Павел Поляков Жизнь и ...

Издательства

загрузка списка...


Вы здесь: Форумы test.fantlab.ru > Форум «Другие окололитературные темы» > Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

Павел Поляков. Жизнь и творчество

 автор  сообщение


философ
Ссылка на сообщение 17 июня 2020 г. 20:53  
цитировать   |    [  ] 
Глава 12
Универсальные принципы действия (продолжение)
Так как Кэмпбеллу действительно присылали множество рукописей, казалось бы, есть определенный резон в его словах о причинах возникновения второго журнала. К тому же некоторые произведения – такие как, например, повесть де Кампа о вторжении инопланетян «Разделяй и властвуй» — легко могли бы появиться на станицах обоих журналов.
Но в голове у Кэмпбелла существовало некое принципиальное разграничение между его двумя журналами. И дабы помочь писателям разобраться в этих концепциях, часто объяснял им: «Я редактирую два журнала «Эстаундинг» и «Анноун». Для «Эстаундинга» мне нужны произведения хорошие, логичные и достоверные. А для «Анноун» — просто хорошие и логичные».
На практике это означало, особым делом для «Эстаундинга» стали произведения о будущем и космосе – основной поток для достоверной научной фантастики. А делом «Анноун» стали параллельные миры.
В контексте того времени именно «Эстаундинг» имел гораздо большее значение. «Эстаундинг» занимался серьезным делом, претворял будущее человека в жизнь. «Анноуну» оставались лишь выдумки да игры.
Но если отрешиться от текущего момента «Анноун», — который просуществовал только четыре года или тридцать девять номеров – также сыграл весьма важную роль. Именно в «Анноун» был заложен базис для понимания традиционной сказки и бульварной научной фантастики как некоторых разновидностей большой НФ. И в первую очередь понимание НФ не как литературы изменений, а как литературы альтернативных возможностей. Благодаря этому «Анноун» стал таким же предзнаменованием новой НФ; как когда-то «Паровой человек в прериях» предвестил появление «Машины времени» и «Комического жаворонка».
Из всех кэмпбелловских авторов именно де Камп счел свободу нравов журнале «Анноун» более нужной и подходящей. Писать для «Эстаундинга» мешало де Кампу одно значительное обстоятельство. Дело в том, что «Эстаундинг» требовал от писателей–фантастов достоверности их историй, а рациональная доля души де Кампа относилась к этому требованию со всевозможной серьезностью. И, стало быть, исключались всяческие машины времени и полеты свыше скорости света, так как в глубине души де Камп не верил в достоверность подобных вещей.
Еще недавно в своем «Космическом жаворонке» Э.Э. Смит мог запросто наплевать на Эйнштейна и отправить своих героев в путешествие к звездам со сверхсветовой скоростью и заявить: «Теория относительности – это лишь теория. А наш полет – неопровержимый факт». Но де Камп, этот человек рассудка Атомного века, разоблачитель обманов века Техники, не был способен поверить в такие безрассудства.
И именно из-за того, что он не мог поверить в эти свободные прыжки туда-сюда, де Камп чувствовал себя не в своей тарелке, если писал о будущем или космосе. Благодаря такому скрупулезному складу ума, место действия в научно-фантастических произведениях де Кампа, печатавшихся в «Эстаундинге», ограничивалось Землей и ближним космосом.
Поэтому для этого писателя, произведения, так называемые «фэнтези», писавшиеся для «Анноун» имели принципиальное отличие от так называемой «научной фантастики», написанной для «Эстаундинга». От истории для «Анноун» не требовали достоверности, и значит, было где развернуться декамповскому воображению.
Так, например, оставаясь в рамках, заданных «Эстаундингом», де Камп никогда не смог бы написать «Человека, не крепко стоящего на ногах», произведения, в котором доисторический человек легко справляется со всеми сложностями современного мира. Можно ли, откровенно говоря, допустить, чтобы неандерталец прожил 50 000 лет и даже не состарился? Определенный нонсенс для де Кампа рационального человека науки. Но по меркам «Анноуна» он вполне мог допустить, что этот доисторический охотник на бизонов так психологически переменился благодаря (чистая условность) удару молнии, а дальше пошла чистая игра воображения на тему, как современные люди реагируют на доисторического человека, а он – на них.
«Анноун» предоставил де Кампу возможность ничем не ограничивать свое воображение, а на этой основе он далее надеется развить свою логику и строгость доказательств. Джон Кэмпбелл не сумел бы выдумать воображаемую формулу, лучше всего соответствующую натуре и знаниям этого необычного писателя.
Именно поэтому в такой вещи, как «Да сгинет тьма» («Анноун», декабрь, 1939 г.) де Камп не смог с чистой совестью написать о научно-фантастической машине времени а предпочел опять-таки удар молнии – «дедушка всех вспышек молний» — как средство, дабы отправить своего главного героя, археолога Мартина Пэдвея, назад по времени в решающий момент западной истории, во время окончательного падения Рима. А затем, уже с этой точки де Камп смог начать свою любимую игру в «что, если» и продолжать писать свой роман о применении вселенских принципов действия к нуждам более раннего времени и переносе научного прогресса в прошлое.
Именно «Да сгинет тьма» сделала де Кампа звездой «Анноуна». Очевидным образом и подобием для этого романа послужил марктвеновский «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889 г.). «Да сгинет тьма», быть может, мыслилась, как попытка переписать «Янки из Коннектикута» и сделать его правильным – конечно, с точки зрения Атомного века.
В обоих романах главные герои – современники авторов – попадают в прошлое с помощью двух различных случайностей. Твеновский герой несется по времени назад от удара железным ломом по голове, который ему нанёс рабочий–бунтарь, а декамповский – от страшного удара молнии. И в результате они оба попадают в Европу в шестой век нашей эры, канун Тёмных Веков.
Но с этого момента обе книги начинают отличаться почти незаметно, но значительно.
Марктвеновский Босс, Хэнк Морган, человек века Техники, создатель инструментов и машин и подрядчик работ. Это парень, который знает, как построить машину и заставить людей работать в конвейере. Его естественной реакцией, оказывается, взять этот полуисторический–полулегендарный мир, куда он попал, и заставить его принять нужный вид. Так как он знал, как всё это делается, он создаёт пушки, железную дорогу, электрическое освещение и силится превратить артуровскую Британию в Америку девятнадцатого века, устраивает ли это всех тамошних олухов и простаков или нет.
Но мир короля Артура, как мы узнаём, не хочет идти этим путем, поэтому Янки засыпает, усыплённый волшебством Мерлина, чтобы проснуться в своем собственном времени. В конце романа мы можем решить будто всё, что произошло между ударом по голове (который случился перед началом собственно рассказа) и сном в конце и является чем-то подобным сну или галлюцинации.
Однако роман де Кампа выгодно отличался от всех произведений о путешествии по времени и по измерениям, написанных за пятьдесят лет после «Янки из Коннектикута» — хотя он сам отказался от уэллсовской машины времени из никеля, слоновой кости и хрусталя как научно невозможную. Уже в самом начале «Да сгинет тьма», ещё до решающего эпизода с ударом молнии, главный герой, итальянский профессор, излагает теорию, похожую на уэлловскую, о времени как о дереве с множеством ответвлений:

«Я говорил, что все эти люди, которые только что исчезли, соскользнули назад… по стволу дерева времени. Когда они прекратят своё скольжение, то окажутся в прошлом. Но лишь только они что-нибудь там натворят, так изменят всю последующую историю.… А ствол продолжит расти. Но там, где они остановились, появятся новые ветви».

Таким образом, столь удобное средство перемещения как удар молнии может иметь очень серьезное обоснование как средство для путешествия по времени. И когда Мартин Пэдвей обнаружит, что попал в известную историческую эпоху – в Рим времени упадка в 535 году н.э., которым управлял король остогов и на который собирается напасть лучший полководец императора Юстиниана Велизарий – это не может оказаться сном и он никогда не вернется назад в двадцатый век. Он в самом деле попал в Рим и хочет извлечь из этого пользу.
Более того, он не полностью беспомощен в своём новом мире, и роман рассказывает о том, что же случилось с этим героем дальше. Он уверен, что своими действиями может изменить ход истории. И если он будет умен, достаточно умел и приложит все силы, то сможет создать современно новую реальность.
В отличие от марктвеновского Босса из века Техники, который понимает британцев шестого века не лучше, чем детей или животных, Мартин Пэдвей–демократ Атомного века и искренне любит и уважает людей, среди которых очутился. Де Камп остаётся де Кампом и все эти итальянцы, готы, вандалы, сирийцы, евреи, греки и прочие представлены как самые обыкновенные нормальные простые смертные, не слишком отличные по натуре от нас самих.


философ
Ссылка на сообщение 17 июня 2020 г. 20:55  
цитировать   |    [  ] 
Главное отличие Пэдвея от остальных героев не в том, что он в известной степени супермен или находится на более высокой ступеньки эволюции, а просто имеет больший уровень знаний и всегда устремлен к одной цели. Его сила в знании тех событий, которые произошли и произойдут здесь без его вмешательства. И ещё он человек с научным образованием, наследник последних нескольких веков научного прогресса на Западе.
Пэдвей стремиться не создавать общество двадцатого века в Риме шестого века и воздвигнуть небоскреб позади Колизея. Нет, он просто не верит, в какую бы то ни было плодотворность подобных попыток. И он глубоко осведомлен об основных законах того времени, в котором он очутился:

«Он находился во времени заката классической западной цивилизации. Века Религии, более известные как Темные Века, были не за горами. В вопросах науки и техники Европа погрузиться во тьму почти на тысячу лет. А именно эти вопросы, по мнению Пэдвея, являлись самыми главными, если не единственно важными, аспектами цивилизации».

И неизбежно перед Пэдвеем возникает вопрос: «Может ли одни человек изменить историю и предотвратить грядущие междуцарствие?»
А именно благодаря особо профессии Пэдвея он смог помочь этой больной культуре дать ей то лекарство, в котором она нуждалась больше всего. И это не мгновенная насильственная модернизация, а перенос из эпохи Средневековья и Ренессанса некоторых машин и изобретений, всего того, что может дать толчок научному прогрессу.
И поэтому Пэдвей внес в эту эпоху арабские цифры, лошадиную упряжь, винокурню, телескоп, семафорный телеграф, бумагу и печатание, почту и школы. И когда он предлагает всё это, то искренне заявляет: «Я собираюсь сделать вещи, обучающие реальным предметам: математике, технике, медицине. Я вижу, где сам сумею написать все эти книги».
По необходимости – надо отразить вторжение армии императора Восточной Римской империи Юстиниана – Пэдвей развивает активную военную и политическую деятельность в духе марктвеновского Хэнка Моргана, но все это является для профессора лишь средством. Он говорит: «Самое главное — это такие вещи, как прессы и телеграф. Мои политические и военные действия, скорее всего, через сто лет не будут иметь значения, но все эти вещи я надеюсь, останутся».
И к концу романа всё больше становится уверенность, что он добьется успеха. Ведь что бы с ним ни случились, те вещи, которые ввёл главный герой, получили широкие распространение, хорошо укоренились и вряд ли исчезнут. История изменилась. Тьма не наступит и на дереве времени вырастет уже не одна новая ветвь.
Какой триумф силы универсальных вселенских принципов. Одновременно опровергнут важнейший пример в пользу концепции цикличности истории – возвышение и упадок Римской империи, а Тёмные века заменены новой эрой научного прогресса!
Аргументацию из своего романа «Да сгинет тьма» де Камп развил в своей очередной, уже четверной статье для Кэмпбелла «Наука о предопределенности» («Эстаундинг», июль-август, 1940 г.). В ней де Камп одну за другой рассматривает ряд теорий о развитии цивилизации, в том числе теории Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, главных апологетов цикличности в истории. Но де Камп делает вывод, что цикличность истории не является мрачной перспективой для Западной цивилизации середины двадцатого века. Её может низвергнуть более могущественная сила научного и технического прогресса.
Процесс перехода от НФ века Техники к новой современной научной фантастики Атомного века достиг своей поворотной точки летом 1939 года, как раз в то время, когда Кэмпбелл перенёс свое главное внимание с «Эстаундинга» на «Анноун». И именно тогда терпеливые усилия Джона Кэмпбелла по реформе «Эстаундинга» и НФ вообще сконцентрировались вместе и начали давать ощутимый эффект.
И в это время Кэмпбелл отладил «Эстаундинг» как снаружи, так и изнутри. Он не имел того же самого лица. У него был новый заголовок, новые оформление и новые обложки новых художников.
А вместе с формой журнала постепенно менялось и его содержание. На страницах «Эстаундинга» Кэмпбелл, который обещал печатать научную фантастику, нового типа, помещал примеры подобной литературы, как свои, так и других авторов. И открыл или развил у многих писателей эту способность писать новую НФ.
Кэмпбелл предоставил писателям и читателям научной фантастики на рассмотрение новую гуманистическую Вселенную: Вселенную, которая не являлась угрозой для человечества. Вселенную, где человеческие идеи и поступки имели свою ценность. Вселенную, над которой люди могли даже установить свой контроль.
И в редакционных статьях, прозе и публицистике Кэмпбелл неутомимо ставил на повестку дня главные проблемы современной научной фантастики и заострял на них внимание авторов «Эстаундинга» — проблемы этого нового мироздания. Эти центральные проблемы стали насущными для «Эстаундинга» времён его Золотого века: как справиться со сложностями жизни в будущем; как развивать космические путешествия; как удержать в узде атомную энергию и роботов; как исследовать пределы человеческого мышления. Если люди научаться справляться с подобными проблемами, ничто во Вселенной не будет им страшно.
Наконец, Кэмпбелл создал современную фэнтези в «Анноуне» как очевидную противоположность новой научной фантастике в «Эстаундинге». И ещё, что менее очевидно, подкрепление и расширение методов и системы ценностей «Эстаундинга».
Но даже тогда – в первой половине 1939 года «Эстаундинг» не являлся ещё журналом современной научной фантастики, а только стремился им быть.
Но уже летом 1939 года ситуация быстро начала меняться. В течении всего трех месяцев – июля, августа и сентября – у кэмпбелловского журнала появилось множество новых авторов, привлечённых политикой изменений в «Эстаундинге»; звуками и запахами деятельности или просто в силу того, что они нужны Кэмпбеллу.
С июльского 1939 года номера «Эстаундинга» начинают отчёт эпохи Золотого века Кэмпбелла. Именно в июльском номере материалы, написанные в новом стиле, впервые добились решающего превосходства.
Кэмпбелловская редакционная статья была посвящена новости о том, что атом расщеплён. В ней предсказывалось как создание атомных электростанций, так и то огромное количество энергии, которое может выделиться при быстром расщеплении атомов. «С точки зрения мгновенного выделения энергии процесс расщепления атома урана не имеет себе равных».
В этом номере были еще две статьи. Первая, «Инструменты для мозгов» Лео Вернона, содержала историю развития думающих машин. А вторая, «География для путешественников по времени» Вилли Лея – нечто вроде продолжения статьи де Кампа «Язык для путешественников по времени» — показывала, что даже очертания и месторасположение континентов подвержены изменениям.
А центральным произведением в этом номере стала повесть «Черная тварь» («Черный хищник») молодого канадского писателя А.Э Ван Вогта, толчком, к решению которого стать писателем-фантастом послужило прочтение повести «Кто идет?»
И там был еще «Тенденции» первый опубликованный в «Эстаундинге» рассказ юного Айзека Азимова, первого представителя того юного поколения авторов, с которыми Кэмпбелл нянчился весь прошлый год.
Но это еще не всё. Кроме того в июльском номере был напечатан удивительный рассказ об альтернативных будущих «Величественнее богов», первый написанный для Кэмпбелла рассказ К.Л. Мур, автора «Шамблю» и цикла историй о Джирел из Джойри. И с тех пор Мур не только напишет под собственным именем целый ряд произведений для Кэмпбелла, но после того как в 1940 году вышла замуж за Генри Каттнера, они вместе стали двумя самыми плодовитыми кэмпбелловским авторами военного времени: Льюисом Пэджеттом и Лауренсом О’Доннеллом.
А в полку новых писателей всё прибывало. В августовском номере «Эстаундинга» вышла «Линия жизни», первый рассказ бывшего морского офицера Роберта Хайнлайна. Он стал сразу двумя кэмпбелловскими авторами: Хайнлайном и Ансоном Макдональдом.
А еще в августовском «Анноун» был напечатан «Два искателя приключений», первый рассказ Фрица Лейбера–младшего, известного актера шекспировских пьес. А в сентябрьском «Эстаундинге» появился «Дух эфира» первый рассказ молодого моряка торгового флота Теодора Старджона.
. Именно они лучше всех освоили вселенские принципы действия и отлично применяли их к другим измерениям, работам, времени, пространству и дальнейшей эволюции человека.


философ
Ссылка на сообщение 18 июня 2020 г. 20:13  
цитировать   |    [  ] 
ГЛАВА 13.
Смена отношений.
На страницах «Эстаундинга и «Анноун» в пору Золотого Века, который продолжался с лета 1939 года до конца 1945 года, весь остов научной фантастики, написанной после 1870 года, стал тем сырьём, которое надо было описать, собрать, сосредоточить в одном месте, расширять и использовать. И при том полностью переформулировать.
Самым известны примером этого процесса завершения и одновременно изменения является повесть Айзека Азимова «Приход ночи», опубликованный в сентябрьском 1941 года номере «Эстаундинга». Благодаря своей уникальности и тем не менее совершенной типичности для современной научной фантастики «Приход тьмы» почти через тридцать лет после своей первой публикации стал той вещью, которую члены «Ассоциации Писателей-фантастов Америки», при определении лучшего НФ произведения из написанных до 1965 – даты образования этой организации – назвали лучшей, впереди даже «Марсианской Одиссеи» Стенли Вейнбаума.
Фактически «Приход ночи» стал произведением, которое Айзеку Азимову суждено было написать. И как и многое другое в «Эстаундинге» Золотого Века идея «Прихода ночи» принадлежала Кэмпбеллу. Он нашёл зародыш НФ произведения в одной лирической сентенции из «Природы» (1836 г.), первый Ральфа Уолдо Эмерсона, нового английского трансценденталиста, лектора и эссеиста.
Эмерсон начал свою небольшую книгу с заявления о явственности следов Руки Божией в Природе. В качестве иллюстрации этого тезиса, он пишет: «Если звезды будут появляться на небе лишь одну ночь в тысячу лет, как смогли бы люди уверовать, поклоняться и пронести через множество поколений воспоминания о граде Божьем, который когда-то явился им!»
Азимов вспоминает об одном разговоре в служебном кабинете Кэмпбелла 17 марта 1941 года. Сначала его собственная азимовская последняя идея была быстро отброшена в сторону. У Кэмпбелла имелось нечто, что он хотел показать молодому автору – та самая цитата без последних четырех слов. Закончив читать, Кэмпбелл задал вопрос:

«- Как ты думаешь, Азимов, что случится, если бы люди могли видеть звезды лишь раз в тысячу лет?
Я подумал и ничего не надумал. И честно сказал:
-Не знаю.
А Кэмпбелл заявил:
-Я думаю, что они сойдут с ума. И я хочу, чтобы ты написал об этом историю»

И какой вдохновляющей стала эта идея для Азимова, и прозвучала для него как гром с ясного неба. И скорее всего именно поэтому с тех пор Кэмпбелл никогда больше не предлагал Азимову оригинальных идей для какого-бы то ни было произведения. Он играл собственными азимовскими идеями, часто видоизменял их, но никогда не знакомил этого автора с новыми зажигательными идеями.

