|
Разменная монета
рассказ явно из жанра максофраевщины. И это не намёк на подражание или, не дай бог, плагиат — просто не могу придумать слова более подходящего. Помню, в детстве, когда мне было лет шесть, я спал на двухярусной кровати. Спал я сверху, но со школы возвращался раньше, чем брат, и тогда я ложился на нижний ярус, клал ноги на стену и начинал мечтать. Я выдумывал истории, всяческие вымыслы и купался в них. мог так пару часов пролежать. Все мечты были наивными, но красивыми, и отличало их одно — статика. То есть, даже когда я представлял, что был знаменитым каратистом, я в мечтах никого особо не бил — я просто присутствовал в сценах и разговаривал, в самых бытовых сценах причём. Максофраевщина болеет этим же заболеванием — ноги-на-стене. Абсолютная статика в рассказе. Когда автор хочет, чтобы персонажи друг с другом начали разговаривать, он залезает в уютную постельку и их привязывает к местам. В максофраевщине герои очень часто решают важные задачи, да и поворотные моменты — всё это происходит в привязке — в карете, лодке, а самое частое — за столом.
Автор как бы перестраховывается — главное, чтобы ничего не мешало. Герои садятся за стол, у него в голове они распределяются — и начинается диалог. Всё должно быть решено именно здесь. Если для кого-то всё решилось, он исчезает — выходит в дверь, или, например, умирает. Весь мир вокруг — не более, чем декорации, важен лишь стол и то, кто за ним сидит. Здесь даже есть дверь в другие миры, но даже оттуда люди приходят и держатся за стойку, а потом уходят. один из персонажей при этом ждёт, просто ждёт — потому что в максофраевщине нет ничего за пределами. Ему некуда идти от камеры, он либо здесь — либо его вообще нет. Когда камера перемещается в спальню, исчезает мир снизу. Никто не стучится в дверь, не приходят посетители, ничего не происходит. Люди, когда они не участвуют в сцене, просто отсутствуют. Они не могут сделать что-то за камерой, потому что автор следит только за картинкой в кадре, и при любом удобном случае сажает героя или даёт ему что-то в руки. Иначе герой будет просто стоять, как истукан.
Ещё одна особенность максофраевщины — это особенность всех героев. Помните Игрушек в игрушечном мире? Там автор не мог развешивать ружья, захламлял кадр цветными лоскутами, здесь — наоборот. Если в рассказе прополз таракан, то это — особенный таракан, и автор не забудет показать, насколько. За столом собираются прямо-таки удивительные личности, все со скрытыми смыслами и посылами. Обычных не бывает. Всё — интересно. Напоминает молодую группу, которая говорит, что играет пост-метал-хардкор-панк в альтернативе. Что это? Не знаю. Просто — они все интересные и загадочные. Даже условный мент оказывается особенным и интересным — и всё это за столом. Даже девушка, которая подносит напитки, даже она — особенная, хотя, казалось бы, зачем? Это будто когда человек разрисовывает ну, например, стену, нарисовал узор, но он несимметричен, осталось пустое место. И этот художник пожимает плечами и рисует там цветочек. И во всех остальных пустых местах — тоже цветочки. Чтобы было.
Вернёмся к максофраевщине. Ещё одна особенность — это диалоги. Во-первых, за всех говорит автор — и одинаковым языком. Причём он специально подбирает вопрос так, чтобы ответ был прямо-таки сочным. Имитация остроумия (автор, я не о вас, я о персонажах). То есть, у персонажей как будто есть карточки с остроумными или интересными фразами, а автор всячески старается сделать так, чтобы они их произнесли. Никто никого не перебивает, все идеально вежливы, все друг друга слушают, речь поставлена профессиональна. Автор упражняется в произношении. Это видно.
