Я что-то в говно. Я влюблён, и борюсь за свою любовь. Мне так кажется. А может, убиваю её каждым своим словом.
Ведь не ясно, что ты делаешь до того, как ты это сделаешь, так?
СВЕАЕТ
Прямо вижу, как в Полиции хвастаются: - Я вчера во-о-от такую квартиру прикрыл, — говорит лейтенант Барышкин. — Ей богу, на сорок мигрантов! - Ну заливать! — машет рукой Мирюков. — На сорок, тоже мне! - Ну не на сорок, — легко соглашается Барышкин, и слегка сводит ладони. — Ну на тридцать пять, не меньше! - На девятнадцать он собрал, — в помещение влетает капитан Стригицкая, бросает на стол папку. — Оформляй моих четверых, Шура. - Там ещё непрописанные были, — пытается оправдаться Барышкин, но его уже не слушают. Мирюков наклоняется над столом, листает папку. - Спа-айсовые, — тянет он. — Вот это, я понимаю — улов! Четверо за раз! - Ага. Я их на соли брала, на номера. - Они по весне на соли падкие, — кивает со знанием дела Мирюков. — Эхх, я бы сейчас с удовольствием в ночь! На амфитаминщиков, к рассвету... — он мечтательно прикрывает глаза и сразу же становится похожим на старую птицу. На его плечах тускло отсвечивают погоны старшего прапорщика. — Бывало, с утра, где-нибудь в июле, подкатишь к Полиному — и сидишь, ждёшь. Чу! Выходят, прямо на тебя идут! Слышишь даже оттудова, как носами шмыгают, да энергетиками плещутся, дымят — дале-ече видать! А ты их подождёшь, потом пристроишься за ними — куда пойдут? А они за угол — и на лесенку цементную... За одну ночь можно было до семи фенщиков взять, и как минимум двух — жирненьких, с мешочками. - Завтра на героинщиков пойду, — Стригицкая приваливается к стеночке, щерится, смотря на бумажки, лежащие перед Мирюковым. — Нелегалы — это не для меня, всё таки, да и спайщики. Я на хищника люблю. Узбеков ловить тощих — это не по-спортивному. Я их когда ловлю — сразу обратно отпускаю. Пущай подкормится, разжиреет, обнаглеет — и тогда потянет его торговать, у-ух, потянет! А я его тогда на живца хвать, по затылку дубиночкой приложу — и на заднее. А там в отчётность, — последнее слово, "отчётность", она сказала так, как некоторые говорят "варенье". Все помолчали, думая об отчётности, каждый — о своей. - Ладно, — встрепенулась Стригицкая. — Пора мне. У меня там на площади цыганочка прикормленная, пора вытягивать, рассчесать. Завтра на неё героинщиков брать буду. - Ну удачи, — говорит ей в спину Мирюков. Он всё ещё слегка задумчив. Ему до сих пор вспомнаются огромные испуганные зрачки на вспотевших лицах, клубные печати на руках, закованных в наручники и плачущие девчушки в коротеньких юбках. - Как на духу, дядь Шур, — вновь осмеливается подать голос Барышкин. — 19 нелегалов и ещё семеро — неподучётных! Мирюков вздохнул, затем глянул на молоденького летёху. Тот показывает руками, как много имён войдёт в его отчётность. - Да хоть сто, Андрюша, — говорит Мирюков. — Всё равно завтра их же в соседнем подъезде и поймаешь. Шёл бы в охранку уже, ради бога! Барышкин обижается, но виду не подаёт. - Может, и пойду, — пожимает он плечами. — Если захочу. На самом деле, он уже дважды подавал рапорты, но его не брали. По разным причинам, но в основном потому, что был неблагонадёжный и дурак.
На улице проходящий мимо третьего отделения таджик вдруг замирает, воровато оглядывается по сторонам. Никого, на предрассветных улицах — тишина и лёгкая изморозь. Проезжает одинокое такси с усталым армянином за рулём. Таджик дожидается, пока машина не скрывается вдали, затем крупно и громко плюёт в сторону красного кирпичного здания и, почти бегом, унесётся во двор и скрывается в одном из подъездов рядом со Сбербанком.
Светает.
|