползают по мне. Читая рассказ, я живо вспомнил те ощущения. Пришлось бросать всё, ехать в ближайший город и покупать гель «Великий воин». Воин помог, но как! На следующее утро вся стена в доме была покрыта муравьями. Десятки тысяч муравьёв сидели слоем в три ряда и жадно жрали ядовитый гель. Бить их, сметать — бесполезно, так только разнесёшь заразу. Оставалось ждать, когда они нажрутся, унесут заразу в свои укрывища и там подохнут. Я бежал из дома и вернулся поздно вечером. Муравьёв не было.

Но с тех пор муравьи мерещутся мне повсюду, а чтение рассказа Елены Щетининой ввергло меня в истерику. Не стану врать, что я получил удовольствие от рассказа, но что это истинный ужас, сомнению не подлежит.

Ещё одно пророческое стихотворение о близящейся насильственной смерти, о пуле, которая прервёт жизнь автора. Ведь кто-то же эту пулю отлил, а потом спокойно пошёл спать.

Странное дело, никто из выставивших оценку, а их до меня была чёртова дюжина, не осмелился написать, что стихотворение-то повествует о Григории Распутине. Даже мост, как место убийства мужика, очаровавшего царицу, указан.

Русские полонянки действительно чрезвычайно ценились на Востоке, выше даже, чем черкешенки. За русскую девушку давали пять верблюдов. Удивляет другое: О какой любви пишет в своём отзыве StasKr? Раз за разом змей летает на Русь, не за единственной и любимой, а за всякой подходящей. Как говорится: Nothing personal, just business.

А стихотворение хорошее.

Каждый год, если, конечно, погода не такая ублюдочкая, как в этом, весной я иду смотреть ледоход. И каждый раз поражаюсь изумительной белизне хрупких невских льдин. И вдруг у Гумилёва: Там льдины прыгают по льдинам\ Зелёные, как медный яд,\С ужасным шелестом змеиным.

Неужто поэт заврался или я страдаю дальтонизмом? Нет. Всё дело в эпохе. Ныне через Неву построено достаточное количество мостов, а по самой реке проходят ледокольные катера. Такая вещь, как зимний путь по реке, отошла в прошлое. А прежде дороги по льду прокладывались в количестве, и транспорт по ним шёл гужевой. Лёд был замусорен всякой дрянью, в первую очередь лошадиным навозом и мочой. А потом льдины несли всё это в залив. Льдины зелёные, как медный яд. Сегодня таких уже не увидишь.

Гумилёв прекрасно описывает весну. Весну 1917 года.

Читал рассказ глазами жителя Дятлово, которому приходилось сидеть при лучине, когда случается авария на электросетях.

Вот только наши ремонтники не имеют ни дронов, ни прочей умной техники. Им приходится лазать на столбы, нацепив железные кошки. А в основном всё до боли знакомо. Сегодня, как и в недалёком будущем рабочие то и дело попадают в нетривиальную ситуацию. И они выкручиваются успешно. Отличный рассказ! Прочитал уже дважды и буду перечитывать ещё.

Описание городка, где сохранилась «человечья жизнь настоящая». Река и лодка, плывущая вдаль. Мы не знаем, куда она плывёт, но пловец-то знает, и Гумилёв находит удивительно точные слова: «К цели ведомой уходящая». Человек, думающий лишь о себе назвал бы цель неведомой.

Поначалу кажется, что город заштатный, возможно, такое ощущение обусловлено употреблением слова «городок». Но оказывается, это крупный губернский город. Сияет губернаторский дворец, тщась выказать себя на столичный манер. А вот ещё: «Предводителев жеребец — удивление всей губернии». Совсем недавно, каких-то две недели назад, читая Алексея Писемского, я подивился фразе: «Во всём катаньи самые лучшие лошади и сани были председателя казённой палаты». Выходит, зря критика старалась затоптать Писемского; его читали и помнили.

Вроде бы, простое стихотворение, но какой глубокий контекст! Влюблённые целуются над могилами... какое сочетание вечного с простыми человеческими чувствами.

Всё-таки, в 1916 году боевому офицеру считать войну забавой и детскими затеями, как-то странно.