И в то же время сама фраза, какой курьёзной и старомодной она выглядит. Эта цитата взята у Эмерсона, автора эпохи Романтизма и отражает взаимоотношения именно эпохи Романтизма. Она предполагает, что если красота звёзд будет являться человеку лишь одну ночь в тысячу лет, души людские будут постоянно помнить о творении рук Божьих и поклоняться Творцу. Именно так и смотрели на мир жители эпохи Романтизма.
Но и та реакция, которую предположил Кэмпбелл, также не нова. Она – порождение века Техники, времени, когда люди лишились своей веры в душу, в заветную линию жизни, что находится в руках Божьих, и почувствовали себя одинокими на холодном продуваемом дворе нового мироздания пространства и времени, испуганными и поражёнными. Кэмпбелловское контрпредложение, которое он высказал Азимову, заключалось в том, что люди в ситуации, описанной Эмерсоном, будут не поклоняться во всём Богу, но скорее впадут в истерику, описанную Г.Ф. Лавкрафтом, который открыл чувство ужаса, что наступает при виде новой реальности, и как это чувство сводит нас с ума. И подобно несчастным Последним Людям у Олафа Стэплдона, которые сочли пустоту и низменный рисунок созвездий столь ужасными, деморализующими и сводящими с ума, что смогли лишь расплакаться и сбежать домой.
На самом деле, однако, идея Кэмпбелла была глубже вот этих двух старомодных рефлексий. Эмрсон дал ему лишь точку для первого толчка в размышлениях, космические страхи века Техники стали первой вехой на этом пути.
Вспомним, как Кэмпбелл внушал Азимову, что когда он дарит авторам свои идеи, то от них всегда рассчитывает получить нечто большее. В данном случае тем самым несколько большим, на которое всегда рассчитывал редактор, стала особая новая перспектива современной научной фантастики, та перспектива, понимать которую Кэмпбелл учил Азимова месяц за месяцем уже два с половиной года.
Кое-что об истинных кэмпбелловских намерениях, мыслях и чаяниях можно предположить по тем вехам, которые редактор автоматически воспроизвёл, представляя свой новый проект. Он сам не испытывал ни чувства поклонения Богу, ни чувства страха перед ним. Отталкиваясь от эмерсоновской ситуации – и углубляя и расширяя её – Кэмпбелл ощущает в ней благодатную почву для мысленного эксперимента и создания НФ произведения в кэмпбелловском стиле. И он очевидно рассчитывал, что такую же реакцию она вызовет у Азимова, ведь оба они считали научную фантастику частью науки.
Кэмпбелловская вера в детальный рациональный расчёт ярко выражена в азимовском анализе обсуждения этой важной идеи. Он вспоминал: «Потом мы беседовали с ним о самых разных вещах, но Кэмпбелл как будто по-прежнему прокручивал эту идею, и мог внезапно задать мне вопрос, например: «А почему остальное время звёзды вдруг станут невидимы?» А потом слушал, как я пытаюсь выкрутиться».
Именно Кэмпбелл предположил, что его новая, имеющая дело с фактами современная научная фантастика должна найти свой путь – и не один, а множество путей – чтобы вдохнуть жизнь, описать и, наконец, стать владельцем неясной эмерсоновской идеи, будто звёзды могут открываться человеческому взору лишь раз в десять тысяч лет. А ещё Кэмпбелл имел некоторое основание для своей уверенности, он знал – а Азимов нет – что Роберт Хайнлайн, бывший офицер флота, самый надёжный из новых кэмпбелловских авторов уже вручил редактору повесть на ту же тему.
В повести «Вселенная» («Эстаундинг», май, 1941 г.) Хайнлайн описывает первый звёздный корабль, который долгими годами летит в пустоту между Землёй и ближайшей звездой. Поколения людей на этом корабле претерпели мутацию и изменились. Они забыли о своих целях. То, что некогда являлось непреложным историческим и научным фактом, стало мифом, религиозным суеверием, которое ещё сохранилось в памяти, но перестало быть осмысленным.


философ
Ссылка на сообщение 18 июня 2020 г. 20:15  
цитировать   |    [  ] 
Корабль сбился с пути, и никто не смотрит наружу. Такие слова как «Земля», «корабль» и «звёзды», воспринимаются лишь как аллегории. Поэтому, когда главный герой, наконец, видит снаружи корабля звёзды, он не впадает в молитвенный экстаз и не сходит с ума. Наоборот он постигает разом, что многое из того, чего он ранее полагал вздором, на деле оказалось непреложной истиной. Возникшее эмоционально-эстетическое чувство Хайнлайн сравнивает с оргазмом:
«Бриллианты, с небрежной щедростью рассыпанные по искусственному небу, — бесчисленные светила лежали перед ним, окружали его со всех сторон. Один среди звёздной вселенной!
— О –о – о! – невольно выдохнул Хьюго и вцепился в ручку кресла, чуть не обломав ногти, но даже не заметил боли. Страха он больше не испытывал. Только одно чувство владело им. Грубые будни корабля не убили в нём стремления к прекрасному, и сейчас он впервые в жизни переживал невыносимо сладостную муку встречи с ним. Прекрасное ошеломило его и вызвало боль. (пер. Ю. Зароховича)
И с тех пор самым заветным желанием главного героя повести Хайнлайна становится донести эту картину до глаз других людей, дабы те тоже могли познать всю истину и красоту звёзд.
Кэмпбелл не только держал эту повесть в руках, она в то время была уже запущена в печать и должна была выйти в ближайшие месяцы. Но в доказательство своему заверению, будто он дарит полудюжине авторов одну и ту же идею и получает в итоге шесть различных вещей, Кэмпбелл хотел, чтобы Азимов написал ещё одно произведение о внезапном обнаружении звёзд. Однако должно было иметься и одно отличие от повести Хайнлайна. Оно должно описывать массовую реакцию безумия.
То предложение, которое сделал Кэмпбелл Азимову, заключалось в разрешении фундаментальной проблемы с помощью вселенских принципов действия. Но проблемой, поставленной Кэмпбеллом, является не проблема реакции толпы на постижение звёзд, а более глобальная проблема цикличности истории и ахиллесовой пяты человечества.
Повести «Сумерки» и «Ночь» Дона А. Стюарта – которые вместе представляли собой цикличную историю, ведущую к неизбежной гибели цивилизации – вышли всего шесть лет назад. Азимов – 21год, студент-химик последнего курса в Колумбии – читал эти повести Кэмпбелла, когда заканчивал учиться в высшей школе и начинал – в колледже. Поэтому когда Кэмпбелл с Азимовым ещё до обсуждения сюжета новой повести согласились, что она будет называться «Приход ночи», Азимов должен был догадаться, что Кэмпбелл предлагает ему заняться проблемами, которые рассматривались в «Сумерках» и «Ночи» и остались нерешенными.
Кое-что о том, как Азимов отнёсся к новому заданию можно судить по тем мажорным мыслям, с которыми Азимов взялся за «Приход ночи». Он вспомнил об идее мысленных экспериментов, которую выдвинул предшественник Кэмпбелла по «Эстаундингу» Ф. Орлин Тремэйн:
«Мысленный эксперимент (их ошибки в науке являлись моей самой еретической мыслью) ужасно увлёк меня. Эта идея убедила меня в превосходстве научной фантастики и к тому времени, когда я начал писать научную фантастику сам, я намеревался проводить мысленные эксперименты, даже использовал термины, предложенные Тремэйном. Моя повесть «Приход ночи» сознательно писалась как мысленный эксперимент».
Тот Азимов, который осознал, что «Приход ночи» должен в некоторой степени стать составной частью «Сумерек» и «Ночи», но в то же время решил, что она будет и мысленным экспериментом, являлся Азимовым, который и получил задание от Кэмпбелла и понял истинную подоплёку этой задачи.
Мы можем убедиться, что даже на самой начальной стадии написания стало очевидно, что в «Приходе ночи» должны воссоединиться все успехи Западной мысли, полным спектром старых и новых отношений к невероятному.
«Приход ночи» начинался с романтического эпиграфа из Ральфа Уолдо Эмерсона, заявляющий, что град Божий – под которым мы можем понимать как небесный город из традиционной христианской концепции, так и как рационально современный город-утопия времён эпохи Просвещения – является не только поблекшей мечтой о сверхъестественном, но и блистательным выражением материальной природы …если бы люди могли, увидев звёзды лишь раз в миллион лет, читать и верить этим свидетельствам.
Для своего времени это была радикальная концепция, которая ставила целью продолжить путь от старого мировоззрения, основанном на сверхъестественном, к новому, недавно возникшему материализму. Однако сто лет спустя в совершенно новой эпохе Кэмпбелл и Азимов вполне могли счесть эту концепцию консервативной, так как она пытается реанимировать традиционные сверхъестественные ценности.
И наоборот, собственное произведение должно было предполагать ситуацию, которая могла бы описать все душевные метания Западного научного человека, отвергнувшего сверхъестественное и уверовавшего в материализм. «Приход ночи» включил в себя безумие Эдгара Аллана По и невыносимое чувство космоса Г.Ф. Лавкрафта. В ней отвешивался поклон как научной утопии, так и истории о затерянной цивилизации. Она взывает к меланхолии красного-солнца-в-конце-времени в «Машине времени» и «Ночи». Его заголовок вызывает ассоциации с повестями Дона А. Стюарта. И кроме того эта повесть является тремэйновским мысленным экспериментом.
И всё в одной вещи.
В то время у Азимова за внешней бравадой скрывалось чувство неуверенности в себя, он считал себя подающим надежды новичком, третьестепенным писателем-фантастом, за три года усилий он создал семнадцать НФ-произведений – но лишь четыре из них отобрал Джон Кэмпбелл, который являлся его эталоном. Для Азимова «Эстаундинг» был игрой в крепость; продавать кому-то другому, кроме Кэмпбелла он считал ниже своего достоинства.
Так неужели Кэмпбелл настолько доверял Азимову, что поручил ему это особое задание. Ответ будет таков: «Кэмпбелл достаточно хорошо изучил Азимова с тех пор, как этот юноша пришёл к нему в офис и знал о писателе даже то, что сам Азимов ещё не знал о себе».
Для начала Азимов не был похож на своих друзей, других молодых начинающих писателей-фантастов, которые торили дорогу в кабинет Кэмпбелла и находили покровительственные манеры и сократический стиль великого редактора нестерпимыми и воевали с ним, бранили его или бежали от него даже на противоположное побережье. Азимов один из этих ярких, голодных талантливых нью-йоркских парней оказался готов быть терпеливым, избегать споров и правильно ценить значение каждого слова Кэмпбелла и найти способ, как следовать редакторской линии, даже если не согласен с редактором.
Азимов вспоминал:
«Я стал самым из того «клуба» писателей, которых он /…/ собрал вокруг себя. Хотя к нам позже присоединились более молодые авторы, я не думаю, что когда бы то ни было, среди его соратников имелся хоть кто-то более нескладный и наивный, чем я. Я верил, что забавляю его и даю ему удобную возможность, чтобы лучше отшлифовать свою аргументацию. Во всяком случае, я всегда думал, что из всех писателей являюсь его любимчиком, и что на меня он тратит времени больше, чем на любого другого. И я верю, что это много значит».
Азимов изо всех сил старался написать такую вещь, которую Кэмпбелл счёл бы для себя приемлемой. Большинство из его первых попыток были наивны, неуместны и просто слишком хаотичны. Но мало- помалу Азимов постигал редакторские требования, а его работы медленно, но верно двигались в кэмпбелловском направлении.
«Приход ночи» мог быть задуман, как последний экзамен новому автору или, наоборот, как первый подарок судьбы. Когда Кэмпбелл в марте 1941 года прочитал Азимову цитату их Эмерсона и предложил на её основе написать рассказ, это стало поворотным пунктом за долгие месяцы их сотрудничества. Кэмпбелл, будучи очень высокого мнения о способностях и возможностях Азимова, имел достаточные основания полагать, что Азимов будет готов извлечь всё из этой предоставленной ему идеи.
Короче говоря, благодаря попыткам Азимова писать и думать так, чтобы стать кэмпбелловским писателем-фантастом, становиться ясно, почему Кэмпбелл мог поверить, что именно Азимов способен написать вещь, подобную «Приходу ночи», и сказать таким образом своё особое и новое слово в современной научной фантастике.


философ
Ссылка на сообщение 19 июня 2020 г. 18:48  
цитировать   |    [  ] 
ГЛАВА 13.
Смена отношений. (продолжение)
…

Хотя Азимов тогда по-прежнему считал себя подающим надежды третьеразрядным автором, но он заметил, какое большое значение придавал Джон Кэмпбелл его рассказам о роботах. А редактор очень высоко оценил эти истории. В них как нигде больше раскрывался процесс принятия неведомой силой формы, точно соответствующей принципам действия.
Но юный Айзек Азимов ещё не чувствовал себя создателем ключевых произведений для современной научной фантастики – автором, ради которого кэмпбелловский «Эстаундинг» готов пойти на всё. Открыть и осознать это ему ещё предстояло. А пока Азимов вполне искренне сообщает нам:
«Именно в то время Ван-Вогт, Хайнлайн и я попали в число лучших авторов Золотого века. Однако Ван-Вогт и Хайнлайн попали в эту когорту сразу. Каждый из них стал журнальной звездой, как только вышло первое его произведение и их свет, никогда не ослабевал на протяжении всего Золотого века. Я же со своей стороны ( и в этом нет никакой скромности) медленно входил в эту когорту. В то время мой писательский авторитет был слишком мал и к группе ведущих писателей я приближался небольшими шажками. Так что, несмотря на всё моё здоровое тщеславие, сам я являлся последним в этой группе».
«Ночепад» стало первым произведением Азимова, которое раскрыло всю его писательскую значимость. В этот мартовский день 1941 года, когда состоялся памятный разговор Азимова с Кэмпбеллом, результатом которого стала повесть «Ночепад», автор уже совершил грандиозный прыжок из подмастерья в мастера современной научной фантастики.
Но когда Азимову предложили цитату из «Природы» Эмерсона и задали вопрос: «Как ты думаешь , Азимов, что случилось бы, если бы люди могли видеть звёзды лишь раз в тысячу лет?» — автор не осознавал ещё, что находится в этом прыжке.
Однако Кэмпбелл гораздо лучше понимал, что происходит с писателем, и знал, что делал, когда предлагал Азимову идею «Ночепада». Редактор считал, что когда он подарил Азимову эту цитату, то дал ему возможность познать самого себя, шанс разбудить свой талант и увидеть, что сам того не замечая, он стал уже Айзеком Азимовым, ведущим писателем фантастики.

