Передо мной счет трактира Тестова в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской в получении денег и подписями: «В. Долматов и О. Григорович». Число – 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.

– Пожалуйте, Владимир Алексеевич, за пастуховский стол! Николай Иванович вчера уехал на Волгу рыбу ловить.

Садимся за средний стол, десяток лет занимаемый редактором «Московского листка» Пастуховым. В белоснежной рубахе, с бородой и головой чуть не белее рубахи, замер пред нами в выжидательной позе Кузьма, успевший что-то шепнуть двум подручным мальчуганам-половым.

– Ну-с, Кузьма Павлович, мы угощаем знаменитого артиста! Сооруди сперва водочки… К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал.

– Слушаю-с.

– А теперь сказывай, чем угостишь.

– Балычок получен с Дона… Янтаристый… С Кучугура. Так степным ветерком и пахнет…

– Ладно. Потом белорыбка с огурчиком…

– Манность небесная, а не белорыбка. Иван Яковлевич сами на даче провешивали. Икорка белужья парная…

Паюсная ачуевская – калачики чуевские. Поросеночек с хреном…

– Я бы жареного с кашей, – сказал В. П. Долматов.
Так холодного не надо-с?
И мигнул половому.
– Так, а чем покормишь?
– Конечно, тестовскую селянку, – заявил О. П. Григорович.
– Селяночку – с осетриной, со стерлядкой… живенькая, как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская.

– Расстегайчики закрась налимьими печенками…
– А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а-ля Жардиньер. Телятина, как снег белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что-то особенное…
– А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, – улыбается В. П. Долматов.
– Всем поросенка… Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела.
– А вот между мясным хорошо бы лососинку Грилье, – предлагает В. П. Долматов.

– Лососинка есть живенькая. Петербургская… Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло…
– Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус… Ведь не забудешь?
– Помилуйте, сколько лет служу!
И оглянулся назад.

В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню.

Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.

– Кузьма, а ведь ты забыл меня.
– Никак нет-с… Извольте посмотреть.
На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки.
– Нешто можно забыть, помилуйте-с!
Начали по первоначалу «под селедочку».
– Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка – селедка.
Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье…

После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми…

Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком… Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.

– Селяночки-с!..
И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога.

– Розан китайский, а не пирог! – восторгался В. П. Долматов.

Набравшись шампанского и бренди, я довольно сильно опьянел и был голоден как волк. Я в тревоге озирал орудия еды, лежавшие рядом с моей тарелкой, не зная, какое пустить в ход первым. Мне вспомнилось любимое мамино изречение: «Начинай снаружи и забирайся вглубь», но я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Надо выждать и посмотреть, что первым возьмет графиня, а затем последовать ее примеру. Это было неразумное решение, ибо вскоре обнаружилось, что она с утонченным безразличием брала какой попало нож, вилку или ложку, так что вскоре я совсем сбился с толку и стал поступать так же.

Первое блюдо, которое Деметриос-Мустафа поставил перед нами, был превосходный прозрачный суп с крохотными золотистыми блестками жира и гренками с ноготь величиной, плававшими, словно хрупкие маленькие плоты по янтарному морю. Он был необыкновенно вкусен, и графиня взяла две порции, хрумкая гренки с таким звуком, будто кто-то ступал по хрустким листьям. Деметриос-Мустафа вновь наполнил наши бокалы прозрачным, отдающим мускусом вином и поставил перед ними деревянную тарелку с крохотными обжаренными рыбками, покрытыми золотисто-коричневой корочкой. Их сопровождали большое блюдо с желто-зелеными ломтиками лимона и соусник, доверху наполненный каким-то незнакомым мне экзотическим соусом. Графиня навалила на свою тарелку гору рыбы, залила ее лавовым потоком соуса, затем обильно спрыснула лимонным соком рыбу, стол и себя. Она улыбнулась мне лучезарной улыбкой, и ее лицо теперь приобрело ярко-розовый цвет, а на лбу выступили бисеринки пота. Чудовищный аппетит, казалось, нисколько не умерял ее способности вести разговор, ибо она без умолку болтала.