Читаешь и поражаешься наивности автора, хотя в последнине годы Советской власти подобные представления бытовали весьма широко. Оставшись последним человеком на Земле, герой Полунина принимается громить подсобки универсамов, наполненные, по мнению автора, немыслимыми деликатесами. Наскучив жратвой, герой заводит себе собаку и автомобиль и отправляется в путешествие на юг Европы, наивно полагая, что там ему будет хорошо. По дороге он и овчарка Риф отбиваются от стаи одичавших кошек. Кошки действительно легко дичают, но сбиваться в стаи они не станут, кошки, как известно, гуляют сами по себе. И, наконец, повесть, как и следовало ожидать, ничем не кончается. Герой понимает, что одному ему не выжить, тем более, что и собака в конце концов, сбежала от него. Такой вывод можно было сделать и не читая повести, а никакой сюжетной концовки мы не видим.

Вывод: Текст достаточно чистый, но пустой. Читать не обязательно.

Если бывают гениальные сказки, то это одна из них. Я ещё с трудом разбирал буквы, но эту сказку читал вслух, громко, подражая голосу оленя, рычанию волка и страшному рёву горного великана: «Солнце умерло!» Огромное впечатление произвёл на меня закон, согласно которому никто в ночь праздника не смеет причинить никому вреда. И волк, которому очень хотелось загрызть Сампо, вместо этого помог ему подняться на вершину Растекайсе. Впервые в своей ещё очень недолгой жизни я осознал главенство закона.

Разумеется, в той книге, что читал я не было никакого пастыря, никакого крещения и никакого бога. Пятидесятые годы прошлого века, мракобесие не смело поднимать голову. Но был златорогий олень, и был Сампо-Лопарёнок, не побоявшийся крикнуть: «Ты лжёшь, горный король!» Лишнее со временем осыпается, и остаётся гениальная сказка, замечательного автора.

А ведь Максим Горький написал «Девушку и смерть» на двенадцать лет раньше. Трудно представить, что Гумилёв не читал этой поэмы.

Гордый дух, тризна, мраморный гроб, лобзания, ароматные уста... — и всё это автор пишет о себе. Какая пошлость!

Полностью согласен с автором предыдущего отзыва, но не по сути написанного, а по форме. Да, вычурно, да заумно, но не поэзия, а чтиво. Неочивидность смысла вполне очевидна, ложная многозначительность забивает всё. К тому же, и рифмы хромают. Нет, ранний Гумилёв совершенно беспомощен.

Страницы, выдранные из журнала «Журналист» ходили по рукам среди любителей фантастики и иначе как политическим доносом они не воспринимались. Особенно меня поразил один момент — товарищ Свининников цитирует отрывок из «Обитаемого острова»: «Прокурорша, баба холодная, давно уже в глазах прокурора не женщина, а старый боевой товарищ...» — после чего Свининников восклицает: «Вот как Стругацкие относятся к советской женщине!» Комментарии излишни.

Сравнить стихи написанные начинающим поэтом в 1905 году, претенциозные, переполненные красивостями и поэзию зрелого возраста, стихи, написанные незадолго до смерти. Разница огромная, а ведь это один и тот же поэт.

Бред, и к тому же опасный! Поверьте старому наркоману, не будет никаких волшебных островов и прекрасных дев. Будет головокружение и ощущение полёта, может быть, будут облака, хотя у меня было только серое покрывало. потом будет головная боль и поганенькое любопытство: что же это такое странное случилось? И если взяться за эфир второй и третий раз, то исчезнут все впечатления, которые могли бы считаться приятными, пряник кончится, начнётся кнут. Чем дольше существуешь без ватки с эфиром, тем сильнее она нужна. Жизнь превращается в сплошную пытку. Эфира! — Дайте эфира!!!

Очень хорошо понимаю мужика, который стоял в аптеке на коленях, протягивая провизору скомканные купюры и умолял дать ватку с эфиром. Плюс ко всему — глюки: зрительные, звуковые, тактильные. Чем дальше, тем они страшнее. И главное, нельзя обратиться за помощью к людям. Моя история развивалась в конце шестидесятых, в ту пору сознаться, что ты наркоман, значило вылететь из университета, попасть в дурнушку и навсегда лишиться возможости иметь хорошую работу. Всю ломку приходилось превозмогать в одиночестве. Это дело заняло у меня четыре месяца. Я справился и не верю, когда кто-то говорит, что невозможно бросить пить или курить. Можно. С тех пор, как я вылил поганое зелье в унитаз, прошло пятьдесят лет и уже ясно, что никакого рецидива не будет.