И юный автор выжал из этого случая максимум возможного. Азимов сразу же сел писать «Ночепад», работал непрерывно, и в начале апреля, всего через три недели после разговора с редактором, закончил эту короткую, на 13000 слов повесть, второе по величине своё произведение.
Кэмпбелл благосклонно отнёсся к этой повести и внёс в неё лишь незначительные поправки, ускоряющие действие в начале произведения. Он не только сердечно принял Азимова и рассыпался в похвалах «Ночепаду», но и сразу же вручил двадцати пяти процентную премию.
Эта азимовская повесть стала «гвоздём» сентябрьского за 1941 год номера Эстаундинга», о её появлении сообщалось в колонке «Грядущие времена» в предыдущем номере. А обложку сентябрьского номера украшала иллюстрация к центральной сцене «Ночепада», превосходно выполненная художником Хубертом Роджерсом.
И обложка Роджерса была под стать повести. От апреля 1941 года до августа 1942 года, в зените Золотого века, именно Хуберт Роджерс рисовал все обложки для «Эстаундинга». Рисунки Роджерса – простые, чёткие, точные и ясные – охватывали и выражали в зрительных образах всю суть кэмпбелловской научной фантастики.
Однако обложка для номера с «Ночепадом» является необычным для Роджерса рисунком.
На рисунке мы видим обсерваторию в пещере с большим телескопом на первом плане. Отверстие в куполе обсерватории широко раскрыто, и на фоне неба видно неисчислимое множество звёзд, которые как будто взлетают, падают и взрываются в грандиозном космическом фейерверке. А люди бегут на нас, глаза их полны страха, факела у них в руках погасли и лишь немного дымятся. Позади них другие люди замерли в ужасе и панике. А на дальнем плане город, охваченный огнём.
Здесь человеческое руководство и контроль потерпели крушение. Небеса широко разверзлись, и небо упало на землю.
Местом действия повести Азимова является астрономическая обсерватория Сароского университета на планете Лагам, мире, на небе которого сияют шесть солнц. Четыре из них имеют названия Альфа, Бета, Гамма и Дельта ( а две оставшихся, видимо, называются Эпсилон и Дзета). Раз в две тысячи сорок девять лет, пять солнц одновременно заходят, а последнее оставшееся – красный карлик Бету – закрывает луна Лагама, невидимая в обычных условиях. И тогда ночь ниспадает на этот всегда залитый солнцем мир и скрытые дотоле звёзды выступают во всём своём блеске.
Вся эта картина медленно и осторожно складывается из отдельных осколков учёными Сароского университета, собирающими вместе аргументы и постулаты из целого ряда различных полей деятельности. Они, конечно же, не могут представить себе настоящий приход ночи, понятия не имеют, что такое «Звёзды», но они уже могут говорить о грядущих тьме и бедствиях.
Здесь же в обсерватории находится и Теремон 762, репортёр-скептик, который считает предсказанное затмение свидетельством силы науки и окончательного поражения древних суеверий и предрассудков. Однако предсказания учёных ему и другим людям ужасно напоминают центральные положения хранителей Культа, остатков древней религии.
Этот миф рассказывает нам университетский психолог Шерин 501:
«Хранители Культа утверждают, будто каждые две с половиной тысячи лет Лагами попадал в колоссальную пещеру, так что все солнца исчезали, и на весь мир опускался полный мрак. А потом, говорят они, появлялись так называемые Звёзды, которые отнимали у людей души и превращали их в неразумных скотов, так что они губили цивилизацию, созданную ими же самими. Конечно, хранители Культа разбавляют всё это невероятным количеством религиозной мистики, но основная идея такова».(Здесь и далее перевод Д. Жукова)
Но для Теремона именно учёные Сароского университета смешали науку с «невероятным количеством религиозной мистики». И он бросает это обвинение в лицо ректору университета Атону 77:
«Сейчас не тот век, когда можно проповедовать Лагаму «приближение конца света». Вы должны понимать, что люди больше верят в Книгу откровений и их раздражает, когда учёные поворачивают на сто восемьдесят градусов и говорят, что хранители Культа были всё-таки правы…»
Но Атон перебивает его и возражает:
«Никто этого не говорит, молодой человек. /…/ Хотя многие сведения были сообщены нам хранителями Культа, результаты наших исследований свободны от культового мистицизма. «Факты суть факты, а так называемая «мифология» Культа, бесспорно, опирается на определённые факты. Мы их объяснили, лишив былой таинственности. Заверяю вас, хранители Культа теперь ненавидят нас больше, чем вы».
Тогда Теремон просит рассказать ему, на какие факты опираются учёные, предсказывая наступление всеобщей тьмы и безумия. И за час до великого катаклизма психолог Шерин даёт ему выпить и затем постепенно, мало-помалу знакомит его со всеми доказательствами.
Воистину перед нами удивительнейшая ситуация! Такова стала сила современной научной фантастики, что она способна обнаружить и описать даже планету подобную Лагаму с его шестью солнцами, обычно невидимой луной и невероятно сложным циклом смены дня и ночи.
Но, несмотря на всю свою уникальность и все диковины, Лагам оказывается почти копией современной Земли. Всё, что только может быть одинаковым на обеих планетах, и является одинаковым.
У людей Лагама есть зубы, пальцы и есть Адамово яблоко, которое дергается при каждом глотательном движении. У них красная кровь и они могут свистеть, потеть и хмурить брови. Они слушают радио и читают газеты. А в свободное время они любят кататься на роликовых коньках. Они работают фотографами, астрономами, плотниками и электриками.
На Лагаме, также как в Америке 1941 года, вино разливают по бутылкам, а пьют из стаканов, полы покрыты коврами, у одежды есть воротники, время измеряется в часах и минутах, безумцев сажают в сумасшедшие дома и вкалывают морфий, дабы успокоить их.
Даже текущее состояние общественного развития здесь и там идентично. На Лагаме в обществе основная традиционная религия была вытеснена и заменена рационализмом, наукой и техникой – точно так же, как в Западной культуре двадцатого века, которая сформировала самого Айзека Азимова и весь круг его читателей.
Но между двумя мирами есть и некоторые различия. Быть может потому, что люди на Лагаме живут при непрерывном дневном свете, их представление о вещах более рационально, нежели у землян. Наконец, имена у них в научно-утопическом духе содержат цифровую метку, например, Кинг 25 и Йимот 70, и они явно у всех такие. Даже пророк из древней «Книги откровений» носит имя Вендрет 2.
Но если жители Лагама при солнечном свете более здравомыслящи, чем мы, то эту свою способность они полностью утрачивают, когда света нет. Шерин рассказывает Теремону об одном из самых ярких примеров этой фобии – два года назад на всемирной выставке любители острых ощущений могли прокатиться по Таинственному Туннелю, пятнадцать минут езды в полной темноте. Большинство людей проделывали этот путь, дрожа от страха и затаив дыхание, однако кое-кто сходил с ума или даже умирал от страха.
Шерин знакомит Теремона с образчиком этого чувства, когда плотно задёргивает шторы, не допуская в комнату слабый свет от маленького красного карлика Беты. Почти тотчас же Теремон во тьме начинает чувствовать себя не в своей тарелке, и испытывает радость и нескрываемое облегчение, когда шторы вновь раздёргиваются.
Множество параллелей между Землёй и Лагамой становится тем более замечательным, когда мы видим, насколько история Лагама отличается от нашей собственной. Раз за разом доводили лагамцы свою цивилизацию примерно до её нынешнего уровня только ради того, чтобы потом всё уничтожить.
Шерин начинает исследовать этот процесс. Он сообщает:
«- Вы, конечно, знаете, что история цивилизации Лагама носит цикличный характер. Повторяю, цикличный!
- Я знаю, — осторожно заметил Теремон, — что это распространённая археологическая гипотеза. Значит, теперь её считают абсолютно верной?
- Пожалуй. В этом нашем последнем столетии она получила общее признание. Этот цикличный характер является… вернее, являлся одной из величайших загадок. Мы обнаружили ряд цивилизаций – целых девять,- но могли существовать и другие. Все эти цивилизации в своём развитии доходили до уровня, сравниваемого с нашим, и все они, без исключения, погибли от огня на самой высшей ступени развития их культуры».
Планета Лагам является истинным скопищем исчезнувших цивилизаций! Снова и снова, и снова люди строят, а затем всё рушат и всё забывают.
Развитие жителей Лагама как будто постоянно колеблется вверх- вниз, вверх-вниз, словно ванька-встанька, и каждый предыдущий виток истории полностью исчезает из памяти людей на следующем витке, кроме неполных и искажённых сведений, заключённых, например, в «Книге откровений». Их Каменный век лежит настолько далеко в прошлом, что они не знают о нём ничего и даже полагают, что люди в те далёкие дни не слишком отличались от очень умных обезьян, — которые, если учесть всю специфику развития цивилизации на Лагаме, являются ещё больше диковинными.
Но если кому-то нужно покончить с этими бесконечными кругами цикличной истории, то это именно людям. И так как они смогли, наконец, применить к этой проблеме инструменты современной науки и разобраться, в чём её суть, то им становиться по силам свершить этот подвиг.
В этом мире самой главной и передовой научной концепцией стала Теория Всеобщего Тяготения – теория настолько сложная и запутанная, что только двенадцать человек на всей планете способны понять. Шерин пересказывает Теремону – а также нам – эту теорию так:
«После того как Генови 41 открыл, что Лагам вращается вокруг солнца Альфа, а не наоборот ( а это произошло четыреста лет назад), астрономы поработали очень много. Они наблюдали, анализировали и точно определяли сложное движение шести солнц. Выдвигалось множество теорий, их проверяли, изменяли, отвергали и превращали во что-то ещё. /…/ Двадцать лет назад /…/ было, наконец, доказано, что закон всеобщего тяготения точно объясняет орбитальное движение солнц. Это была великая победа».
Однако есть одно пятнышко, омрачающее совершенство этой теории.


философ
Ссылка на сообщение 20 июня 2020 г. 18:46  
цитировать   |    [  ] 
ГЛАВА 13.
Смена отношений. (продолжение)

«За последнее десятилетие орбита, по которой Лагам обращается вокруг солнца Альфа, была вновь рассчитана на основе этого закона, и оказалось, что полученные результаты не соответствуют реальной орбите, хотя были учтены все возмущения, вызываемыми другими солнцами. Либо закон не был верен, либо существовал ещё один неизвестный фактор».
Именно Атон 77 – астроном, а не только ректор университета – сумел решить эту загадку, использовав данные, которые хранил, но не понимал Культ. Эта новая информация дала ему возможность предположить существование луны Лагама, обычно невидимой в ярком свете солнц, но именно она вызывает дополнительные возмущения в орбите Лагама. А потом во внезапной вспышке озарения Атон приходит к выводу, что этот спутник имеет такие массу, расстояние от Лагама и характер движения, что раз в две тысячи сорок девять лет неизбежно должен затмевать последнее, оставшееся на небе солнце Бетта. И ближайшее такое затмение должно случиться очень скоро.
Если мы сложим вместе все элементы этой загадки – загадку цикличного события, описанного в «Книге откровений»; загадку тьмы и её страшного воздействия на психику лагамцев; загадку гибели в пламени пожаров одной цивилизации за другой; загадку невидимой луны Лагама, — перед нами возникает картинка, которую Шерин предъявил Теремону.
Шерин заключает всё это так: «Сначала затмение (оно начнётся через три четверти часа) … потом всеобщая Тьма и, быть может, пресловутые Звёзды… потом безумие и конец света».
Так как Атон, Шерин и все остальные учёные весьма корректны, то очевидно, что одна загадка осталась неразрешённой: загадка природы Звёзд. И один сотрудник обсерватории пытается размышлять о них. Он предполагает, что это могут быть неизвестно-где-находящиеся солнца, которые лежат слишком далеко, чтобы заметить воздействие их тяготения. Может существовать целая дюжина или даже две дюжины таких солнц. Быть может, они находятся на расстоянии от Лагама в четырёх световых лет.
Эта блестящая идея поражает воображение журналиста Теремона. Он не может не воскликнуть: «Какую статью можно было бы соорудить из этого для воскресного приложения! Два десятка солнц во Вселенной на расстоянии восьми световых лет друг от друга. Конфетка! Таким образом, наша Вселенная превращается в пылинку. Читатели будут в восторге».
Но у Тремона может и не быть больше возможности напечатать новые сведения. Времена статей для воскресного приложения могут остаться в прошлом и не наступить снова, по крайней мере, ещё тысячу лет.
Вот уж край Беты исчез, скрытый тьмою, и тотчас же начинают расти слабость и тревога у Теремона. И он уже не может вести речи о наличии какой-то там невидимой луны или истинного значения мумбо- юмбо в «Книге откровений». Скоро таинственные Звёзды станут видны, и тогда отпадёт нужда во всяких умозаключениях.

Наконец наступает решающая минута полного затмения, которое мы видим вместе с Теремоном:
«Оцепенев от страха, он медленно приподнялся на одной руке и посмотрел на леденящую кровь черноту в окне.
За окном сияли звёзды!
И не каких-нибудь жалких три тысячи шестьсот слабеньких звёзд, видных невооружённым глазом с Земли. Лагам находился в центре гигантского звёздного роя. Тридцать тысяч ярких солнц сияли с потрясающим душу великолепием, ещё более холодным и устрашающим в своём жутком равнодушии, чем жестокий ветер, пронизывающий холодный, уродливо сумрачный мир».
Последний абзац с его очевидным, но явно ненамеренным каламбуром: находились ( шоун) и сияли (шон) был вставлен Джоном Кэмпбеллом. И хотя Азимов оставил этот кусок во всех последующих переизданиях «Ночепада», но он так и остался им недоволен. В нём не только отсутствовала холодность и неукрашенность стиля, к которым Азимов столь упорно стремился, но и содержит прямое упоминание Земли, против чего автор отчаянно боролся на протяжении всей своей повести.
Азимов был частично прав в своих негативных чувствах ко всему этому: никакому нормальному писателю не по нраву, когда правят его работу. Но частично он был и неправ.
Хотя Земля ни разу прямо не упоминается в течение всей повести, но, как мы уже говорили, и ещё будем говорить, её существование определённо подразумевается между строк. Поэтому этот изъян не является здесь значительным.
Что же касается отличия стиля написания абзаца от обычного азимовского стиля, то разве с помощью холодного , без прикрас современного стиля можно точно и адекватно изобразить момент открытия космоса. «Ночепад» являлся смесью старомодной наутастики и современной научной фантастики. Айзек Азимов же был слишком современным писателем-фантастом, и старые манеры письма наутастики «в багровых тонах», несмотря на все старания автора, с трудом давались ему.
Именно этот старомодный наутастический абзац со всем его «потрясающим душу великолепием», «жутком равнодушии» и «холодным, уродливо сумрачном миром» ставит большую эмоциональную точку в повести, которая в противном случае не являлась бы столь цельной. Разумеется, не сама тьма в «Ночепаде» настолько потрясает жителей Лагама и сводит их с ума, что сама лагамская цивилизация гибнет. Всё это происходит именно благодаря внезапному осознанию героев своей ужасной незначительности перед лицом космоса.
Ведь обычно жители на Лагаме живут в некой карманной Вселенной из шести солнц и относятся к ней как к объекту значительному, всё-при-нём. В самом могущем порыве своего воображения они могут представить себе и выдвинуть гипотезу о наличии некой скрытой Вселенной, в четыре раза больше, нежели их собственная. И после этого в один миг обнаруживают вдруг, что вокруг них находится великое море звёзд – даже не тридцать шесть сотен солнц, виденных нами, а тридцать тысяч Звёзд сразу становятся открытыми их взору.
Это внезапное осознание, что Вселенная на самом деле во много раз больше и сложнее, чем даже представлялось в воображении, действительно может остудить сердца и затуманить мозги у наших земных жителей века Техники, как заметил ещё Г.Ф. Лавкрафт. Если прибавить к этому ещё и тьму, то всё это в состоянии свести с ума несчастных уроженцев Лагама.
Однако после окончания повести и завершения последнего цикла цивилизации на Лагаме остаётся некая толика неопределённости. При виде Звёзд все люди, находившиеся в астрономической обсерватории – скептик-репортёр, здравомыслящий учёный и монах-фанатик – понимают, что без всякого уважения разваливается на куски всё, во что они ранее искренне веровали. Герои плачут, они рыдают, они кричат, они смеются истерическим смехом, ибо все они застигнуты врасплох неотвратимой Судьбой:
«Кто-то попытался схватить факел – он упал и погас. И сразу же страшное великолепие равнодушных звёзд надвинулось на людей.
А за окном на горизонте, там, где был город Саро, поднималась, становясь всё ярче, багровое зарево, но это не был свет восходящего солнца.
Снова пришла долгая ночь».
Так заканчивается «Ночепад».
…
Однако при всей своей тесной внутренней связи с Землёй, действие повести Азимова не имеет отношения ни к Земле, ни к Земным пророчествам. Как в любом современном научно-фантастическом произведении действие «Ночепада» протекает везде и нигде. Оно может обыскать всё время, всё пространство, все параллельные миры, дабы найти, наконец то, что искало – полное подобие наутастической ситуации: место, где цикличность истории и внезапно открывающая всё расширяющаяся Вселенная не только художественный вымысел, а являются истинным положением вещей.
Однако подобная задача требует больших усилий. Азимов должен был разобраться в невероятно сложной ситуации – шесть солнц одновременно, из которых в решающий момент остаётся светить только один красный карлик, до тех пор пока его затмение ставит предел и нагоняет ужас; планета по своему развитию физики и культуры двойник Земли недавнего прошлого; луна, которая почти всегда недоступна взору, цивилизация, люди, которых под воздействием сильных стрессов охватывает пиромания и амнезия – не одна из этих особенностей не должна быть забыта. А ещё за всем этим ярким и сложным фасадом скрывается призрак цикличности истории в виде грозди из тридцати тысяч солнц, скрывается, чтобы в решающий момент внезапно появиться и закричать «Бу-бу-бу!»
Но каких усилий всё это требовало. Даже только благодаря удалённости событий в пространстве и времени, нагромождении странностей и загадок в повести и совершенно особой наутастической ситуации «Ночепада», это произведение с его выдуманной цикличностью истории и странными космическими созданиями кажется нам не имеющей отношения к судьбе нашей Земли.
Эта двойственность «Ночепада» стала ещё одной причиной рассмотрения этой повести, как и современную научную фантастику.
Однако мы вправе игнорировать ситуацию, в которой сами находимся. Мы можем возжаждать знаний не менее Атона, Шерина или Теремона и вместе с ними по частичкам, по кусочкам собрать информацию, пока эти герои полезны для нас, и положиться лучше на собственное чувство здравого смысла. Когда жители Лагама сходят с ума, мы можем взять на себя заботы обо всём, что они утратили.
В то же время, однако, можем держаться на более приличном расстоянии от катастрофы. Мы знаем слишком много того, о чём понятия не имеют герои повести. И именно эти наши особые знания позволят нам избежать рока, который преследует Лагами, и рассмотреть эту обстановку со всей объективностью.
Примером этому служит тот факт, что самая страшная тайна Лагама вообще не является для нас тайной, и мы имеем это преимущество благодаря нашему более широкому полю обзора. Ибо мы не пугаемся темноты, способны выжить в ней и не сойти с ума. Мы немного разбираемся в лунах и во всяческих затмениях. Нам часто приходиться видеть звёзды, и нам знакомы научные концепции двадцатого века о расширяющейся Вселенной с её несчётным числом светил и галактик. Поэтому мы вправе пожалеть несчастных лагамцев, которые оказались вдруг один на один с тьмой и множеством звёзд, не вынесли этого зрелища и спятили.