Ещё одна особенность максофраевщины — это искусственное отсутствие пафоса. Звучит странно, но я объясню. Когда-то я читал Ника Перумова и обожал его. Он выпускал книги, зарабатывал деньги — а я взрослел. В итоге, когда он выпустил седьмую дилогию второго тома третьей части Фесса, я уже был достаточно взрослым, чтобы срыгнуть его и больше не брать его книги в руки. Я прочитал пол-книги, первой, и меня очень взбисила одна вещь. Я бросил читать, когда Император вошёл в какую-то очередную пирамиду, и на развороте книги три раза повторилось одно и тоже. Что-то вроде "как бы пафосно это не звучало, но Император чувствовал, что он мёртв изнутри", а рядм — "это было заезженно, но здесь пахло смертью", и ещё — "у него, как бы это ни звучало, волосы встали дыбом". Я понял, что Перумову сказали: ты че-то перебрал с пафосом, и он, вместо того, чтобы переписать нормально, просто сделал пальцами кавычки рядом с каждой своей убогой фразой. Автор Разменной Монеты не стал опускаться до этого — он работал в другом стиле. Он сделал вид, что пафоса вообще не существует. Герои избегают пафоса, стыдятся его и стараются уйти от него, иногда даже нарочито. Хотя в жизни пафос в мелких дозах присутствует, тут — нет. Главные герои решают свои судьбы за шуточками-прибауточками, и даже отвратительное преображение одного из главных героев в чудовище здесь подаётся легко и как бы "не серььёзно". В этом мире нет ничего, что было бы вечно, и мы знаем, что даже самое сильное проклятие так же легко спадёт, как и наложилось. Отсюда переходим к следующей особенности.
Гиперметафоричность. Это бич максофраевщины. Все авторы этого жанра пытаются впихнуть метафору везде, куда она влазит, и даже куда не влазит. Нельзя просто сказать, что что-то произошло, надо попытаться впихнуть туда скрытые смыслы, аллегории и прочее. Это, кстати, перекликается с поставленными диалогами — никто никогда не пьёт чай. Чаепитие что-то, да значит. Читатель из-за такого передоза начинает вынюхивать метафоры даже в табуретке. И это нас подводит ещё к кое-чему.
Мир. И тут всё тоже принципиально. Мир должен быть обычным, просто наполненным метафорами, даже переломившемся через призму метафор. тут не будет ничего, кардинально различающегося — просто наш мир, но с кучей особенностей, а некоторые вещи заменены на похожие, и ещё часть — это условности. Условности воспринимаются, как данное, и никто не удивляется — так мы и живём. Человек очень хочет написать про наш мир и людей, но он так видит — и получается вот такое.
Ну и последняя особенность максофраевщины — это сюжет. Здесь тоже доминирует статика. Даже, если присутствует экшен — он будет показан с субьективной камеры, и главный герой будет больше думать, чем драться, да и во время драки они поговорят, а потом он, например, отвернётся от зеркала, что убьёт злодея — и это весьма метафорично, не находите? Сюжет всегда крутится не вокруг действий, и даже не вокруг основного персонажа, а вокруг его чувств, эмоций и внутреннего мира. То, что он думает — важнее того, что происходит. Ноги на стене, сладкая конфета во рту.
В итоге, я могу сказать, что это не худшая, отнюдь не худшая максофраевщина, что я читал, но все признаки с их минусами — присутствуют. Главные герои перекидываются фразами, перемещаются между условными локациями, а конфликты решаются за чашкой чая. Если отказаться от термина "максофраевщина", то я назвал бы это "настроенческий рассказ с философской атмосферой и диалогово-стержневым развитием".
Заметили, что я не сказал в определении про сюжет, персонажей и идею? Вот и я заметил.
Повторюсь — я просто взял Разменную Монету как пример. Сам рассказ прочитался легко, но я не могу вспомнить, что именно в финале произошло. Потому что это, кажется, и не важно.
Уверен насчёт финала.
Как-то так.
|
цитировать