А рассказ Гумилёва будит нездоровое любопытство, обещая некие несбыточные наслажения. Брехня! К тому же, технологию потребления наркотика он предлагает самую опасную из всех возможных. Вынюхать за раз флакон эфира — это же смертельная доза! Спасает только то, что основная масса эфира рассеивается в воздухе. Герои нюхают эфир прямо из флакона. Ожидаемый результат: наркоман теряет сознание, флакон разбивается и наркоман падает мордой в осколки. Я не собираюсь учить, как именно надо нюхать эфир, но флакон в эту минуту должен быть убран в недоступное место, а нюхать следует смоченную эфиром ватку.

Прекрасная героиня Гумилёва жалобно стонет: «Зачем вы отняли у меня эфир?» Могу рассказать, насколько она прекрасна: искажённое лицо, белые глаза собрались в кучку, дрожащая рука тянется за флаконом, струйка слюны стекает по подбородку... Если бы Николай Гумилёв раз в жизни увидал эту картину, он бы не смог живописать красоты наркомании.

Статья замечательная в своём роде, она может служить образцом критическим статьям, каких немало рождалось в то время, а порой являются и сейчас. Уличная философия это мнения полуобразованных читателей, которые что-то где-то слышали, но не усвоив положительно, тем не менее, безаппеляционно высказываются по всякому вопросу. Собственно, этой же болезнью страдает и Иван Александрович Гончаров, опубликовавший в это время свой роман «Обрыв». Ничего толком не зная о демократическом движении середины XIX века, Гончаров вслед за Писемским, Тургеневым и Лесковым создал антинигилистический роман, в котором вывел как образец нигилиста Марка Волохова. Разумеется, такой подход не мог понравиться Салтыкову-Щедрину, и в своей статье он камня на камне не оставил от шестой главы «Обрыва». Но, особо следует отметить, что самый беспощадный критик, живший в XIX веке, твёрдо следует правилу: ругать произведение, но не автора. О Гончарове Михаил Евграфович дурного слова не сказал. Какой контраст с сочинениями, скажем Герцена!

И хотя начало статьи современному читателю воспринимать тяжеловато, я не могу выставить меньше десятки за сочетание суровой критики с человеческой деликатностью.

Рассказ «Красавец» включён автором в цикл очерков «Русские лгуны», хотя это ни разу не очерк, а рассказ с подробно прописанным сюжетом. Написан он на год позже остальных очерков и стоит после «Истории о петухе», которая является завершением цикла. К тому же, в рассказе нет вдохновенных и, в целом, безобидных вралей, которые выведены в предыдущих очерках. Господин Имшин – мерзавец и хам, но даже лгать он не считает нужным. Впрочем, не будем гадать, зачем автор поступил таким образом, обратимся к рассказу, не обращая внимания на его принадлежность циклу «Русские лгуны».

Прежде всего, следует отметить великолепный русский язык Алексея Феофилактовича. Уже двенадцать лет, как нет Гоголя, и русский язык решительно переменился за эти годы, но никто из современников Писемского не может соперничать с ним в этом плане. Ни Достоевский, ни Тургенев, ни Гончаров, ни, тем более Толстой, ничего не могут противопоставить Писемскому. Разве что совсем молодой Салтыков-Щедрин поднимается в некоторых ранних рассказах на ту же высоту. Потом появились Лесков и Мамин-Сибиряк, но Писемский был первопроходцем.

Рассказ «Красавец» открыл эпоху в русской литературе. История замужней женщины из высшего света, которая полюбила другого мужчину, но не удовлетворяясь внешне благопристойной интрижкой, ушла от мужа к любимому. Стародавняя, да и новая критика врёт, что эта тема впервые поднята Львом Толстым. Так вот, это не так, первым был Алексей Писемский.

Ещё одна страшная тема: Имшин, не довольствуясь любовью Марьи Николаевны, совращает малолетнюю девочку Машу, а потом убивает её. Любители и знатоки Достоевского скажут, что он первый осмелился писать о таком. Нет, и здесь первым был Писемский.

Краткое на две страницы описание каторжного этапа на четверть века предвосхищает Чеховский «Сахалин». А вот, на такое, в девятнадцатом и даже начале двадцатого века никто из русских писателей не решался: «Имшина... сами товарищи-арестанты, за его буйный характер, бросили живым в саловаренный котёл».

Вся история русской литературы за последующие полвека заключена в маленьком, на двадцать пять страничек рассказе Алексея Писемского.