философ
Ссылка на сообщение 21 июня 2020 г. 19:25  
цитировать   |    [  ] 
ГЛАВА 13.
Смена отношений. (продолжение)

Тем не менее, мы как будто постоянно принимаем особые сигналы из голов лагамцев, дающие нам возможность осознать и разобраться в ситуации, в которой мы сами находимся. В повести не упоминается напрямую Земля, однако аллюзии с земными событиями столь значительны, что не только помогают нам лучше разобраться в ситуации, но и придают этой истории максимальное правдоподобие.
Мы могли бы, например, сопоставить международную выставку с её Таинственным Туннелем с недавней Всемирной Нью-Йоркской Ярмаркой. Когда мы слышим о девяти уничтоженных огнём цивилизациях, то тут же вспоминаем о девяти раскопанных городах Трои, которые тоже сгорели до тла. Когда упоминается какая-то теория, которую способны понять лишь двенадцать человек в мире, мы как будто слышим отзвуки отношения простых людей к эйнштейновской Общей Теории Относительности. А если мы верим в обнаружение невидимой Луны Лагама по косвенным признакам, то только потому, что уже знаем о том, как благодаря гравитационным аномалиям была открыта планета Плутон.
Самая же значительная информация, поданная нам, та, которую учёные Лагама считают абсолютно верной – великое затмение, предсказанное ими, действительно происходит. Когда затмение начинается, мы уже знаем, что оно произойдёт. Джон Кэмпбелл пять раз предупредил об этом читателей.
Во-первых, это следовало уже из названия повести. Далее следовал эпиграф из Эмерсона и прекрасно оформленная Хубертом Роджерсом обложка журнала. Затем кэмпбелловское рекламное объявление, которое шло сразу за заголовком и прямо рядом с цитатой из Эмерсона и ставило вопрос: «Как бы повели себя люди, если бы они видели звёзды лишь раз в две тысячи лет»…
Но всё это были только краткие упоминания, в то время как в анонсе «Ночепада», который Кэмпбелл поместил в журнале предыдущего месяца в колонке «В грядущие времена», где подробно описал сюжет повести:
«В следующем месяце выйдет повесть Азимова   «Ночепад». Автора вдохновила на эту повесть цитата из Эмерсона, что на первый взгляд может показаться странным источником вдохновения для современного писателя-фантаста. Эмерсон как-то сказал: «Если бы звёзды вспыхивали в ночном небе лишь раз в тысячу лет, какой горячей верой прониклись бы люди, в течение многих поколений, сохраняя память о граде Божьем!»
«Ночепад» оспаривает это утверждение. Как будут люди верить – и во что – если бы звёзды показывались лишь раз в одно или два тысячелетия? Какая планета находится в системе, где имеется множество солнц, и там не бывает ночи, ибо всегда и везде на небе сияет хотя бы одно солнце. Но, однажды, раз за двадцать пять столетий, расположение светил оказывается таким, что наступает ночь.
И что же – что же тогда случиться? У Азимова свои соображения, и, по-моему, эта повесть доставит вам удовольствие!»
Несомненно, что Джон Кэмпбелл желал, чтобы читатели были полностью осведомлены об основных положениях «Ночепада» прежде, чем начали читать эту повесть. Видимо, он добивался того, чтобы столкнувшись со старомодным наутастическим сюжетом о злой судьбе Лагама, читатели не удивились бы. Чтобы они знали всё это заранее.
Демонстрируемый в «Ночепаде» дуализм может быть рассмотрен как проявление фундаментального принципа кэмпбелловской научной фантастики – что можно жить, страдать и познавать мир внутри некой вселенной и в то же время находиться в стороне и оттуда следить за обстановкой, поступками и их результатами.
Всё это позволяет нам найти ещё одну причину, по которой повесть Азимова является современной научной фантастикой. «Ночепад» не довольствуется тем, что беспомощно разводит руками, в то время как космос нечаянно разбивает в пыль кости очень высокоморального человека, как это произошло бы очевидно в обычном наутастическом произведении. В нём предлагается решение всех вечных проблем Лагама – примерно то же, что было предложено Л. Спрэгом де Кампом в его статье о направлениях истории «Наука постижения грядущего», опубликованной в «Эстаундинге» в 1940 году.
Именно это, это затмение, свидетелями которого здесь мы стали, не обязательно просто очередное явление звёзд Лагаму и гибель его городов, почти неотличимое от тех же ночей, что были до этой и будут после. Это падение цивилизации на Лагаме не обязательно означает просто падение ещё одной его цивилизации. Быть может, перед нами именно последний оборот вековечного цикла.
На этот раз, наконец, имелось-таки несколько месяцев, дабы подготовиться к грядущему бедствию. Учёные Сароского университета построили даже убежище против воздействия Тьмы и Звёзд. Они изобрели то, что сами назвали «механизмом для получения искусственного света»: мы же можем называть их просто факелами. В созданном ими укрытии – «Убежище» — находятся три сотни женщин и детей, и таким образом появляется возможность просветить людей. И так они оставят свои прежние научные достижения в целостности и сохранности.
Ширин уверяет Теремона: «Следующий цикл с самого начала будет знать истину, и, когда наступит следующее затмение, человечество, наконец, будет готово к нему».
Возможно, что Ширин неправ. Когда нынешнее затмение происходит, оно оказывается куда более тяжким испытанием, нежели представляли себе учёные, так что вполне вероятно, что Убежище будет не слишком надёжным.
Однако Ширин может быть и прав. И хотя точно мы не можем это знать, наши подозрения остаются. Есть только одна вещь, в чём это затмение принципиально отличается от затмений во всех предыдущих циклах. Это было именно наличие Убежища как шанса сохранить научные достижения.

Таким образом, в этом цикле люди воспользовались силами науки, чтобы разобраться, какие вселенские принципы действия влияют на их ситуацию и попытаться овладеть ими. Поэтому, если Убежище выживет, то когда ночь пройдёт, и утренний свет возвестит о начале новой эры, Лагама может окончательно проснуться и начать освобождаться от оков вечных повторений цикличной истории. И это является единственным жизнеспособным ответом, а иначе – бесконечная суета Лагама.
Современная научная фантастика позволяет читателям здесь, на Земле, брать уроки оттуда; в особенности для людей-бездельников, что увязли в своём веке Техники. Именно обращаясь к этим людям, «Ночепад» заявляет: «Есть выход из кошмара цикличности истории, выход из полной предопределённости вашего собственного падения. Станьте повелителем вселенских принципов действия и учитесь, как надо правильно поступать в тех обстоятельствах, которые вас заинтересуют».
Как наутастическое произведение повесть «Ночепад» написана о долгой, постоянно приходящей ночи. А как современное научно-фантастическое произведение – о решающем переходе от стадии, когда людьми управляли звёзды, к новой эре, где свобода человечества становиться, наконец, возможной.
Произведение, подобное «Ночепаду» не могло появиться на свет раньше или позже. Это было ощущением точки смены восприятий и реакцией на неё.
Мы можем рассматривать эту повесть как уникальный результат истинного сотрудничества двух равноправных авторов: редактора Джона В. Кэмпбелла-мл, очень долго и старательно пытавшегося найти решение проблемы Рока человечества, и его первого ученика, современного писателя-фантаста Айзека Азимова. Создав это произведение и в точности угадав время появления его на свет, они отметили пути перехода от века Техники, где судьба каждого человека была безусловно предопределена, к новому Атомному веку, когда всё стало возможным.


философ
Ссылка на сообщение 22 июня 2020 г. 18:23  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений

Это может сначала показаться парадоксальным, но самым первым результатом появления современной научной фантастики Джона Кэмпбелла в конце тридцатых годов стало радикальное сжатие масштабов научной фантастики, отход с великих просторов пространства и времени, которые так ярко маячили в воображении века Техники.

Однако уже с 1940 года романы, которые Кэмпбелл печатал в «Эстаундинге», отвечали этим новым требованиям. Действие всех трёх основных произведений происходило на Земле в недалёком будущем, без всяких межзвёздных перелётов и инопланетян. Повесть Хайнлайна «Если это будет продолжаться» (фев.-март) – о свержение в будущем американского религиозного диктатора. «Последнее затмение» (апр.-июнь) – создававшееся в то время, когда Гитлер вторгся в Польшу, развязав Вторую Мировую войну – о войне в Европе, длящейся поколение за поколением. И «Слэн» А.Э. Ван-Вогта (сент.-дек.) – о попытке неожиданно возникшего сверхчеловека справиться с подозрительностью, страхом и гневом обычных людей.

Когда тридцатые годы подходили к концу и страх перед Депрессией постепенно начал убывать, уменьшился спрос на эскапистские произведения, действия которых происходит в дальних уголках пространства и времени, и на произведения о непобедимости человеческой науки, и возрос интерес к вещам, где доказывалась бы возможность для человека быть и делать. Всё больше и больше читателей научной фантастики – подобно юному Айзеку Азимову – более или менее разбирались в науке своего времени и желали, чтобы произведения их любимого жанра каким-то образом были согласованы с известными фактами. Они хотели, чтобы научная фантастика являлась чем-то большим, нежели просто красивой выдумкой.

Мы уже знаем, что Э.Э. Смит и Джон Кэмпбелл, Л. Спрэг де Камп и Айзек Азимов сочиняли произведения, в которых цикличность истории человечества в будущем не имела полного господства. Но даже тогда, в 1939 и 1940 годах, задача представить себе будущее без бесконечных циклов расцвета и упадка цивилизации оставалась почти неразрешимой. Если история нашего будущего не циклическая, то какая она?

Как будет цивилизация будущего развиваться принципиально иным, отличным образом, и в чём будет отличие? Как будет выражено отличие этого принципиально нового будущего?
Вот какие вопросы стояли теперь на повестке дня.


И нашлось три писателя, которые в это время специально для «Эстаундинга» прилежно описывали то самое новое будущее, о котором мечтал Джон Кэмпбелл. Будущее, нечто вроде будущего мира Линзманов, только без Линзманов, Арисиан и грандиозных космических битв моралей.
Бывший морской офицер Роберт Хайнлайн разработал свою концепцию наступающих времён, превратив будущее из места с предопределённой природой и судьбой в место с множеством возможностей.
Канадский писатель А.Э. Ван-Вогт вовлёк сам себя в систематическое исследование высших существ, как людей, так и инопланетян.
И наконец, молодой, не знающий удержу Айзек Азимов собрал всё лучшее у Смита, Кэмпбелла, Уильямсона, де Кампа, Хайнлайна и Ван-Вогта и объединил это в собственном цикле произведений, где человечество захватило власть над Галактикой через тысячу лет после нашего времени.
Все эти важнейшие произведения – «История будущего» Хайнлайна, сочинения о суперменах Ван-Вогта и азимовский цикл «Основание» — чётко подходили для создаваемой Джоном Кэмпбеллом империи научной фантастики. На целое поколение главное направление развития научной фантастики было предопределено концепциями, которые были разработаны именно этими тремя авторами.


                    Сначала на авансцену вышел старший из этих трёх авторов –    Роберт Хайнлайн. Он начал писать в 1939 году в возрасте 39 лет, причём он имел не только большой жизненный опыт, но, может быть, и самое глубокое знание НФ из всех известных тогдашних писателей-фантастов. Уже в 1941 году, имея за душой всего два года писательского стажа, он был избран Почётным Гостем Третьего Всемирного Конвента Писателей Фантастов, проходившего в Денвере, штат Колорадо. До этого подобной чести удостаивались лишь Френк Р. Паул и Дюк Смит.
Роберт Ансен Хайнлайн родился в сельском окружном центре Батлере штат Миссури, 7 июля 1907 года. Он был третьим ребенком в семье, где впоследствии стало семь детей. В ранней юности его отец, кассир и бухгалтер, привёз свою семью на север, в Канзас-сити в поисках лучшей доли.
Юный Роберт был очень яркой, сильной и скрытной личностью, много размышлявшей о своём собственном пути в жизни. Не будучи хиляком , он всё же имел слишком мало данных для командных видов спорта. Он читал всё без разбору, за что приятели считали его зубрилой. Настоящей его любовью стала наука, он говорил всем, что хочет быть аспирантом, а на самом деле он страстно желал полететь на Луну.
В то же время юного Хайнлайна часто тревожили сомненья, что он не может ни с кем поделиться своей мечтой. Его семья и всё их общество являлось сепаратистами из так называемого Библейского пояса, общества религиозных фанатиков. Ещё ребёнком Роберт заметил огромную разницу между прочитанным и увиденным, в том числе в истинности понятия Бога. Он часто сомневался в психической нормальности обычной жизни взрослых, сомневался в реальности общества, сомневался в существовании всего и всякого, кроме самого себя.
Эти ощущения на протяжении долгой писательской карьеры Хайнлайна иногда проникали в его произведения. В предисловии к первому из подобных рассказов – «Они» ( «Анноун», апрель, 1941г.) – Хайнлайн сообщал:
«Идея этого рассказа основывалась на ощущении, которое я испытывал ребенком , будто всё, что я вижу, происходит специально для того, чтобы обмануть меня, будто люди занимаются совсем не тем, когда я смотрю на них, нежели когда я отвожу взор /…/ Этот мир состоит из двух частей – моего эго – уникального и безмерно одинокого ( моё внутреннее «я», то, с чем мы чаще всего имеем дело) – и всего внешнего, странного, непостижимого, и, быть может, враждебного».
А науку мальчик Роберт любил потому, что наука казалась ему непререкаемой истиной. Она была дорогой, ведущей за пределы его собственной ограниченности и ограниченности всего его окружения.
В третьем опубликованном рассказе Хайнлайна «Реквием» («Эстаудинг», 1940 г.) Д.Д. Гарриман – старый финансист, который способствуя когда-то организации космических полётов, но сам так никогда и не смог побывать на Луне – вспоминет научные мечтания своей юности. Явно отражая и мысли самого Хейнлайна, он говорит:
«Я не был каким-то особенным; тогда имелось множество подобных мне ребят: радиоманов, строителей телескопов и влюблённых в авиацию. Мы организовывали научные кружки, лаборатории в подвалах и общества любителей научной фантастики – ребята, которые черпали свой идеал в новых номерах «Электрикал Экспериментера», а не в романах. Мы не мечтали о богатстве и славе, мы мечтали только построить космический корабль».
В тринадцатилетнем возрасте Хайнлайн сумел разрешить то невысказанное противоречие, которое он ощущал между диктатом «Библии короля Якова» и её комментариями и своей мечтой построить ракету и улететь к другим мирам. И всё это потому, что он прочитал труды Дарвина «Происхождение видов» и «Происхождение человека» и понял, что является не правоверным христианином, а научным вольнодумцем.
В конфликте между своим непосредственным окружением и чувством истины Хайнлайн выбрал себе опору на науку и скептицизм. Он решил, что будет сомневаться во всём, в чём сможет усомниться, проверять всё, что сумеет проверить, смотреть на всё и ничто, а мысли свои держать при себе.
В школе он стал капитаном команды спорщиков-скетиков. Вилл Дьюрант стал для него ключом к философии; Хайнлайн говорил: «Он первый ввёл меня в широкий круг философов, и я прочитал их всех и жадно усвоил их всех». Хайнлайн искал и жадно прорабатывал книги всех насмешников и скептиков, какие могли только ему предложить скептичные двадцатые годы: почти всего своего земляка по Миссури Марка Твена; Амбреса Пирса, автора «Словаря Сатаны»; драматурга-провокатора Джорджа Бернарда Шоу; и главного иконоборца своего времени Г.Л. Менкена. Он читал все виды запретной литературы в поисках того, что он даже не предполагал узнать.
Более всего, однако, Хайнлайн оттачивал свой ум на НФ. Он поглощал любой обрывок этой литературы, какой только мог отыскать. До тех пор, пока он не начал писать сам, чтение научной фантастики являлось любимым его время препровождением.
Он ступил на свой путь вопреки родительскому влиянию. Целое поколение писателей фантастов от Джека Уильямсона до Айзека Азимова открывали жанр НФ на страницах «Эмейзинг сториз». Не став среди них, Хайнлайн начал читать её на много раньше и впитывал в себя всё разнообразие этой литературы.
Он был читателем и научно-популярных журналов Хьюго Гернсбека «Электрикал Эксперементер» и « Сайенс энд Инвеншн». Он читал старые, зачитанные до дыр, бульварные романы Френка Рида-младшего и новые детские книжки Тома Свифта по мере их выхода. Он читал «Олл- Стори» и читал «Аргоси». А когда в начале двадцатых годов появился «Вейнд Тейлз» он начал читать и его.
В те же дни до появления «Эмейзинга» читателям научной фантастики приходилось самим для себя определять, что это такое. А для юного Роберта этот выбор был необычайно широк. Он открывал для себя Жюля Верна и Г.Д. Уэллса, но вместе с ними Льюиса Кэрролла и Л. Фрэнка Баума. Он читал Джека Лондона и Эдгара Райса Берроуза, но ещё и Джеймса Бренча Кэйбелла и Г.Д. Лавкрафта.
А так как он очень любил науку в НФ Хайнлайн придумал для себя научно обоснованную историю будущего, одну из бесчисленно возможных. Иногда он даже отваживался на высказывания подобные следующему: «более точно было бы назвать этот вид литературы « литературой размышления», а собственно «научная фантастика» станет лишь одним её подразделом.
Из всех прочитанных им писателей-мыслителей самое большое влияние оказал на него Г.Д. Уэллс. Уэллс высказывался о радикально ином будущем и принципиально лучшем обществе, а Роберту, который ещё в детстве сомневался в надёжности и самой реальности окружающего его общества, не могло это не понравиться. Более того, Уэллс выдвинул весьма привлекательную идею о научной элите посвящённых, взявшей общество под контроль – от Самураев в «Современной утопии» (1905 г.) до самообразованного общества в «В начале заговора» (1926 г.), и Роберт мог представить себя в рядах такой элиты.
В последних классах школы Хайнлайн был образцовым учеником, школьным политиком и возглавлял юношеское общество (РОТС). Однако однокашники уже догадывались об его истинной природе. «Школьный ежегодник» за 1924 год под его фамилией они написали: «Ему мало четырёх измерений, он всегда думает в рамках пяти измерений».
Весь свой последний год в школе Роберт потратил на написание писем и активное участие в политике своего пояса, чтобы пройти в одно из военных училищ( ему было всё равно в какое) с помощью сенатора от Миссури Джеймса Рида, создателя машины Босс Пендергаёт. Первоначально ему было отказано, но со временем его усердие было вознаграждено, и он получил направление в Аннапоми.
В Морской Академии Хайнлайн был на седьмом небе от счастья. Он стал элитой среди интеллектуальных просвещенных молодых людей, он преуспел в своём выборе. Эта Академия превратила его деревенщину из Миссури в джентльмена. В1929 году он был двенадцатым в своём классе, а мог бы закончить Академию и пятым, если бы не многочисленные придирки.
Служба на флоте позволила Хайнлайну пожить какое-то время в Гринвиче, а ещё дала ему возможность повидать мир. Он служил на линкоре и на эскадренном миноносце, а ещё артиллерийским офицером на одном из первых американских авианосцев «Лексингтоне».
Уже в 1930 году он начал хранить первые из многочисленных вырезок из газет и журналов о тенденциях в обществе и колебаниях в общественной жизни в Америке. И он продолжал читать всё, что попадало только под руку, в том числе, конечно, и новые журналы научной фантастики: новый, без Гернсбека, «Эмейзинг», «Вандер сториз» и «Эстаундинг сториз оф супер — Сайенс».


