Изнасилование без коитуса — наверное, обидно до слез.
а если уж вспомнить людей с кровью чемаллей... Да и что-то сомневаюсь я, что форкрулы своих полукровок традиционными способами зачинают

Есть Малле, а есть Нарук. В книге вторые описывались как более прямоходящие и с короткими хвостами. Мне показалось, или это намёк на то, что Нарук это образно говоря Человек, а Малле — выведенные ими послушные мутанты? Прямохождение обычно является свойством более разумного существа, к тому же у Нарук конечности нормальные, пригодные для труда, а Малле оснащены клинками, т.е. имею исключительно боевую функцию. То есть Матроны -> Наруки -> Малле. Хоть в википедии по этой статье написано, что оба вида выведены Матронами, но всё же, Наруки выглядят более разумными существами, чем Малле. Опять же, именно Наруки построили летающие крепости, что свидетельствует о высоком интеллекте. Впрочем, скорее всего история Кчейн развивалась таким образом: Матроны создали послушных Малле, потом сочли их несовершенными и решили сотворить разумных Нарук. Нарук в свою очередь отреклись от Матрон, восстали, возвели воздушные крепости и начали войну с посланными на них Малле. Так собственно все они попали в горячие ладошки Тисте.

От рассеянно помахал рукой. — Если тебя утешает самообман, быть по сему. Моя решимость не ослабла. Ну, скажи, почему я не люблю рассказов?
- Потому что они подразумевают связность, которой нет. Жизнь слишком редко подчиняется одной теме, и даже эти темы существуют среди смущения и путаницы. Жизнь можно описать лишь со стороны и тогда, когда она подошла к концу. Рассказ привязывает к прошлому, нельзя рассказать то, что только происходит.История эта лишена границ, основные действующие лица еще живы, сюжет далеко не закончен. Еще хуже, слово за словом я буду сплетать истину с ложью. Я припишу событиям цель, хотя цели эти не были поняты в свое время, их даже не обдумывали. От меня будут ждать итога, облегчения совести слушателя, мгновений ложного утешения и веры, будто жизнь творится по законам здравого смысла.

… so you have found me and would know the tale. When a poet speaks of truth to another poet, what hope has truth? Let me ask this, then. Does one find memory in invention? Or will you find invention in memory? Which bows in servitude before the other? Will the measure of greatness be weighed solely in the details? Perhaps so, if details make up the full weft of the world, if themes are nothing more than the composite of lists perfectly ordered and unerringly rendered; and if I should kneel before invention, as if it were memory made perfect.

Do I look like a man who would kneel?

There are no singular tales. Nothing that stands alone is worth looking at. You and me, we know this. We could fill a thousand scrolls recounting the lives of those who believe they are each both beginning and end, those who fit the totality of the universe into small wooden boxes which they then tuck under one arm — you have seen them marching past, I’m sure. They have somewhere to go, and wherever that place is, why, it needs them, and failing their dramatic arrival it would surely cease to exist.

Is my laughter cynical? Derisive? Do I sigh and remind myself yet again that truths are like seeds hidden in the ground, and should you tend to them who may say what wild life will spring into view? Prediction is folly, belligerent assertion pathetic. But all such arguments are past us now. If we ever spat them out it was long ago, in another age, when we both were younger than we thought we were.

This tale shall be like Tiam herself, a creature of many heads. It is in my nature to wear masks, and to speak in a multitude of voices through lips not my own. Even when I had sight, to see through a single pair of eyes was a kind of torture, for I knew — I could feel in my soul — that we with our single visions miss most of the world. We cannot help it. It is our barrier to understanding. Perhaps it is only the poets who truly resent this way of being. No matter; what I do not recall I shall invent.

There are no singular tales. A life in solitude is a life rushing to death. But a blind man will never rush; he but feels his way, as befits an uncertain world. See me, then, as a metaphor made real.

I am the poet Gallan, and my words will live for ever. This is not a boast. It is a curse. My legacy is a carcass in waiting, and it will be picked over until dust devours all there is. And when my last breath is long gone, see how the flesh still moves, see how it flinches.