И не могу не упомянуть ещё один замечательный момент. На последней странице рассказа автор говорит о дальнейшей судьбе Марьи Николаевны: «Но я был бы сочинителем самых лживых повестей, если бы сказал, что она умерла от своей несчастной любви». Прошло каких-то семнадцать лет, и уже упомянутый выше сочинитель лживых повестей кинул свою героиню под поезд. Что тут можно добавить?

«Не знаю и знать не хочу» – с такой установкой очень удобно вымирать, что люди успешно делают. Хорошо хоть свято место пусто не бывает: автор оставил надежду на братьев меньших, а то вовсе была бы в рассказе полная безнадёга.

Перебор по части красивости. Не избавиться от впечатления, что баллада написана глупенькой романтической девицей.

Трудно сказать, это достоинство или недостаток данного очерка, но в нём выведено два типа лгунов: один вдохновенный брехун N, а второй — почтеннейший профессор Марсов, который отлично понимает, что представляет собой N, но во время рассказов враля, только хмыкает саркастично, зато дома, в присутствии сожительницы своей Гани, рассказывает, как он разгромил болтуна, выставив на всеобщее посмешище.

Очерк, таким образом, распадается на две части. С литературной точки зрения это не слишком хорошо, зато мы можем добавить к коллекции Писемского ещё один блестящий тип русского лгуна.

Рассказ в своём роде замечательный. В издании 1910 года он называется «Фантазёрка» и, видимо в угоду цензуре, государь Александр Павлович, предмет обожания главной героини, оказался вычеркнут, а вместо него появился блестящий кавалергард фон Лампе. В остальном оба текста практически совпадают. Неясно лишь одно, почему в отцензурированном тексте вспыхнувшая страсть не имела продолжения. В юности Мавра Исаевна была чудо, как хороша, к тому же, она была богата и знатного рода, то есть ни о каком мезальянсе речи идти не могло. Но этот вопрос уже следует задавать цензуре, а не Алексею Феофилактовичу Писемскому.

Подобный тип русского лгуна существует и поныне, мне приходилось с такими сталкиваться и выслушивать бесконечные истории, главным действующим лицом которых был сам рассказчик. В целом такой брехун безобиден; не любо — не слушай, но уличать рассказчика во лжи дело совершенно безнадёжное.

Приятно видеть, что подобный тип не прошёл мимо внимания русской литературы.

Рассказ без особых вывертов, просто очень хорошо написанный. Читал и радовался. Единственное, что не позволило поставить десятку — концовка. Такого рода перевёртыши встречались неоднократно, и это несколько смазало впечатление.

Это, по совести говоря, и не лгун вовсе, а фантазёр. Лепит небылицы себе в удовольствие, другим для развлечения, не пытаясь никого обмануть и не имея в виду никакой корысти. Право слово, безобиднейший человек.

Начало рассказа и впрямь сделано очень неплохо. А вот когда является старший посланник Бронзового короля и начинает всё нудно объяснять, становится неинтересно. Жаль, что автор не нашёл лучшего способа завершить рассказ.

Но, главное, что автор не стал размазывать хороший рассказ, не превратил его в проходной романчик или даже сериал. Хотелось бы, выражаясь словами olpo70, «дать пинка» тем, кто требует от Владимира Кузнецова продолжения данного произведения.

В целом сборник понравился, хотя, конечно, рассказы разноценные. Как обычно, когда речь идёт об антологиях, конечную оценку вставляю не по среднему арифметическому, а по впечатлению о блоке лучших рассказов. В результате этот сборник получает девятку и становится на полку рядом с другими отличными антологиями.

Если URRRiy оставит эту книгу в поезде я заберу её и отвезу в деревню, пусть будет второй экземпляр; мало ли, захочется перечитать какой рассказ летом.

То, что Олег Кожин умеет писать, для меня давно не секрет, как и то, что не следует ждать от него счастливых концовок. В этом смысле рассказ сделан в фирменном кожинском стиле. А вот к психологическому портрету одного из героев, а именно, отца Кирилла, есть претензии. Отец Кирилл знает, кто такая Хельга, что она убеждённая язычница и не питает ни малейшего уважения к христианам, но пытается придавить её авторитетом, которого не имеет. Затем, зная, что перед ним дева-воительница, принимается пугать её своими гриднями И лишь затем, когда пролилась кровь и отступать стало поздно, демонстрирует, что никакого ребёнка нет, а есть вайя — лисица-оборотень. Если бы он сделал это сразу, то, скорей всего, Хельга не стала бы нападать. Но тогда и рассказа бы не было.