философ
Ссылка на сообщение 23 июня 2020 г. 18:10  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)

Однако в 1934 году его райской жизни подошел конец. После одной тяжелой вахты он слёг и у него обнаружили туберкулёз, болезнь с неопределёнными признаками. И почти тотчас же он оказался уволенным с флота и в возрасте 27 лет переведён на полную пенсию по инвалидности.
Хайнлайн быстро поднялся с постели и решил изучать физику и математику в ЮСЛА. Но вскоре снова надорвался и с ним произошел рецидив болезни. Ему пришлось уйти из учебного заведения, и он навсегда покинул Колорадо.
Наступил очень трудный и многоступенчатый период жизни Роберта Хайнлайна. Он молод, высок и красив. Он очень ярок и талантлив, и кажется нет такого дела, где он не сумел бы добиться успеха, стоит ему только захотеть. Он может делать радио. Он умеет класть камни. Он разбирается в баллистике. Он может командовать войсками. Он в состоянии спроектировать и построить дом, выполнив, если понадобится, все строительные работы. С рабочими он может быть груб и жесток, но на официальных обедах он умеет пользоваться вилкой. Он знает толк в философии, экономике, психологии, семантике. Вообще он знает тысячу различных вещей.
Но тогда после жестокого удара судьбы, когда тело отказывалось ему повиноваться, все его глубокие знания, разнообразные его умения и само чувство посвященности стало никому не нужно. Если он не в состоянии больше быть уэллсовским самураем, что ему теперь делать? Чем заниматься?
Он пробует одно занятие за другим. Он добывает серебро и торгует земельными участками. Но ни одна из этих работ не может полностью его устроить. Наконец, в начале 1939 года он решает заняться политикой. Он вступает в Калифорнийскую организацию демократической партии и пытается лишить парламентского мандата полномочного представителя от своего штата, но не набирает достаточного количества голосов.
В этой компании Хайнлайн не только потерпел поражение, но и понёс большие финансовые потери и влез в долги. И тогда он вспомнил, что видел в « Триллинг вандер сториз» объявление о конкурсе любительских произведений с первым призом 50 долларов. Принять участие в этом конкурсе и получить премию являлось для него в этот момент сочетанием полезного с приятным.
Чем больше думал об этом Хайнлайн, тем более серьёзной представлялась ему мысль, что если он приложит достаточно сил, то сможет написать научную фантастику. Ведь он перечитал практически всю НФ. А однажды, когда у него миновал очередной приступ туберкулёза, он забавы ради начал разрабатывать пространный квазиисторический доклад о приходе к власти в Америке религиозного диктатора, окончательном крахе этого правления и установлении нового рационального общества. Таким образом, Хайнлайн не видел причин, которые помешали бы ему, приложи он достаточно сил, добиться коммерческого успеха для своих произведений.
И тогда он сел и за четыре дня написал рассказ под названием «Линия жизни». Главный герой этого рассказа Хьюго Пинеро изобрёл машину, которая в состоянии точно предсказать будущее каждого человека персонально и на любой срок, а затем он и его машина наталкиваются на сопротивление в окружающем их обществе. Рассказ начинается не с изобретения этой машины, а с попытки Пинеро зарегистрировать свою уже изобретенную машину в скептически и даже враждебно настроенной Академии Наук. А в конце его изобретатель гибнет – убитый – в тот самый момент, когда он запрашивает предсказание своей собственной судьбы.
Многое в этом рассказе , в том числе полная предопределённость судьбы, оставалось ещё старомодным. Но в целом он был весьма нов. «Линия жизни» стал свежей, кипучей, полудоверительной и очень большой информацией о жизни общества – более похожий на произведения Пола Галлисо, печатавшегося в элитном журнале « Колльер» ( «Углекоп»), нежели на обычную продукцию бульварных журналов научной фантастики конца тридцатых годов.
Когда Хайнлайн перечитал свой рассказ, то счёл его слишком хорошим для «Триллинг вандер сториз» и он дерзко послал его в «Колльер». Однако там рассказ не был принят, видимо им не нужен был ещё один Пол Галлисо. К тому же в ту пору они ещё не признавали научную фантастику.
Думая о том, что же делать дальше Хайнлайн вспомнил, что Джон Кэмпбелл, новый редактор «Эстаундинга», заявил о непрерывном соревновании авторов на страницах его журнала и что редакция рада всем. А так как «Эстаундинг» платил по пенсу за слово, опубликование рассказа на 7000 слов принесло бы автору гонорар в 70 долларов.
Поэтому Хайнлайн послал свою рукопись в «Эстаундинг», а Кэмпбелл не только принял её, но немедленно отослал за неё деньги. Сочтя, что дело пошло, Хайнлайн решил продолжить. Он написал второй научно-фантастический рассказ «Придурок» о молодом гениальном математике Эндрю Джексоне Либи, которого обнаруживают среди группы строителей космической станции. Кэмпбелл тут же купил и его.
Но всё не могло продолжаться так легко до бесконечности. Хайнлайн вначале своей писательской карьеры обладал простым, четким, современным стилем, глубоким знанием научной фантастики, широким кругозором, опытом, собственным на всё мнением, и прекрасным чутьём на колебания в обществе – авторов с таким качеством Джон Кэмпбелл и искал в 1938 и 1939 годах. Но Хайнлайн не имел ещё чувство вселенских действий, ему ещё предстояло научиться этому. И ещё он должен был научиться тому, какие герои и отношения приемлемы для Кэмпбела, а какие — нет.
Некоторые герои произведений Хайнлайна не находили отклика у большинства читателей бульварных научно-фантастических журналов в 1939 году. Так третий рассказ Хайнлайна «Да будет свет» об изобретении экологически чистых и эффективных солнечных батарей двумя учёными физиками Арчи Дугласом и «биохимиком и экологом» Мэри Лу Мартин — о сопротивлении, которое оказывают им энергетические компании и как им удаётся-таки подарить своё изобретение народу. Такой вот типично гернсбековский сюжет, но в нём имелось несколько фривольных местечек и это оказалось достаточно, чтобы Кэмпбелл отклонил рассказ. И даже, когда в мае 1940 года он был опубликован под псевдонимом Лайл Монро в журнале Фреда Пола «Супер Сайенс сториз», нашлись читатели, которые сочли этот рассказ грязным и непристойным.
Отношение Хейнлайна к жанру НФ сформировалось в десятых – двадцатых годах, и они включали для него все виды «литературы размышления». Свои первые три рассказа Хайнлайн написал в бесцветном и достоверном неогернсбековском стиле, и единственно свежей струёй в них было рассмотрение собственных интересов в контексте реакции общества. После этого Хайнлайн решился на создание более неординарных произведений.
Следующий рассказ, который он написал , назывался «Однажды». В нём профессор «теоретической метафизики» вместе со своими студентами посредством « гипноза и внушения» перемещают себя в разнообразные альтернативные миры, которые лучше соответствуют их подлинной натуре. Однако, кроме постоянных перелётов из одного мира в другой, больше в рассказе ничего существенного не происходит. По сравнению с другими ранними рассказами Хайнлайна этот кажется слишком тусклым и вялым.
Ещё в 1939 году он написал любимое своё произведение, короткую повесть «Утраченное наследство». В ней молодой доктор и его смешанная команда парапсихологов объединяют свои силы с мистиками, засевшими на горе Шаста в Калифорнии, в том числе с архискептиком Амброзом Бирсом, который обычно считается исчезнувшим из Мехико в 1914 году в возрасте 72 лет. Учёные вместе с мистиками ( и с Маленьким разведчиком) ведут психологическую войну против «самых подлых и регрессивных слоёв общества, ярых противников человеческих свобод и человеческого благородства – гангстеров, коррумпированных политиков, продажных адвокатов, телефонных проповедников, капиталистов-потогонщиков, мелких властителей, главных торговцев человеческими бедами и угнетателей: сами знатоки в промывке мозгов и сознают опасность свободы распространения знаний, с самыми ужасными существами…».
Короче говоря, практически с самого начала Хайнлайн решил продекларировать один из основных своих тезисов: о том, что настоящая истина отлична от того, что считает истинным общество. Он хотел написать повесть, где все пороки и недостатки общества терпят поражение, а свобода побеждает. Он желал донести до всех свои еретические и странные мысли, которые часто посещали его, когда он был ребёнком. И он был готов использовать все средства, которые представляла ему НФ в широком своём понимании, дабы сказать то, что ему хотелось сказать.
Однако Кэмпбелл был более ограниченным и к тому же сторонником чистоты жанра. Но он не собирался публиковать вялые оккультные истории ни в «Эстоундинге»,ни в «Унноуне». Он изо всех сил стремился изжить подобные материалы со страниц своих журналов. Поэтому он был весьма недоволен этими двумя произведениями и ещё некоторыми более или менее тривиальными рассказами Хайнлайна.
Фактически сразу же после первого успеха «Линии жизни» и «Придурка» Кэмпбелл отверг четыре подряд произведения Хайнлайн. Молодой Фред Пол счёл это главной ошибкой редактора и с удовольствием отобрал несколько рассказов для своих собственных журналов. Но Кэмпбелл был уверен, что знает, что делает. Он создавал современную научную фантастику и требовал от Хайнлайна правдоподобных аргументов и вселенских принципов действия: этого и ничего кроме этого.
В своей сути, образовании, системе ценностей и даже в своих предрассудках у этих двух человек – Кэмпбелла и Хайнлайна – было слишком много общего. Оба они были очень энергичными, самовольными инженерами Атомного века, поэтому конфликт между ними был неизбежен, а потом они должны приладиться друг к другу и будут друг другу помогать. Мы уже видели, как Кэмпбелл управлял писателями и направлял их энергию на то, на что он сам желал. Но Хайнлайн и сам умел командовать людьми. Следовательно, несмотря на то, что Хайнлайн жил на одном конце континента, а Кэмпбелл – на другом, их взаимоотношения не могли быть уж очень легки.
Вначале все козыри были у Кэмпбелла. Ведь Хайнлайн отчаянно нуждался в деньгах, которые он получал за свои научно-фантастические произведения. А Кэмпбелл был самым лучшим и надёжным партнёром на рынке научной фантастики.
Поэтому Хайнлайн отступил, он внёс изменения в свои произведения согласно требованиям и претензиям Джона Кэмпбелла. Там, где он был мягок, он очерствел. Там, где он был смутен, он чётче расставил акценты. Его требования к достоверности стали жестче и в то же время гораздо утончённее и умнее. И он согласился с идеей вселенских принципов действия.
Вспомним, что Айзеку Азимову понадобилось два с половиной года встречаться с Кэмпбеллом, чтобы понять, что требует от него редактор. Хайнлайн же наоборот, быстро ко всему приспособился, так как имел уникальную подготовку к профессии писателя-фантаста. В результате он быстро приноровился к требованиям Кэмпбелла и смог продать редакции четыре ( а позднее и пятое) из десяти первых своих произведений.
Поворотным моментом для Хайнлайна стало созданное им через четыре месяца после «Придурка» седьмое произведение, и третья опубликованная повесть «Если это будет продолжаться».
Именно это произведение — заключенное в форму бульварной фантастики повесть о старом враге писателя, угрозе религиозной диктатуры – стало для Хайнлайна счастливым открытием, как написать такое произведение, чтобы Кэмпбелл его не просто купил, а с руками оторвал. Если сочинить историю о том, как вселенские принципы действия работают в будущем, в эту историю можно включить и тайную секту и восстание. И если детали будут достаточно достоверны, чтобы удовлетворить Джона Кэмпбелла, он может найти место и для основательной дозы оккультизма.
Результатом этого компромисса целей стало то, что действие повести «Если это будет продолжаться» происходит в забавном, не имеющем ранее аналогов в жанре НФ, мире будущего. Вещи в этом мире весьма отличны, от ныне существующих, но странно нам близки.


философ
Ссылка на сообщение 24 июня 2020 г. 18:42  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)