– Как вам нравятся эти маленькие рыбки? Божественно! Разумеется, очень печально, что им суждено умереть столь молодыми, но что поделаешь. Какое наслаждение есть их целиком, нисколько не думая о костях! Вот уж воистину облегчение! Генри, мой муж, знаете ли, однажды начал коллекционировать скелеты. Господи Боже, дом выглядел и пах, как морг. «Генри, – сказала я ему, – Генри, этому должен быть положен конец. В тебе взыграло нездоровое желание смерти. Ты должен показаться психиатру».

Деметриос-Мустафа забрал пустые тарелки, налил нам красного вина, темного, как сердце дракона, а затем поставил перед нами блюдо бекасов – причем головки были свернуты таким образом, что длинные клювы как бы пронзали их самих, а пустые глазницы обвиняюще глядели на нас.

Они были пухленькие и поджаристые, и у каждого сбоку подрумяненный кусочек хлеба. Их, словно вороха осенних листьев, окружали тоненькие ломтики жареного картофеля, бледные зеленовато-белые свечи спаржи и зеленый горошек.

– Я просто не в состоянии понять вегетарианцев, – сказала графиня, энергично молотя вилкой по головке бекаса, чтобы сокрушить ее и добраться до мозга. – Генри однажды пытался стать вегетарианцем. Можете в это поверить? Но для меня это было невыносимо. «Генри, – сказала я ему, – этому должен быть положен конец. У нас в кладовке достаточно еды, чтобы накормить целую армию, и я не могу справиться с ней одна». Представьте себе, дорогой, я только что заказала два десятка зайцев. «Генри, – сказала я, – тебе придется расстаться с этой глупой причудой».

Мне пришло на ум, что, судя по всему, Генри, хоть и был самую малость несносным мужем, тем не менее прожил жизнь, полную несбывшихся надежд.

Деметриос-Мустафа убрал остатки бекасов и налил нам еще вина. Я чувствовал, как меня начинает раздувать от еды, и уповал лишь на то, что ее последует не слишком много. Но рядом с моей тарелкой по-прежнему находилось целое войско неиспользованных ножей, вилок и ложек, вот почему я с тревогой наблюдал, как Деметриос-Мустафа направляется к нам через мрачную кухню с огромным блюдом в руках.

– А! – сказала графиня, в волнении воздев свои пухленькие ручки. – Главное блюдо! Что это такое, Мустафа, что это такое?

– Дикий кабан, присланный Макрояннисом, – ответствовал Деметриос-Мустафа.

– О, кабан! Кабан! – пронзительно вскрикнула графиня, охватывая руками свои жирненькие щечки. – О, как чудесно! Я совсем забыла про него. Надеюсь, вы любите кабанину?

Я ответил, что это один из моих любимых видов мяса, и это было истинно так. Но, пожалуйста, только самый маленький кусочек.

– Ну конечно, – сказала она, склоняясь над большущим поджаристо-коричневым сочным окороком и отрезая от него толстые розовые ломти. Три из них она положила на тарелку – явно полагая, что это и есть, по любым меркам, маленький кусочек, – а затем принялась гарнировать их. Гарниром служили очаровательные маленькие золотистые лесные грибы-лисички с тонким, почти винным вкусом; крохотные кабачки, фаршированные каперсами со сметаной; картофелины, запеченные в мундире, аккуратно разрезанные и смазанные маслом; морковки, красные, как морозное зимнее солнце, и большие древесные стволы белого лука-порея, тушенного в сливках. Обозрев все это блюдо съестного, я украдкой расстегнул три верхние пуговицы на шортах.

У меня вот сегодня на обед супчик из красной рыбы, а на ужин — сыр с пряным джемом.