И второй момент. Загнав Хельгу и её оборотня в топь, Кирилл зачем-то лезет следом, хотя прекрасно знает, что Хельгу, в любом случае, ожидает смерть, а вайя всё равно ушла от него. Сюда следует приходить не с десятком гридней, а с сотней мужиков: рубить деревья и мостить гать. Тогда можно будет разорить вайят и покончить с гнездом оборотней. Но отец Кирилл лезет на верную смерть, исключительно для того, чтобы, по воле автора, создать рассказу неожиданную концовку.

Итак, видим недостоверное начало и ещё более недостоверный финал истории. В результате прекрасно написанный рассказ не состоялся. Впрочем, об этом начинаешь думать задним числом, пока впервые читаешь рассказ всё кажется отличным.

Сюжет непотоптанный, что уже является ценным. Образы «дедушек» понравились мне чрезвычайно. Единственная претензия: психологическая схожесть с «Вождём краснокожих», не сыграла; автор предупредил удар, сам назвав первоисточник. И, конечно, двуплановая концовка:с одной стороны стандартный хеппи энд, которого могло бы не случиться, будь пасомые и в самом деле мальчишками с пониженной социальной ответственностью и неосознанной жестокостью. И второе: как бы между прочим высказанная мысль, что и главного героя, рано или поздно, ожидает такое будущее.

Редко в наше время встретишь многоплановый рассказ, и девятки за него не жалко.

Таких антиутопий, как в первой части рассказа, читали кучу, ничего свежего и оригинального автор не придумал. Во второй части рассказа также нет ничего своего, просто история из жизни современных тусовщиков. Зачем автор приплёл к делу Марс, вовсе непонятно, место действия никак не играет на сюжет. А вот пулемёты и миномёты на вышках показывают, что дело происходит в самое близкое к нам время, хотя автор не объясняет, как мы дошли до жизни такой.

Вывод: напрочь непродуманный рассказ, неясно зачем написанный. Неужто только для того, чтобы заявить, что смысла нет нигде и ни в чём?

Толковая статья, хотя удручает желаине автора всё классифицировать и разложить по полочкам. Всё-таки, герой художественного произведения это не ботанический тип и твёрдой классификации не поддаётся. Зато порадовало впервые встреченное в нашей критике утверждение, что Базаров, несмотря на все свои заявления о приверженности к науке, решительно неграмотен. Но, если Герцен основывается нанезнакомстве Базарова с основными направлениями философской мысли, то для меня доказательством Базаровской безграмотности был тот факт, что он взялся за прозекторскую работу, не озаботившись техникой безопасности. Случайный порез во время вскрытия всегда возможен, но ляпис непременно должен быть под рукой. То есть, Базаров не работал, а развлекался вскрытиями, и это крайне нехорошо его характеризует.

А вот момент, который крайне нехорошо характеризует А.И.Герцена. В критике уже много лет существует негласное правило: Рецензент может сколь угодно жёстко отзываться о произведении, но не должен переходить на личность автора. И вдруг читаем: «Плюгавый Писемский не побоялся путевых расходов для взбаламученных уродцев своих» (речь идёт о романе Писемского «Взбаламученное море»). Если бы такое позволил себе кто-то из авторов Фантлаба, он бы немедленно получил предупреждение от модератора, а сам отзыв был бы удалён. А у Герцена это безобразие опубликовано и многократно переиздано.

Я очень огорчён.

Вы не поверите, но я прочитал этот роман от начала до конца причём в жутком переводе Поляка и Бурцева. А вас бы пришпилить большой иголкой к капельнице и сунуть в руку этот том, тоже, небось, прочли бы.

Сначала пара слов об издании. Текст чудовищный, у переводчиков нет ни малейшего представления о русском языке. Рассогласования слов встречаются очень часто, в иных предложениях отсутствуют подлежащие и сказуемые. На двухстах страницах сделаны десятки, если не сотни грамматических ошибок. Опечатки тоже встречаются в изобилии, но ошибок больше. Зачем в конце книги напечатана фамилия корректора — непонятно.