В начале повести молодой офицер, человек высоких идеалов Джон Лайл назначен в гвардию внешних апартаментов религиозного диктатора грядущих Соединённых Штатов. Этот гражданин из будущего (чья фамилия совпадает с девичьей фамилией матери писателя) кое-что сообщает нам о самом себе. И в контексте научной фантастики, какой она была тогда, вот что он должен сказать и как он говорит о всём окружающем как о чудесном, вольном и странном. Послушаем:
«Тогда я был молод, только недавно закончил Вест Поинт и служил гвардейцем в Ангелах Божьих, личной гвардии Воплощенного Пророка.
С самого рождения моя мать посвятила меня Церкви, и меня принесли почтить и поклониться моим духовным старцам. В восемнадцать лет мой дядя Абсолом, отец-дьякон, постарался, чтобы при распределении Совет Старейших направил бы меня в военную академию.
Я был счастлив в Вест Поинте. Идеи службы казались мне верными и современными. Я никогда не сидел без дела. Напротив, я всегда наслаждался трудом: в пять подъём, два часа молитвы и медитаций, затем лекции и практические занятия по многочисленным аспектам военного образования: стратегии и тактике, теологии, психологии толпы, основ чудес. В полдень мы практиковались с вихревыми пистолетами и бластерами, упражнялись на танках, закаливали себя упражнениями – отличная монашеская жизнь в казармах. Я просто был создан для неё.
А сейчас, вопреки всем молитвам и постам, я иногда завидую своему брату Лемюэлю, который наслаждается почти полным отсутствием дисциплины в Ракетном Патруле. Там ему не приходиться возиться с ритуальными копьём и щитом, с чем я должен постоянно иметь дело. Я похлопал мой турбопистолет. Вот моя настоящая защита от всех дьявольских происков против священной особы Пророка».
Вот так! Всего в нескольких абзацах мы можем увидеть основную черту писателя-фантаста раннего Хайнлайна , собирателя и объединителя: искренней веры в науку Хьюго Гернсбека, альтернативные общества Г. Д. Уэллса, набор анахронизмов и повествование от первого лица Эдгара Райса Берроуза. Хайнлайн объединил всё это – в форме научной фантастики – в рассказе о том, что чувствуешь, когда растёшь настолько скованный правилами христианского фундаментализма, что даже почти не замечаешь своей несвободы.
И что за странный мир предстаёт перед нами? Воображаемые Соединённые Штаты настолько изменились, что в них правит Воплощённый Пророк. И тем не менее в этом мире имеется множество хорошо знакомых нам чёрточек. Вест Пойнт продолжает оставаться военной академией. Цинциннати и Канзас-сити по-прежнему существуют и являются городами. Даже «Нью — Йорк таймс» продолжает издаваться и читаться.
На таких парадоксах и юморе основан стиль Хайнлайна – подобно представлению теологии, психологии толпы и «основ чудес» в качестве неотъемлемой части военного образования вместе с такими хорошо известными всем понятиями, как стратегия и тактика. А ещё есть сопоставление несопоставимого, как, например, архаичные понятия «щит и копьё» размещены между футуристическими «Ракетным патрулём» и «турбопистолетом», но которое делается для нас правдоподобным благодаря дополнительному объясняющему термину «ритуальный».
Таким образом из безыскусного рассказа главного героя, хороших и дурных черт мира и даже несоответствия одного слова в фразе последующему внезапно возникает нечто, ни на что не похожее. Мы обнаруживаем себя не только в мире отличного от своего собственного, но узнаём в нём множество знакомых чёрточек и далее мыслим и принимаем решения в рамках этих известных понятий.
Очевидно, что в чём-то этот мир продвинулся вперёд, а в чём-то сделал шаг назад. И в этом тоже что-то есть нечто новое.
В течение всего века Техники общество было для НФ неразъёмное. Социальный прогресс и прогресс технический шли рука об руку. Если общество шло вперёд, то всё прогрессировало, а если регрессировало, то сразу и целиком. Цивилизация пала.
В начале своей карьеры Роберт Хайнлайн полагал, что технический прогресс как то связан с прогрессом общественным. Космическое путешествие в «Придурке», втором его рассказе, считалось, что действие происходит в более далёком будущем, после того как свергли Пророка и установили более справедливое общество.
Однако к моменту написания Хайнлайном повести « Если это будет продолжаться» автор несколько изменил свои взгляды. С точки зрения нового Атомного века общество и Вселенная кажутся большой мозаикой, которая состоит из множества мельчайших элементов, независимых друг от друга и способных прилегать друг к другу всевозможными способами. Как говорит про себя один из героев рассказа «Однажды»:
«Всем этим изменениям и комбинациям как будто нет конца . Ни в материи, ни в сознании».
Эта мысль является ключевой для понимания хайнлайновского общества будущего в повести «Если это будет продолжаться». Он рассматривал его , как если элементы нашего современного общества были бы перенесены в будущее, причём одни из них прогрессировали бы, другие регрессировали, а третьи остались как есть. И эта новая комбинация может привести к такому сочетанию элементов, что возникнет такой вот мир, где сошлись вместе копья, Вест Пойнт и Ракетный патруль.
Суть нового метода Хайнлайна сочетание дотоле несочетаемых факторов видна уже в названии этой повести. Этот приём можно назвать экстраполяцией. Математическим термином, который вскоре станет для научной фантастики общим средством.
Уже после прочтения нескольких абзацев повести Хайнлайна можно предположить, что власть в Америке будущего Воплощённый Пророк захватил путём заигрывания с массами, переворота и насильственного внедрения ложной идеологии. И уже из словарного запаса главного героя видно, что Джон Лайл – парень, который с первых строк вызывает у нас симпатию – скорее всего обманывает сам себя и настолько сформирован обществом, в котором он вырос, что не может осознать истинное своё назначение, которое было ему уготовано с рождения.
Эти новые языковые изыски в НФ для достижения большего эффекта были не случайны. Ведь ранее Хейнлайн учился у главного лингвиста Альфреда Корцибски новой лингвистической дисциплине, занимался изучением истинной природы значений и использованием символов и их изменений во времени. В повести «Если это будет продолжаться» мы видим, что само использования языка в целях эффективной пропагандой стало точной наукой.
Это объясняет Лайлу его друг и товарищ, более умный и опытный Зебадия Джонс:
«Эмоциональное наполнение любого слова находиться в сложной и изменяющейся зависимости от контекста; пола, возраста и занятий слушателя; места и множества других вещей. Если разобраться во всём этом разнообразии, то поймёшь, что хочешь ты этого или нет, но определённое слово, если сказать его определённому типу слушателя, может вызвать у этого слушателя симпатию, антипатию или просто безразличное отношение к тебе. Статистические исследования учат нас, как правильно пользоваться своим языком, чтобы выразить ту или иную эмоцию».
И потом он добавляет: «В словах есть своё волшебство, если, конечно, умеешь правильно ими пользоваться».
Именно любовь одной из служанок Пророка открыла Джону Лайлу на многое глаза. Он начинает постигать истинную суть теократии, держащейся на цинизме, репрессиях и эксплуатации. И очень скоро он вместе с Зебом вступает в ряды Кабалы, революционное подполье, которое стремиться свергнуть власть Пророка.
Истинная суть Кабалы, этой небольшой элиты знающих правду, ещё более интересна. Пусть ни разу прямо не упомянутые, а только намёком, аллюзиями и недомолвками, но возникает ощущение, что это франкмасоны, то самое тайное мистическое общество, которое сыграло ключевую роль в Американской и Французской революциях восемнадцатого столетия.
Тем не менее, причиной победы новой революции в Америке стали не мистические откровения, а эффективно использованные вселенские принципы действия. При хорошем исходе дела, свержении теократии и установлении нового режима, более либерального или менее авторитарного, повстанцы готовы продолжать морочить голову и манипулировать людьми точно так же, как это делали Пророк и его легион, против которого они с таким пылом выступали.
Сигналом к началу решительного восстания послужило фальшивое ежегодное обращение к народу Пророка, который и сам был подделкой. Каждой весной Неемия Скуддер, Первый Пророк при свидетелях восстаёт из своего нынешнего воплощения и одобряет решения своего наместника. На этот раз, однако, в ежегодную речь были внесены некоторые изменения, поэтому Скуддер появился , но тут же объявил нынешнего пророка Сатаной и призвал народ уничтожить его. Несмотря на то, что всё это обман, множество простых людей поднимаются против Пророка.
Более того, когда революционеры захватывают власть, как превратить людей с промытыми мозгами в независимо мыслящих граждан:
«План, который предложили Колонел Новак и Зебадия, заключался в подготовке людей к свободе мысли и поступков. Они предложили немного-немало , как перестроить массовый настрой с помощью гипноза. Техника была проста, проста, как всё гениальное. Они сняли фильм, в котором смешались история, критика теологии, простейший общий курс наук, описание научной точки зрения на философию и возможности человека и так далее. На уровне сознания всё это, конечно, невозможно было усвоить за один раз, но они хотели научить людей всему этому при помощи лёгкого гипноза. Более ста миллионов человек должны были подвергнуться быстрой переориентации, а затем ещё раз, чтобы быть достаточно уверенными. Пока человек не прошёл две проверки, мы не могли счесть его свободным гражданином демократической страны. Мы должны были научить их думать самих, отвергать догмы, не верить авторитетам, быть терпимыми к разнице мнений, и на всё иметь собственное мнение – научить тому, что в Соединённых Штатах было почти неизвестно на протяжении многих поколений».
Это определённо пусковая мысль Атомного века в своей наименьшей притягательность. И когда Хейнлайн подготовил дополненное и расширенное издание своей повести в книге во время войны в Корее 1953 года, он отверг эту психологическую переориентацию всей Америки как совершенно не приемлемое решение. Когда его предложили – уже не Зеб Джонс и Колонел Новак – Хейнлайн описывает, как встаёт старик похожий на «рассерженного Марка Твена» и заявляет:
«Свобода не может быть людям «навязана»! Свободный человек свободен, потому что волен и предпочитает идти всегда своей собственной дорогой, и нельзя его каким бы то ни было образом направлять. Мы не должны сражаться, наши собратья не должны проливать кровь и умирать, чтобы менять систему управления, независимо от того, как сладки их побуждения».
И почти тот час же старик падает замертво, успев поставить заключительную точку.
В 1939 и 1940 годах, наоборот, такое развитие науки на изменение направления мышления человека могло показаться работой гения, знакомого с применением последних данных науки в честном деле.
Мы, конечно, понимаем, если не обратить внимания на все вышеупомянутые находки и новшества, повесть «Если это будет продолжаться» превратиться в слабую и неловкую пробу пера начинающего писателя. Но в других рассказах Хейнлайн прибегает к более доверительной интонации и в то же время учитывает уроки, которые он вынес из своего писательского опыта.
Рассказ «Реквием», который Хейнлайн написал почти тотчас, уже учитывает новую идею, что социальный и технический прогресс могут развиваться независимо друг от друга.
Самой старой и заветной мечтой Хейнлайна было полететь на Луну. Но космические путешествия всегда казались ему делом далёкого будущего, что было отражено уже в рассказе «Придурок». Это было нечто, чего надо было ждать до лучших дней, когда общество станет достаточно развитым, чтобы справедливо оценить эту цель и добиться её.
Но если технические достижения не зависят от общественного прогресса, то, значит, что люди, быть может, достигнут Луны уже при жизни Хайнлайна. Один энергичный человек, которого общество не понимает и которому оно даже мешает, способен, приложив все силы, осуществить эту мечту. А если этот человек стал столь стар и слаб к тому времени, когда космические путешествия сделались былью, что общество не может позволить ему осуществить свою самую заветную мечту , то почему бы ему не нарушить подобный общественный закон, «Правила безопасности в космосе» и любой ценой достичь таки Луны.


философ
Ссылка на сообщение 24 июня 2020 г. 18:44  
цитировать   |    [  ] 
В рассказе «Реквием» действие происходит в конце двадцатого века в Америке, относительно нам знакомой. В начале, его старик Д.Д. Гарриман осматривает старую лунную ракету на всеамериканской ярмарке в Бейте, штат Миссури – именно там, в небольшом городке Бутлере родился когда-то сам Хайнлайн. А в конце рассказа Гарриман умирает блаженной смертью на Луне:
«Сердце его наконец успокоилось. Все боли разом прекратились. Он был там, куда стремился всю жизнь, его желание исполнилось. Он был на Луне!»
В следующем фундаментальном рассказе Хейнлайна «Дороги должны катиться» («Эстаундинг», июнь, 1940 г.) был сделан ещё один шаг вперёд от осуществления его самой заветной мечты. В нём демонстрировались черты новой техники будущего и рассматривались проблемы нового общества, но действие отодвинуто на тридцать лет в будущее.
Одним из факторов, которые проницательно угадывает Хайнлайн, стала неизбежная постоянная нехватка нефтепродуктов, из чего автор предполагает, что это может повлиять на возможность существования личных машин.
Другим фактором стало появление самодвижущихся дорог. Эту идею о подобной черте грядущего общества дважды использовал Г.Д. Уэллс в повести «История из наступающих дней»(1897 г.) и в романе «Когда спящий проснётся»(1899 г.). А когда первое из этих произведений переиздал в апрельском за 1928г. номере «Эмейзинга» , Фрэнк Р. Паул изобразил одну из подобных дорог на красочной, хорошо западающий в память, занимающей целую страницу иллюстрации. Хейнлайн же рассматривает эти движущиеся дороги в качестве счастливого соперника устаревших автомобилей.
Третьим решающим фактором в новом образе будущего стали «Дарлас-Мартин приёмные экраны солнечных лучей» , открытие которых Хайнлайн описывал в своём третьем фривольном рассказе «Да будет свет». Здесь они служат источниками энергии для катящихся дорог.
Сведя эти факторы вместе, Хайнлайн получает принципиально новое американское общество образца 1970 года, где люди живут вдоль линий катящихся дорог. Это нельзя назвать социальным прогрессом. В целом это новшество с самыми разнообразными следствиями. Возникает новый слэнг, новые профессии, привычки и мечты, и новые проблемы.
И это всего за тридцать лет!
В век Техники общество казалось чем-то прирождённо стандартным, одинаковым и стабильным. Представлялось, что только с помощью огромного внешнего толчка можно изменить само общество. Поэтому внимание века Техники было сосредоточено, с одной стороны на нашествиях и катастрофах, а с другой — на ужасе перед застоем и упадком в обществе.
Новые произведения Хайнлайна несли в себе совершенно иную идею: будто общество постоянно изменяется, что является естественным результатом изменений в обществе и самом мироздании. Изменения — полагает Хайнлайн – происходят, должны происходить и , скорее всего, будут происходить, и, быть может, даже гораздо быстрее, чем вы думаете. Для того, чтобы вызвать их, не обязательно нашествие инопланетян или даже деятельность Мартина Поэдвея. Изменения неизбежны.


философ
Ссылка на сообщение 25 июня 2020 г. 18:08  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)
Об этом же Хайнлайн говорит и год спустя в «Открытии будущего» своей речи почётного гостя на Третьем Всемирном Конвенте Научной Фантастики, проходившем в Денвере, в июле 1941 года. Хайнлайн заявил:
«Не под силу быть вечными ни Англии, ни Германии, ни Соединённым Штатам, ни баптистской церкви, ни моногамии, ни демократической партии, ни пуританским табу, ни господству белой расы, ни самолётам , они все уйдут – ни автомобилей – они все должны уйти, и мы будем свидетелями тому, как они уйдут. Любые обычаи, техника, институты, идеологии, общественные структуры, которые мы видим вокруг себя сегодня, будут изменены и исчезнут, и в большей части мы уже увидим эти изменения и исчезновения».
В следующей после рассказа «Дороги должны катиться» своей повести Хайнлайн начинает играть этими новооткрывающимися возможностями в необозримых будущих изменениях и различиях. Действие повести «Ковентри» («Эстоундинг»,июль, 1940 г.) происходит через несколько лет после революции, описанной в «Если это будет продолжаться». Возникшее новое свободное общество ставит перед собой цель обеспечить максимально возможную свободу действия каждому человеку: «Ковенант запретил гражданам калечить друг друга. Всем запрещено наносить друг другу ущерб, физический или экономический, если они желают подчиняться закону».
Тех же, кто не желает соблюдать законы или подлежит психологической коррекции – подобно главному герою повести Хайнлайна – ссылают в резервацию, которая называется Ковентри и отдалена от внешнего мира непроницаемым ограждением. А внутри Ковентри существуют по меньшей мере три различных общества: общество религиозных фанатиков, по-прежнему подчиняющихся Пророку; фашистская диктатура; и номинально демократическая диктатура, очень похожая на власть в Канзас-сити времён отрочества Хайнлайна.
В этой повести Хайнлайн с наибольшей ясностью демонстрирует, что будущее не обязательно однозначно и что могут осуществиться самые разнообразные варианты.
Та же самая идея описывается и в следующей повести Хайнлайна «Взрыв всегда возможен» («Эстаундинг», осень, 1940 г.). Это точно рассчитанный воображаемый доклад об инженерах, постоянно борющихся с неизбежными психологическими стрессами на атомной электростанции. И также как в рассказе «Дороги должны катиться» действие в нашем будущем происходит через тридцать лет.
Но разве в этом альтернативном будущем не изобретены солнечные электростанции? Разумеется, нет. Не случайно во «Взрыв всегда возможен» Хайнлайн не упоминает ни «Дороги должны катиться», ни «Да будет свет», ни «Реквием» и делается вывод, что даже ближайшее будущее может иметь многообразные новшества, представленные нам.
Чтобы сохранить это своё сложное будущее с его солнечными экранами, катящимися дорогами и космическими ракетами, которое он разрабатывал, Хайнлайн сделал карту событий на следующие пятнадцать лет и повесил её себе на стену. Позже он рассказывал: «Эту идею я позаимствовал у мистера Синлера Льюиса, который сохранял схемы, бумаги, заметки и даже подробные карты своей вымышленной страны Уиннемак и её столицы Зенита».
Более того удивительным подтверждением тому, что обстоятельства могут всё изменить и привести к новому соотношению сил, служит такой факт, что сразу после выхода в печать повести «Взрыв всегда возможен» соотношение сил между ним и Джоном Кэмпбеллом начало радикально меняться.
Именно в этот момент в начале 1940 года Кэмпбелл начал понимать, каким уникальным автором является для него Хайнлайн. Он был готов с руками оторвать любое новое произведение Хайнлайна.
И в тоже время Хайнлайн рассчитался, наконец, со всеми долгами, которые стали причиной начала его писательской карьеры, и торжественно отпраздновал это дело. Он не чувствовал себя обязанным писать НФ. Ведь в своих собственных глазах он уже стал мастером.
Если Хайнлайн решил продолжать писать ещё немного, хотя бы до конца года, то потому, что видел в этом свою материальную выгоду. Он хотел купить себе новую машину и ещё кое-что. Ещё он наметил совершить поездку в Нью-Йорк для того, чтобы, помимо всего прочего, встретиться, наконец, с Кэмпбеллом лицом к лицу. А ещё потому, что у него осталось много замыслов, нуждающихся в воплощении на бумаге.
Но обстановка принципиально изменилась. Пока Хайнлайн ощущал необходимость понравиться Кэмпбеллу, он играл по правилам редактора и соглашался со всеми его требованиями и предложениями. Но не более того. Сейчас, если он продолжит писать НФ, то намерен играть по своим и только по своим правилам.
И это тотчас отразилось уже в первом после расплаты с долгами произведении, повести «Магия, инкорпорейтид». Так же как он это делал и раньше, пусть с небольшим успехом, Хайнлайн набрал отовсюду элементов, которые счёл возможными для себя, и смешал их ещё в одной истории размышления. В этой повести-фэнтези, он даёт выход своему чувству скорби от столкновения с американскими прожжёнными дельцами и продажными политиканами, и своему глубокому убеждению, что окружающая нас общественная среда не является единственно возможной реальностью; и своим знаниям в сфере запретных наук – в данном случае в магии и колдовстве.
Однако в то же время с чем-то вроде блеска или мерцания в своих глазах Хайнлайн сочетает эти факторы с элементами, которые Кэмпбелл считал неотъемлемой принадлежностью печатаемой в «Эстаундинге» научной фантастике: достоверные аргументы, вселенские принципы действия и больше выдумок о будущем. В этой повести просто не осталось места для неясности и вялости. Любым приёмом повышающим достоверность, который Хайнлайн применял для своих научно-фантастических произведений, нашлось место в этой не-вполне-серьёзной фэнтези.
Например, во всех своих ранних научно-фантастических произведениях Хайнлайн знакомит читателей с элементами своих различных миров будущего при помощи интригующих диалогов. «Как заставить дороги катиться?» — спрашивает вожак недовольных техников. Или «Заставь этот ключ замолчать!» — говорит психолог атомному инженеру.
И точно так же, только с ещё большим вызовом, начинается повесть «Магия, инкорпорейтид» с дерзкого вопроса: «Чьими чарами вы пользуетесь, дружище?»
Этот вопрос задаёт явный рэкетир. А главный герой строительный подрядчик Арчи Фрэзер, холодно отвечает: «Различных местных практикующих чудотворцев с лицензиями».
Это , видимо, не слишком нравится рэкетиру, который пытается заставить Фрэзера сменить источник получения одного из самых важных элементов, но однозначно многое говорит о мире, где мы очутились.
Практически перед нами ещё одно альтернативное будущее тридцатилетней давности – третье после « Дороги должны катиться» и «Взрыв всегда возможен». Но в этом абсолютно невозможном 1970 году магия стала ключевым элементом изменений.
Году в 1959 магия стала общим местом в общественной жизни с рядом собственных «законов о колдовстве». И ещё двадцать лет спустя она стала основной гранью в повседневной жизни Америки, регулируемая законами, контрактами и обычаями. Как говорит лучший друг Арчи Фрэзера текстильщик Джо Джедсон на коммерческом завтраке в небольшом городке Чамбере:
«Мы все используем её. Я применяю её для тканей. Хенк Мэннинг не применяет ничего другого при очистке и давлении и возможно применяет её в работах по покраске. «Мэйпл шоп» Уолли Хейта применяет её для сборки и окончательной полировки мебели. Стэн Робинсон скажет тебе, что гладкие оконные створки Бона Марча сводятся вместе с помощью чар, также как и две трети товаров на его складе, особенно в отделе гладких игрушек».
Арчи Фрэзер помогает нам разобраться в этом обществе магического будущего. Это практичный шотландец, всегда трезвомыслящий и всё хорошо рассчитывающий человек. Он объясняет нам, что рэкетиры хотят достичь нелегальной монополии в магии и тогда взвинтить цены и получить прибыль, которой добивались когда-то торговцы портлендским цементом. Однако в то же время он ярый приверженец этого странного будущего, готовый защищать каждую его странную чёрточку.
На самом деле Хайнлайн заставил события повести крутиться в таком круговороте, что мы уже оказываемся не в состоянии понять, что в самом деле странно, а что нет. Когда Арчи и его более сведущие в магии друзья вычисляют, что за спинами рэкетиров стоит демон и спускаются за ним в «Полусвет», мы все можем рассмеяться, когда в решающий момент на помощь друзьям приходит один из младших демонов, который впоследствии оказывается агентом ФБР, антимонопольного отдела тайного назначения. Всё это сходит с рук.
«Магия, инкорпорейтид» была хорошей забавной шуткой, но одновременно и смелым экспериментом. Хайнлайн столь ловок в подаче информации в своих научно-фантастических произведениях, что всё в них кажется естественным. В этой же повести он превзошел самого себя. В ней нет ничего заранее обусловленного. Всю информацию, которую Хайнлайн считает нужным нам передать, он вкладывает в сюжет своей повести. Она доказывается или даётся при описании характеров героев или в диалогах, или «случайно» проявляется в мыслях главного героя, преследующего собственные цели.
Результатом применения этого приёма становиться факт, что читатель, который хочет знать, где он и что должен делать, оказывается в состоянии быть активным и деятельным участником повести « Магия, инкорпорейтид». Не имея чётких и ясных объяснений, он вынужден собирать рассыпанные по всему произведению упоминания, намёки и полунамёки и самому разбираться в сложных лабиринтах этого мира.
Впоследствии этот показ-без-объяснений и предоставление возможности читателю самому искать ответы на все возникающие вопросы стало стандартным методом демонстрации странных обществ будущего. А Герберт Хайнлайн всегда был признанным мастером подобного приёма. Но впервые он применил его именно в « Магия, инкорпорейтид».
Когда Джон Кэмпбелл увидел эту интересную новаторскую повесть, она, конечно, ему понравилась. Жанр современная фэнтези с приёмами, взятыми на вооружение из самой передовой современной научной фантастики, как раз ему и нужна. Он напечатал « Магия, инкорпорейтид» в сентябрьском за 1940 год номере «Унноуна», сменив только название повести на «Дьявол» выдумывает закон», дабы избежать любых конфликтов со второй повестью Претта и де Кампа о Гарольде Ши « Математика волшебства», опубликованной в августовском номере того же журнала.
На гонорар от этой повести Хайнлайн совершил поездку на восток. И когда он приехал в Нью-Йорк, то задал Кэмпбеллу ещё одну задачу, на этот раз более тяжелую. Он предложил редактору рассказ, который сочинил по дороге. Это был откровенно солипсический рассказ «Они», в котором окружающий нас современный мир является лишь тщательно разработанным спектаклем, поставленным для того, чтобы заставить главного героя забыть о своей истинной силе и предназначении. И Кэмпбелл купил-таки его, хотя и не сразу его напечатал. Редактор долго медлил и наконец, без всякого предуведомления поместил рассказ в апрельский за 1941 год номер «Унноуна».
На этой первой встрече великого редактора и его самого многообещающего автора обе стороны проявили уважение, добродушие и дружеское отношение друг к другу. В глубинной же своей сути эта встреча Хайнлайна и Кэмпбелла стала продолжением их тотальной войны, борьбы двух титанов за господствующее положение и контроль. И именно Хайнлайн одержал в ней полную победу, что являлось одной из целей поездки писателя на восток.
Конечно, и Кэмпбелл добился некоторых уступок: Хайнлайн согласился написать ещё несколько футуристических научно-фантастических произведений для « Эстаундинга», чем он не занимался уже почти шесть месяцев. Более того, чтобы обеспечить базу для своего нового творчества Хайнлайн придумал себе духовного собрата Дона А. Стюарта Ансона Макдональда – псевдоним, созданный из второго имени Хайнлайна и девичьей фамилии его жены. И Хайнлайн часто использовал свой новый псевдоним, когда превращал старые кэмпболловские сюжеты в целый ряд произведений для его журнала.
Однако последнее слово всё же оставалось за Хайнлайном: он перестал писать по чьей либо команде или указке. Он будет писать, что захочет, как захочет и когда захочет. И особенно столько, сколько захочет.
Да, конечно, он согласился написать что-нибудь для Кэмпбелла, ведь нужны же ему были деньги на новую машину. Но Кэмпбелл должен был надолго запомнить, что если редактор отклонит его хотя бы одно произведение, сразу всё будет кончено. Хайнлайн не пришлёт ему больше ничего. И это – конечно, хорошая, прелестная фраза – было Слово.