Впрочем. во всём этом нет вины автора. Зато бесконечные нудные диалоги, за счёт которых текст неимоверно разрастается, вряд ли придуманы переводчиками. Сюда же отнесём и бесчисленные многословные титулы и должности персонажей, как землян, так и представителей иных народов. Продираться сквозь них — неподъёмный труд. Очень быстро забываешь, что есть кто в этом списке, неясно даже землянин это или негуманоид.

По мнению автора, через несколько тысяч лет Земля впадёт в самое дремучее средневековье, править будет император, следом идут всяческие виконты и прочая наследственная шелупень. На Земле тут и там возвышаются замки, такие же замки на полудикой планете Саркад, где правит некое Сестринство, и на вражеской планете Марсея. То есть , автор и помыслить не может, что возможно существование иных форм правления, кроме средневековой военной бюрократии.

В романе есть два женских образа, почти неразличимых. Обе содержанки у феодалов и, разумеется, жаждут изменить своим «папенькам» с молодым главгероем. Иных женщин в романе нет, видимо все они сидят по гаремам.

Особое отвращение вызвал у меня следующий момент: Хотя с нашего времени прошли тысячи лет, но все действующие лица непрерывно хлещут виски и курят сигары. Прогресса в области применения дурманящих веществ нет ни малейшего и тем более нет никаких попыток бороться за здоровый образ жизни. В прошлое отошли даже сигареты, все смолят сигары. Кстати, у Азимова в его «Основании» ситуация точно такая же: если автору надо сделать перебивку в бесконечной болтовне персонажей, все немедленно хватаются за сигары.

Конфликт в романе Андерсона разрешается следующим образом: злобные русские... ой, простите, марсейцы, получают по мордам, после чего гуманные земляне не уничтожают их окончательно, а дозволяют существовать под присмотром имперских властей. Роман написан в 1966 году, но и в конце 90-х Андерсон придерживался тех же взглядов. Незадолго до смерти он приезжал в Россию и выступал на конференции «Странник». С трудом забравшись на сцену и переждав аплодисменты, он призвал присутствующих к миру. Для этого, по словам писателя мы должны воздействовать на наше руководство, чтобы оно признало доминирующую роль США, после чего нам будет милостиво позволено жить.

Кстати, злобный план марсейцев по уничтожению земной империи совершенно анекдотичен. Оказывается, одна из планет галактики (Саркад) должна погибнуть через пять лет, поскольку из глубин космоса на неё летит здоровенный планетоид разметом с Луну. Никто этого булыжника не видит, поскольку у него нет своего солнца. Гравитационных наблюдений корабли землян, летающие на гравитационной тяге, видимо, не ведут. Марсейцы собираются развязать на Саркаде небольшую войнушку, которая по их мнению, дальше Саркада не пойдёт, а когда туда подползёт весь земной флот, тут-то всё и долбанёт. Сверхсветовые корабли уйти от катаклизма не успеют, после чего Землю можно будет взять голыми руками. Догадываюсь, что Андерсон, когда выдумывал всё это, имел в виду Пёрл-Харбор и Вьетнамскую войну. Но мог бы поинтересоваться, чем кончились оба конфликта.

Не могу сказать, что роман абсолютно пустой, но он наполнен столь гадким содержанием, что только бесконечная его глупость немного спасает положение.

Во всяком случае, следить за дальнейшими приключениями энсина Фландри я не собираюсь, разве что меня снова пришпилит капельницей к койке и рядом не окажется никакой другой книги.

Статья написана по случаю бенефиса модного куплетиста Ипполита Монахова. Сейчас, по прошествии ста пятидесяти лет все эти подробности не представляют ни малейшего интереса. Если же рассматривать непосредственно статью Ивана Александровича Гончарова, то она оказывается ещё более жалкой, нежели причина её породившая.

После убийственного отзыва Пушкина об образе Чацкого, поднимать его на пьедестал, доказывать ум Чацкого, кажется попросту неприличным. Пушкин пишет: «Всё, что говорит он (Чацкий) очень умно. Но кому он говорит всё это? Фамусову? Скалозубу?.. Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело». Гончаров знает этот отзыв, ссылается на него, но тем не менее, утверждает, что Чацкий «положительно умён». Замечательно, что этот уминк в течение трёх лет развеивал свой сплин, лечась на кислых водах и духом не вспоминал о любимой девушке, а потом был оскорблён, что за эти три года она его забыла. Окончательный приговор Чацкому произносит сам Грибоедов: «Пойду искать по свету...» -ну так, вперёд, иди, пешочком, как заповедовал Спаситель: «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни денег в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви...» Но Чацкий тут же возглашает: «Карету мне, карету!»

То, что я здесь пишу, никоим образом не служит умалению гениальной комедии, эта филиппика против ума Чацкого. Но Гончарову всё нипочём, он, не приводя ни малейших доказательств, постулирует, что Чацкий умён, а затем сообщает, что его герой доблестно борется против всего отжившего. Борьба эта, по мнению великого романиста заключается в том. что Чацкий проповедует на балу. Тоже, нашёл, идиот, время и место... Поневоле посочувствуешь Фамусову, который говорит: «Просил я помолчать. Невелика услуга».

В результате мы видим двадцать семь страниц благоглупостей и пять страниц, на которых Гончаров сообщает, что ему понравилась игра куплетиста Монахова. Не стану врать, что статья принесла мне мильон терзаний, она всего-лишь пуста и только имя знаменитого автора привлекает к ней внимание.

В статье сравниваются главные герои двух великих произведений европейской литературы XVII века: Гамлет и Дон-Кихот. Совершенно непонятно, почему в плане литературной первенство отдаётся Шекспиру. Возможно, это происходит оттого, что внешний, юмористический уровень Дон-Кихота слишком ясно виден и заслоняет глубинные пласты романа. Впрочем, отдавать предпочтение тому или другому произведению, личное дело автора. Совсем иначе обстоит дело с обрисовкой характера героев Сервантеса и Шекспира. Дон-Кихот в понимании Тургенева теряет карикатурные черты, которые приписывает ему недалёкое понимание и предстаёт «истинным деятелем» образ которого объединяет типические черты лучших представителей XIX века. Да в веке XXI этот образ ничуть не поблек, хотя многие акценты сместились. Не знаю, рассматривал ли кто прежде Тургенева Дон-Кихота в этом плане. С моей точки зрения, это явная заслуга русского писателя.

Что касается Гамлета, то Тургенев идёт натоптанной тропой, по следам Гёте. Гамлет представляется рефлексирующим интеллигентом, занимающимся разговорами и уклоняющимся от дела. Он даже заслуживает у Тургенева эпитет: «бледный», хотя Шекспир ясно сказал: «викинг краснолицый». Такое книжное понимание Гамлета позволяет удобно поставить его в ряд лишних людей, сделать как бы предтечей всех Чайльд-Гарольдов, Печориных и иже с ними. Но оно же во многом обесценивает значение тургеневской статьи.

Легко было Герцену, сидя в английской эмиграции, клеймить позором и призывать месть на головы царских сатарапов. Вот только помогли ли кому-нибудь из перечисленных мучеников эти проклятия? Ни один человек из сосланных в каторгу либеральным царём-освободителем, живым оттуда не вернулся, разве что Пётр Лавров сумел с каторги бежать. А потом мы удивляемся, что народовольцы прикончили либерального царя. Было за что.

В отличие от kerigm'ы, я помню себя с полутора лет, но сказку «Мио мой Мио» читал в шестидесятых годах, когда она печаталась в журнале «Костёр». Журнал выписывался для моей младшей сестры, я считался слишком большим для этого издания, но сказку читал с восторгом. Единственный момент, показавшийся слишком наивным, сцена, в которой ложечка кормит Мио, попавшего в тюрьму к рыцарю Като. Но даже его я помню по прошествии полувека.

Вполне возможно, что разум у меня был затуманен уже в том возрасте, да и вырос я не слишком адекватным членом общества, о чём запоздало предупреждает kerigma, но что есть, то есть. И сказка эта мне нравится по сей день, хотя с тех пор я прочёл много других более взрослых сказок.

Совершенно забыл про эту книгу, а ведь когда-то читал её по французски и даже собирался переводить, пока не узнал, что она давно переведена на русский язык. В целом книга замечательна, она позволяет человеку поверить в свои силы, требует, чтобы он никогда не терял надежды и воли к победе.

Десятки я не поставил по единственной причине: Ален Бомбар во время своего отчаянного путешествия сильно подорвал здоровье и выжил чудом. Всё-таки, эксперимент надо было закончить раньше.

И всё же, «безумству храбрых поём мы славу«!

Явное подражание пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке», даже размер стиха совпадает, хотя соперничать с Пушкиным Данилевскому не по чину. Впрочем, сюжет сказки, если отбросить зачин с говорящей рыбкой, у Данилевского свой, потому и оценка высокая.