философ
Ссылка на сообщение 26 июня 2020 г. 17:49  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)


Ведь всего за год своей писательской карьеры Хайнлайн создал огромное количество произведений: три повести, четыре больших рассказов и семь коротких рассказов. И ещё у него имелась дюжина замыслов, которые он мог превратить в произведения. Он уже не мог не генерировать научно-фантастические идеи.
Произведения, которые написал Хайнлайн, заключали в себе всевозможные знания и мысленные эксперименты, но в них сильнее, чем у других писателей фантастов, явственно пробивались и человеческие личности. Как мы уже убедились, они имели самые заветные хайнлайновские мечты, личные упоминания и много общего в автобиографии, как тайной, так и явной.
Это были очень достоверные произведения. Прежде научно-фантастические истории о будущем являлись кратким визитом или были весьма односторонними. Хайнлайн же благодаря своей технике письма сумел изобразить будущее достоверным и жизненным.
Наконец это были актуальные произведения. Снова и снова в них изображаются посвященные люди – вперёдсмотрящие общества — которым не дают спокойно спать кошмары и невысказанные сомнения и которые всегда в эпицентре событий, и наделены тяжелым грузом своей ответственности. В повести «Взрыв всегда возможен», например, он пишет об инженерах-атомщиках :
«Их выбирали не только по интеллекту и техническим навыкам, но, в большей степени, по характеру и развитому чувству ответственности перед обществом. Нужны люди восприимчивые, люди, которые в состоянии оценить всю важность порученной им работы, и никакие другие. Но груз ответственности слишком велик и может сломать беззащитного восприимчивого человека. По необходимости он попадает в психологически нестабильную атмосферу. Сумасшествие стало подлинным бичом».
И в своём рассказе «Дороги должны катиться» он говорит о своём главном герое, главном инженере дорогогорода Диего Рено: « Он слишком долго носил свою гибельную ношу супермена, – которая ни одного человека в здравом уме не оставит беззаботным. Наступил момент, когда рассудок не выдержал и человек сошёл с ума»
А ещё практически во всех ранних вещах Хайнлайна мы видим, что главным социальным институтам – бизнесу, политике, религии – предъявлено обвинение в недальновидности, жадности, коррупции, бесчестности, и даже в том, что они, быть может, являются чистым злом. Простой же народ – например, те люди, что ходят «домой на обед» по катящимся дорогам – изображены легковерными простофилями, поддающимися влиянию момента, чьи жизни поверхностны, тривиальны и лишены высших интересов. И когда истинно сведущие люди хотят поделиться своими достижениями с обществом, простые люди обычно не понимают их, а коррупционеры желают заткнуть им рот или убить их.
Возникает большая путаница мыслей и чувств, что Хайнлайн вложил в свои произведения с их яркими, достоверными и актуальными героями. Он стремиться быть во всё посвящённым мудрецом, но ощущает помехи. Он желает поднять общество на заслуженную высоту вместо этого общества недальновидности и коррупции. Он удивляется, можно ли быть уэллсовским Самураем или чем-то ему подобным без ущерба для своей гордости или сумасшествия от невыносимой нагрузки. И не мог найти из этого положения выхода.
Иногда Хайнлайн может заявить об ответственности перед обществом человека высших знаний и возможностей. В другие моменты он может настаивать о необходимости революции, которая заставит общество более ценить своих представителей. А ещё при определённом настроении — в том числе говорят после посещения своих старых друзей детства в окрестностях Канзас-сити – он мог послать к чёрту общество и высказать сомнение в существовани его и вообще чего бы то ни было, кроме самого себя.
Именно научная фантастика позволила Хайнлайну выразить все возможные грани проблемы и найти из неё выход. Кто позаботится, чтобы все эти обвинения, гипотетические возможности, личные фантазии или отъявленные ереси превратятся в произведения, напечатанные в бульварных журналах научной фантастики? Так что сам Хайнлайн и желал продолжать писать, и знакомил Кэмпбелла с новыми темами для своих произведений, ведь научная фантастика позволяла ему высказывать всё, что он хотел.
Более того, именно научно-фантастические истории стали для Хайнлайна пробным камнем в работе над решением этой проблемы. Ещё мальчиком читая журнал Хьюго Гернсбека, Хайнлайн начал ждать, мечтать и надеяться на будущее, которое должно быть отличным от настоящего. И когда он вырос, то его ожидания сбылись – Америка середины двадцатого века была совершенно не похожа на Америку начала двадцатого века, где он родился.
Уже с эпохи Просвещения Западное общество охватили всё ускоряющиеся изменения. Но только сейчас, в момент перехода к Атомному веку их темп стал настолько быстр, чтобы эти изменения мог заметить один человек и сказать: «Вот они перемены. Вот что они сделали».
Роберт Хайнлайн был такой редкостной личностью. Он знал, что общество постоянно подвергается изменениям извне и изнутри. Он имел множество вырезок из газет, которые он собирал за последние десять лет, чтобы доказать это.
Проблема, на которую Хайнлайн направил все свои амбиции, свой талант и свою энергию, как совместить его мечты с изобличением наступающих изменений и будущих различий. Новое, изменяющееся, многозначное будущее, которое Хайнлайн разрабатывал для себя в таких историях, как «Если это будет продолжаться», «Дороги должны катиться» и « Магия, инкорпорейтид», дало ему возможность представить себе, какую ценную работу можно предложить человеку суперумному, суперобученому, суперволевому и суперответственному, а ещё представить себе, как может поддерживать этого человека или хотя бы не мешать ему делать своё дело.
И, тем не менее, правая рука Хайнлайна понятия не имела, что делала левая. На сознательном уровне он мог говорить, что на научной фантастике зарабатывает деньги или приятно проводит время, и сам мог поверить сказанному.
Для демонстрации Кэмпбеллу и самому себе своего прагматизма, Хайнлайн пишет роман, который Кэмпбелл публикует в нескольких журналах, в то время как его автор отдыхает на восточном побережье: «Шестая колонна Ансона Макдональда» («Эстаундинг», январь-март, 1941 г.). И именно в нём наглядно демонстрируется всё то мастерство, с которым он мог разработать кэмпбелловский старомодный сюжет о вторжении с Востока, отбитом благодаря американской супернауки и описать этот сюжет средствами современной научной фантастики.
Но всю эту работу Хайнлайн выполнял без души, и «Шестая колонна» практически так и осталась идеей истории, которую он написал для Кэмпбелла. Однако сознательно это или нет, но Хайнлайну нужно было писать, и он писал, и необходимость продолжать работу не пропадала.
Он понял это, когда настало время, которого он так ждал. Летом 1941 года Кэмпбелл взбунтовался против установленного Хайнлайном порядка и даже отверг один его рассказ. И, как он и обещал сделать, Хайнлайн отложил всю научную фантастику в сторону и взялся за другии вещи.
Он вспоминал:
«Я тут же ушёл – делать новую ирригационную систему, строить садовую террасу, серьёзно заниматься фотографией и т.д. Но прошло около месяца, и я вдруг почувствовал, что как будто заболел: потерял аппетит, похудел, появилась бессонница, нервный тик, рассеянность – очень похоже на первые признаки туберкулёза лёгких. И тогда я подумал: «Чёрт побери, почему бы мне не сделать третью попытку?»
Но на самом деле во всём виноват был не туберкулёз. Как только Хайнлайн довёл до сведения Кэмпбелла, что его обещание не было пустой угрозой, Кэмпбелл купил злосчастный рассказ, и Хайнлайн вернулся к писательскому труду. И постепенно все симптомы пропали.
Хайнлайна загарпунили раз и навсегда. Он писал НФ пока не началась Вторая Мировая война, и его призвали работать на войну. А после войны против своих ожиданий Хайнлайн вернулся в научную фантастику, хотя писал теперь для лучше оплачиваемых изданий нежели кэмпбелловский «Эстаундинг». На следующие . как минимум сорок лет, Хайнлайн стал господствующей фигурой в научной фантастике.
Сначала вдохновение пришло к нему в конце лета 1940 года, как только Хайнлайн убедил Кэмпбелла и самого себя в своей рациональности, компетентности и умением руководить друзьями и разделался с «Шестой колонной», чтобы на гонорар за этот роман купить себе дома автомобиль.
С чеком в кармане Хайнлайн возвращается в Калифорнию. Но по пути он останавливается в Джексоне, штат Мичиган, чтобы встретиться с кумиром своей молодости, писателем-фантастом Доком Смитом. И это была очень приятная встреча. Оба, старый мастер научной фантастики и молодой, понравились друг другу с первого взгляда.
Дома в Лос-Анджелесе на собрании писателей-фантастов, которое проходило в доме Хайнлайна в субботу ночью – Хайнлайн любил называть это общество «Манана литерари сесайети» — Хайнлайн мог заявить коротко и ясно, что в произведениях о Линзманах не хватает показа общественной и культурной жизни. Но в присутствии самого Смита, Хайнлайн не решился на критику. Он чувствовал себя полностью увлечённым величиной человеческих характеров и шириной и глубиной практических навыков и знаний.
Он был настолько увлечён, что тут же взял Смита попутчиком на испытание и выбор для себя в Мичигане подержанной машины по стоимость своего чека за «Шестую колонну» (плюс, как он всегда добавлял, тридцать пять центов наличными). «Чеви-39», которую выбрал Смит, Хайнлайн в шутку окрестил «Небесным жаворонком -пять». И эта машина оказалась настолько хороша, что прослужила своему хозяину более десяти лет.
В свою очередь Док Смит достаточно расплатился с Хайнлайном тем, что внёс его в список «Галактических бродяг», узкого доверительного круга людей, которые читали истории Дока Смита в рукописи и посылали свои комментарии и пожелания. Это была редкая честь, которой не удостаивался больше ни один писатель фантаст младшего поколения.
Так что, став членом Галактического Патруля, Хайнлайн возвращался в Калифорнию на «Небесном жаворонке-пять». Но по дороге в Лос-Анджелесе случилось ещё одно важное событие. Хайнлайна осенила мысль собрать вместе все произведения, которые вышли у него в «Эстаундинге» и сделать из них единый большой цикл.


философ
Ссылка на сообщение 27 июня 2020 г. 17:22  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)

Все произведения, написанные им за один год – в том числе «Да будет свет» Лайла Монро он задумывал с двумя различными будущими на заднем плане.
Это будущее, которое он должен был разработать, связано было со свержением власти Пророка и установлением режима Ковенанта. Это была экстраполяция жестокостей, которых он навидался в детстве, в будущее и их полное искоренение силами Свободы и рациональности многое значило для Хайнлайна. Ведь это была практически психологическая его автобиография.
Другое будущее, которое он распланировал уже на полвека, с его экранами солнечной энергии, дорогами-городами и атомными электростанциями было менее значимо для него – за исключением кульминационной сцены смерти старого Д.Д. Гарримана на Луне . Но именно оно было более детализировано, достоверно и разнообразно.
Фактически мастерство и умение писать у Хайнлайна за год настолько возросли, что его первые опыты изображения будущего в повестях «Если это будет продолжаться» и « Ковентри» и рассказе «Придурок», кажется непроглядным, статичным и монотонным. Оно сейчас кажется плохо загримированным настоящим. Оно старомодно, типично и романтично.
Но почему бы новые приёмы и новую технику письма, которые он разработал позднее, не могут сделать это отдалённое будущее более зримым и достоверным. Ведь смог же он в «Магии, инкорпорейтид» сделать сверхъестественную магию, гадание на чайных листах и прочую заведомую чепуху неотъемлемым элементом завтрашнего дня. Так почему бы не сделать Пророка и Конвенант такими же достоверными?
Что же мешает более дальнему будущему каждый раз оказываться таким же обстоятельным, детализированным и последовательным, как те намётки о будущем, которые нанесены на схему, висящую у него на стене?
И тогда Хайнлайну пришла идея, что его схему будущего можно будет продлить ещё на пятьдесят лег. Тогда в этот мир будущего можно будет включить – почему бы и нет? – и повесть «Это будет продолжаться». Он сумел точно совместить очертания своего старого исторического будущего и нового будущего с карты на стене. Из двух своих будущих он создал одно!
Схему на стене пришлось расширить, и тогда миру Пророка нашлось на ней место. Это стало одним из произведений, на котором основывались и откуда брали своё начало другие. И кроме того в новом будущем должно быть неявно оставлено не только место для изменений, но и место для изменений после изменений. Тогда это будет нечто!
Однако некоторыми вещами в этом новом будущем пришлось пожертвовать.   Он вынужден был исключить из него катящиеся дороги. Ведь городам-дорогам не было места в мире Пророка. С космическими путешествиями пришлось сделать так, что Гарриман положил им начало, потому они были приостановлены и вновь открыты Конвенантом. И господство Пророка не могло быть полным всеобъемлющим и сдерживаемым как прежде. Теперь это будущее стало лишь эпизодом в калейдоскопе сменяющих друг друга картинок будущего.
Но все эти потери блекли по сравнению с достигнутым результатом: будущим, которое не умещалось в одном произведении. Это будущее могло найти место и для катящихся дорог, и для армии пророка с их копьями и турбопистлетами, и для свободного общества Конвенанта. Более того, почти всему, что вообще можно было придумать, нашлось бы место в рамках этого будущего.
Чтобы совместить вместе два цикла своих произведений Хайнлайн , вернувшись домой, радикально перерабатывает и расширяет свою схему. В новом своём виде она охватывает двести лет, плюс – минус десятилетие, от 1940 до 2140 года. Восемь написанных историй были расставлены по порядку от «Линии жизни», действие которой происходит примерно в наши дни, до «Придурка», действие которого отнесено примерно к 2105 году.
И тогда эта схема превратилась в сверкающий всеми гранями бриллиант современной научной фантастики, достоверной и в то же время таинственной.
Главная часть карты была поделена на ряд зон, отличающихся своей биографической, технической, социальной, экономической и исторической информацией. Отдельными линиями отмечалось время жизни отдельных героев и время применения тех или иных изобретений. Отмечались новые открытия и достижения. В особую вертикальную колонку заносились социологические заметки, а ещё одну оставили для общих замечаний.
Глядя на эту схему, узнаёшь, что Дуглас и Мартин изобретатели приёмников солнечной энергии, умерли вместе в 1985 году. Катящиеся дороги, в свою очередь, просуществовали лишь пятьдесят лет: с 1955года до начала двадцать первого века. И ещё Хайнлайн указал время жизни Первого Пророка Неемии Скуддера, жизни по необходимости короткой. Он родился примерно в 1985 году и умер сразу после 2015 года.
На схеме значится ещё множество фактов и событий, которые только были придуманы Хайнлайном, но не вошли в его произведения: «Ложный рассвет» 1960-70 г.г. …Финансовые планы Вурхиса…Революция в малой Америке…Общество Путешествий и Общество Борьбы…Парастатическая технология…конец юности человечества и начало его зрелой культуры». И ещё множество всяких событий.
После того, как Хайнлайн закончил новую расширенную схему будущего и опять водрузил её на стену, не все проблемы оказались разрешены. Промежуток между двумя его циклами оказался ничем не заполнен.
«Реквием», — действие которого происходит в самом конце ближайшего будущего. Но если старый Д.Д. Гарриман в детстве читал «Электрисал экспериментер», значит события, описанные в этом рассказе должны произойти не позднее 1990 года.
«Если это будет продолжать» — повесть, действие которой происходит в начале более отдалённого будущего. И из неё мы узнаём, что эпоха Пророков длилась множество поколений». Действие этой повести может датироваться как минимум 2070 годом.
И эта образовавшаяся прореха – восьмидесятилетие сплошное белое пятно между 1990 и 2070 годом – пришлось как раз на середину двухсотлетней истории. Но эта прореха, казалось, совершенно не заботила Хайнлайна. Он настолько верил в свои силы, что считал, что нет ничего такого, чего он не смог бы уместить в своей схеме. Он мог выдвинуть самые завиральные идеи, использовать почти любую возможную фабулу, перемещаться повсюду в пространстве и времени, и всем изображаемым мирам нашлось бы место на этой великой схеме.
Сначала рассказ «Дом, который построил Тил» («Эстаундинг», фев., 1941 г.), математическая шутка об одном доме в современном Лос-Анджелесе , который был выстроен в форме поверхностной развёртки тессеракта, четырёхмерного суперкуба. Когда из-за землетрясения дом принял свою «привычную» форму, он превратился в место со сверхъестественными путями-дверями, ведущими в альтернативные миры, и странными пугающими вспышками в затылочной части собственной головы.
Хотя этот рассказ был совершенно не связан с другими хайнлайновскими произведениями, он занёс «Дом…» на свою схему сразу вслед за «Линией жизни». Когда после войны эта схема была опубликована в книге, Хайнлайн высказал пару слов о причинах, заставивших его включить «Дом, который построил Тил» в общий цикл. Просто у него было такое намерение и не было причины отказываться от своего замысла.
Следующее, написанное Хайнлайном после возвращения в Лос-Анджелес произведение, стало его попыткой частично закрыть брешь на схеме. Действие короткой повести « Логика империи» («Эстаундинг», март, 1941 г.) датируется 2010годом.
Рассматриваемая вне цикла повесть «Логика империи» немного сумбурна. В ней сочетаются два стандартных научно-фантастических сюжета тридцатых годов: история о привилегированном человеке, который на своей шкуре испытывает, какова она жизнь на самом деле; и космическая опера о рабстве на другой планете. Они берутся вместе и превращаются в нечто подобное лекции по экономике.
Главный герой повести Хайнлайна юрист Хэмфри Уингейт вначале сомневается, действительно ли есть рабство на Венере, а затем знакомится с положением дел из первых рук, когда напившись допьяна, умудрился продать себя в рабство. Но когда он бежит из своего рабства на венерианских болотах, возвращается на Землю и пытается рассказать о своих мытарствах, оказывается, что никто не хочет даже выслушать его.
Как объясняет его друг, рабство в колониях старо как мир и является неизбежным результатом расширения свободной рыночной экономики. И что нормальному землянину подобные материи кажутся слишком сложными и абстрактными, чтобы всерьёз беспокоится о них.
В конце повести Уингейт спрашивает: «И что мы можем с этим поделать ?»
И его друг отвечает: «Да, ничего. Всё будет меняться к худшему, пока не начнётся меняться к лучшему. Давай-ка выпьем».
Но эта невнятная, неубедительная и пустая «Логика империи» может смотреться эффективнее как часть разворачиваемого Хайнлайном будущего. Она не только сократила на двадцать лет прореху в центре схемы, но и стала первым звеном, связывающим вместе оба хайнлайновских цикла. С «Реквием» «Логика империи» связана упоминанием Луна-сити и «Правил безопасности в космосе».
А с «Если это будет продолжаться» она связана несколькими упоминаниями «политика-проповедника, имеющего успех у толпы» по имени Неемия Скуддер.
А вот третье своё произведение, которое Хайнлайн написал после своего посещения Восточного побережья, стало самой настоящей проверкой, насколько может быть расширена его схема и сколь странное и особое произведение можно ввести в цикл. В повести «Вселенная» («Эстаундинг», май, 1941г.) Хайнлайн рассказывает о затерянном космическом корабле, на котором забыли о существовании звёзд.
Действие повести «Вселенная» — крайне уникальная ситуация – происходит за пределами двухсотлетних рамок хайнлайновской схемы. И тем не менее Хайнлайн нашел там для неё место. Заметка на схеме показывает, что этот корабль был послан примерно в 2120 году обществом Ковенанта.
Тогда чего же будет нельзя занести на схему?