Уланов в своём репертуаре. Ничего своего, ни слова оригинального. В рассказе действуют орки, гномы, эльфы, тролли; весь джентльменский набор, содранный с предшественников. Причём тролли ничуть не похожи на своих мифических предтеч, эльф определяется исключительно по длинным ушам, а вот то, что эльфы балуются бактериологическим оружием, это ноу хау Уланова. Почему-то этот факт был мне очень неприятен. Концовка рассказа содрана с известного анекдота, когда боевого офицера заставляют выплачивать за погибшее в бою оружие.

Стиль автора однообразно унылый, манеру речи эльфа не отличить от манеры разговаривать тролля (он же, огр). Некоторое оживление вносят только грамматические ошибки: неумение различать частицы «не» и «ни».

Есть ли какие-то достоинства? Да, есть. Герой «быстро и ловко выполнил «Штыком коли»...» –фраза профессиональна, тут не возразишь. Правда, заколол герой парламентёра, которых как бы не полагается убивать, но это уже такая мелочь. А в остальном, средне между плохо и очень плохо. Когда Андрей Уланов научится писать не о штыках, а о людях, возможно у него что-то получится.

Есть такой жанр: «Рождественский рассказ». В нём непременно должно быть волшебство и непременный хеппи энд, достигнутый при помощи массивных роялей. Желателен уж-жасный злодей, задумавший жуткое злодеяние, например, похитить ёлочку и испортить детям праздник. Ну, и всё остальное в том же духе. Так вот, перед нами типичная рождественская история со всеми её достоинствами и недостатками. Спрашивается, какого рожна было нужно авторам предыдущих отзывов? Хотеть от новогодней сказки больше, чем она может дать, конечно, можно, но зачем?

Рассказ или даже небольшая повесть «Я никуда не пойду» чётко показывает, как изменились представления автора о космической опере за последние шестнадцать лет, со времени написания «Имперских ведьм». Перед нами типичная космическая опера. Имеется благородный главный герой, а также прелестная инопланетянка, хотя вся повесть удивительно целомудрена и, если бы не ряд жестоких сцен, её можно было бы рекомендовать дошколятам. В повести нет главного негодяя, пышущего злобой, все хотят добра, просто некоторые не понимают, в чём добро заключается. Зато есть некогда обязательное для нашей приключенческой фантастики маленькое симпатичное существо по имени Ведмедь. И неважно, что Ведмедь плюшевый, когда надо, он дерётся очень больно. В повести есть похищения, бегство, погони, но на всех полутора листах не прозвучало ни одного выстрела. У главного героя нет бластера, и он по этому поводу не переживает. Космический крейсер и разведчики не несут на борту вооружения. Пушки есть лишь на древнем дредноуте, тысячу лет как превращённом в музей. И, разумеется, музей не станет стрелять. Это принципиальный момент для автора. и, как мне кажется, главное достоинство повести.

А остальное скажут те, кто прочтёт повесть, когда она увидит свет.

Читал и мучился: ну, можно ли писать столь скучно? И, наконец понял. Во всём рассказе одна мыслишка, которая становится ясной в начале третьего абзаца, а затем эта мыслишка повторяется и повторяется, раз за разом, липко и надоедливо. О каком юморе может идти речь? Бывают такие люди, которые самый смешной анекдот умеют рассказать столь нудно, что зубы болеть начинают. Трудно наверняка судить по четырём рассказам, но кажется Влас Дорошевич из этой же славной когорты.

Но ведь печатали его и читали. Неужто стоял Власий Михайлович у газетного киоска и объяснял каждому покупателю, что жена рожает?..

Это надо же суметь написать так длинно и скучно. Главный редактор газеты, вместо того, чтобы собрать редколлегию (на современном жаргоне это называется топтушкой) обходит всех сотрудников и каждому предлагает вставить в его материал побольше лжи и гадости. Уже после первого повтора читатель понимает, что ничего нового он здесь не услышит, и начинает позёвывать. Но автор никак не уймётся. А ведь самый первый жалобщик, требующий опровержения... его обозвали мошенником, в то время, как он всего лишь совершил подлог! Какое дивное опровержение можно было бы написать! Влас Дорошевич помер бы от зависти. К несчастью, он и без того помер, оставив вместо смешной сатиры, скучный рассказ. А жалоба несостоявшегося мошенника, всего лишь совершившего подлог, так и осталась без удовлетворения.