философ
Ссылка на сообщение 27 июня 2020 г. 17:24  
цитировать   |    [  ] 
И Хайнлайн задумал ещё один рассказ о ближайшем будущем, где Соединённые Штаты разработали атомное оружие, но не могут доверить его никому ещё, и поэтому, вопреки своим склонностям, должны были взять на себя ответственность за судьбы мира. И как он сначала задумал, на его схеме против отметки 1950 год появилась ещё одна запись.
Но в жизни исследования атомной энергии не стояли на месте. Даже в конце 1940 года, за год до вступления Соединённых Штатов во Вторую Мировую войну и через два гола после того, как в Чикагском университете была получена первая цепная реакция атомного распада, Хайнлайну — и вместе с ним Кэмпбеллу – показалось, что атомное оружие будет разработано уже к концу нынешней войны.
И Хайнлайн – Ансон Макдональд – позволил себе в большой статье фантазии полностью выйти за рамки своей настенной схемы. Он предположил, что Вторая Мировая война пойдёт к концу в 1944 году, после атомного удара, превратившего весь Берлин в радиоактивную пыль; и сразу за ней последует короткая, но напряженная борьба за господства между Соединёнными Штатами и Россией.
Он назвал этот мрачный рассказ «Внешняя полиция», Кэмпбелл переименовал его в «Неудовлетворительное решение» и опубликовал вместе с повестью «Вселенная» в майском за 1941 год номере «Эстаудинга».
Следующий рассказ «А ещё мы выгуливаем собак» («Эстаундинг», июль, 1941 год) также вышел за подписью Ансона Макдональда. Этим Хайнлайн, видимо, хотел показать себе, что хотя в рамках его гибкой схемы будущего можно поместить почти всё, он не должен вечно оставаться внутри рамок этого будущего.
Этот рассказ повествует об особой компании «Дженерал сервис», которая берётся за любое в рамках закона задание за определённую плату. Они берутся за создание комфортабельных условий на Земле для конференции «представителей каждой разумной цивилизации в нашей Солнечной системе – в том числе марсиан, юпитериан, титанианцев и каллистиан.»
Очевидно, что этот рассказ не вписывался в хайнлайновскую схему будущего – хотя бы потому, что этих всевозможных инопланетных цивилизаций нет ни в одном из остальных его предвоенных произведений. Однако после войны Хайнлайн однажды спросил себя: «А почему бы нет?»; и рассказ «А ещё мы выгуливаем собак» вошёл в официальный канон, и действие его стало датироваться 2000 годом.
И только тогда, в начале 1941 года после всяческих экспериментов Хайнлайна первое официальное заявление о связанности его будущего сделал Джон Кэмпбелл. В «Грядущих временах», колонке февральского номера «Эстаундинга», после анонса «Логики империи» редактор счёл нужным добавить:
«Я хочу упомянуть о том, что возможно заметили уже постоянные читатели «Эстаундинга»: все научно-фантастические произведения Хайнлайна объединены в общий цикл, рассказывающий историю будущего всего мира и Соединённых Штатов. Хайнлайн тщательно разрабатывает её, и в каждом произведении появляются всё новые детали. У него имеется схема истории будущего с занесёнными на ней героями, датами важнейших открытий и т.д. Я постараюсь уговорить его разрешить мне сфотографировать эту схему; и если она будет у меня в руках, то я, конечно же, её напечатаю».
В этой своей заметке Кэмпбелл, разумеется, не полностью искренен ради лучшей рекламы. Он ведь отлично знал, что не вся хайлайновская научная фантастика входит в этот цикл и что не входит в него, например, «Шестая колонна» Ансена Макдональда, печатающаяся в этом номере журнала. К тому же раньше выхода повести «Логика империи», которая должна объединить два основных цикла хайнлайновских произведений, ни один читатель «Эстаундинга» не мог быть уверен, что все эти вещи входят в один цикл.
Усвоив этот намёк или подсказку, читатели едва ли могли просмотреть связь между собой двух хайнлайновских циклов, которая наличествует в «Логике империи». Именно это и было нужно редактору. Он хотел, чтобы хайнлайновскую историю будущего взяли на заметку.
Ранее в июньском за 1940 год номере «Эстаундинга» — выделявшегося своей обложкой, на которой Роджерс изобразил хайнлайновские катящиеся дороги – Кэмпбелл уже намекал в своей редакторской колонке: «План цивилизации будущего – вот необходимое условие достоверности всякой истории о будущем». А сейчас перед ним был пример: сложная, гибкая схема будущего Атомного века.
Но Кэмпбелл не удовольствовался тем, что его авторы и читатели узнали о существовании хайнлайновской истории будущего. Он желал, чтобы они последовали поданному примеру и научились бы соединять свои произведения вместе. Поэтому он не успокоился, пока не опубликовал схему Истории будущего на двух страницах в майском номере «Эстаундинга».
Майский за 1941год номер «Эстаундинга» стал самым важным после июльского номера за 1939 год и вообще один из лучших номеров журналов кэмпбелловского Золотого века. Там были «Вселенная» и «Неудовлетворительное решение», второй рассказ Азимова о роботах «Лжец» и ещё часть выходившего перед войной в «Эстаундинге» романа Л. Спрега де Кампа «Краденые солнца». Но центральное место в этом номере журнала занимала схема истории будущего Хайнлайна.
Она сопровождалась статьёй Кэмпбелла под названием «Грядущая история». В ней Кэмпбелл формально переопределяет научную фантастику в применяемых Хайнлайном терминах. Он пишет: «В глубоком смысле научно-фантастические романы являются «частным случаем романов исторических, лежащих по другую сторону истории. Это история, которая ещё не случилась».
Научная фантастика прежде никогда не рассматривалась в таком ракурсе. Но публикация схемы Истории будущего Хайнлайна стало показателем принципиально иного ощущения, как создаётся научная фантастика и о чём она.
Конечно, тогда писатели фантасты в изобилии создали циклы произведений. Но это всегда были приключения героев или группы героев, неизменно открывающихся в границах некой хорошо разработанной формулы. Никто не подумал о цикле, объединённом не общим главным героем, но интересом в поворотах, изгибах и возвратам в грядущей общественной и человеческой жизни.
Однако Хайнлайнне не только проделал это, но и своей схемой неопровержимо доказал, что сделал. Эта схема взяла пригоршню рассказов и превратила её в нечто явно единое целое. Это была самая детальная, многоликая и взаимосвязанная картина будущего, которому не было аналогов, поэтому внешне убеждает, что это некие страницы, вырванные из книги завтрашнего дня.


философ
Ссылка на сообщение 28 июня 2020 г. 16:39  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)

Сейчас мы уже ясно можем утверждать, какой во многом убедительной и реальной выглядела хайнлайнская История будущего с её картинами грядущего мира, мира разнообразного и меняющегося! Будущее, описанное Олафом Стэплдоном в «Последних и Первых людях», быть может обширнее и глобальнее, но тем не менее контуры ближайших двух столетий в Истории будущего смогли продемонстрировать нам более широкое многообразие общественной активности человечества, большую разновидность мышлений; в нём больше живости и разнообразия, нежели у Олафа Стэплдона на протяжение всех его двух миллиардов лет вместе взятых. По сравнению с хайнлайновским будущим Атомного века с его изменением на изменении, стэплдоновская старомодная, века Техники точка зрения на будущее кажется статичной и монотонной.
С целью вырваться из тисков предопределённости и создать для себя будущее со свободой воли Хайнлайн использовал все средства современной научной фантастики, чтобы высвободиться из тех рамок пространства и времени, которые уже успели установиться в «Эстаундинге» образца 1939 и 1940 годов. В целом все произведения Хайнлайна – не только цикл История будущего, но и «Магия, инкорпорейтид» и произведения о будущем Ансона Макдональда – провозглашают, что будущее можно выдумать и что практически любая картина будущего может иметь правдоподобное описание.
Хайнлайн осветил путь к грядущему будущему Атомного века не во всех деталях, но приблизительно и методологически. После хайнлайновских предвоенных экспериментов писатели-фантасты Атомного века научились смотреть на будущее как на историческую взаимосвязь с настоящим и как на широкое поле деятельности для фантазии. Последовав примеру Хайнлайна, они почувствовали в себе силы не только создавать собственные истории будущего, но и использовать в этом будущем любые идеи, которые они сумели бы выдумать.
Перед этим сообщением и публикацией Схемы Истории будущего Хайнлайн был молодым, подающим надежды писателем, известный своим постоянством и надёжностью. Теперь же он стал общим читательским любимцем.
Однако все те открытия и изменения, которые несли в себе опубликованные в «Эстаундинге» произведения Хайнлайна, являлись, по сути, множеством фрагментов в едином большом и очень сложном узоре. Он сделал себя самым честолюбивым и изобретательным автором в современной научной фантастике. И именно такого вот Роберта Хайнлайна пригласили быть почётным гостем на Третий Мировой конвент научной фантастики, проходивший в Денвере, в июле 1941 года.
И в тот же месяц вышел «Эстаундинг» с первым из трёх возможных   романов «Дети Мафусаила», самым крупным произведением цикла История будущего. Этот роман стал высшей точкой во всей работе Хайнлайна по созданию единого, но всегда изменяющегося будущего. Это также было выполнением обещания.
Одним из самых интригующих элементов хайнлайновской схемы, в каком виде она была опубликована, являлись «Пять историй, ещё не рассказанных», перечисленных в схеме. Они не только заполняли некоторые её белые пятна, но и давали Хайнлайну возможность лучше видеть будущее и больше рассказывать о нём.
(«Острое словцо») датировалось 1960 годом, между «Да будет свет» и «Дороги должны катиться».
Вскоре после «Реквиема» — примерно в 1995 году – должно было происходить действие в («Огонь всё ниже и ниже»).
Более чем на десять лет сокращали дыру в центре карты («Звук его крыльев») – время около 2015 года – и («Затмение»), около 2020 года.
Наконец самой последней отметкой на схеме – 2125 год, двадцать лет спустя после «Придурка» — красовались(«Пока злые дни не настали»).
Именно это произведение впоследствии и было опубликовано под названием «Дети Мафусаила». Таким образом, Хайнлайн не только выполнил ещё одно обещание, но и продемонстрировал, насколько далеко может рассматривать своё будущее различий и изменений.
В своей концепции этот роман ярко демонстрирует новый взгляд Хайнлайна на события в их смеси и сочетании. Чтобы написать «Детей Мафусаила» Хайнлайн взял две совершенно различные идеи своих произведений, соединил их вместе, а получившееся направил на самую дальнюю границу своей Истории будущего.
Одной из этих двух идей была идея произведение под названием «Тень смерти» о людях, у которых селекцией вывели признак долгой жизни и об их преследованиях со стороны обычных короткоживущих людей. Действие этого произведения полностью происходит на Земле.
Другая идея – гораздо менее серьёзная, которая называлась «Однажды на космических дорогах…или…Кто стрелял в младенца?» — комический эпос в превосходных традициях. Она должна была содержать некоторые мысли по поводу того, какой выход может найти молодой спасатель планеты Джон Кэмпбелл из совершенно неразрешимого положения, описанного Стэплдоном в «Последних и Первых людях».
В предложенном произведении Солнце также гаснет. Группа искателей приключений в поисках решения проблемы отправляется к звёздам. После встречи с двумя инопланетными цивилизациями – «Людей-телепатов» и «Людей-собак» — люди находят ответ. Они отправляют Землю в космическое пространство и помещают её на орбиту более дружественно настроенной звезды.
Когда Хайнлайн соединил эти идеи вместе и получил «Детей Мафусаила», то в нём долгоживущие люди из идеи первого произведения занимаются исследованием космоса. И уже не из-за угрозы космической катастрофы, а по причине травли со стороны землян, они отправляются к звёздам и встречают там людей-собак и людей-телепатов.
В «Детях Мафусаила» семейство Говардов является группой долгоживущих, выводить которую начали ещё в 1875 году. Через двести пятьдесят лет в дни Ковенанта их насчитывалось уже 100 000. Среди них имелись люди, которые могли встать и сказать: «Я жил, когда Первый Пророк захватил власть в нашей стране. Я жил, когда Гарриман запустил первую ракету на Луну».
Старшим из них оказывается главный герой романа Хайнлайна Лазарус Лонг. Возможно, Лазарусу 213 лет и ещё сколько-то несосчитанных, но в душе он остаётся человеком без возраста, вечным юношей подобным Джону Картеру у Эдгара Райса Берроуза.
Именно Лазарус смог гораздо больше, нежели чем всё остальное, он связывает вместе части Истории будущего и превращает их в нечто единое целое. Он родился до начала времён по схеме Истории будущего и остаётся жив к её завершению. Когда-то очень давно Хьюго Пинера из «Линии жизни» посмотрел его судьбу и вернул ему деньги. Эндрю Джексон Либби, гениальный юноша из рассказа «Придурок» — который тоже оказывается членом Семейства Говардов – стал лучшим другом Лазаруса Лонга. Лазарус охватывает всю Историю будущего с начала до конца, он один может поручиться за её истинность.
Из-за того, что они сильно отличаются от людей, семейство Говардов предпочитает не иметь широкой известности. Через пятьдесят лет после свержения власти Пророков они, однако, решаются довести факт своего существования до сведения всего общества.
Этот шаг оказался ошибкой. Разъяренное и алчущее человечество, жаждущее долгой жизни, наплевало на Конвенант и начало арестовывать и подвергать пыткам членов Семейства Говардов, чтобы получить от них секрет бессмертия.
Лазарус нисколько не удивлён и говорит: «Если мне за предыдущую пару веков и довелось твёрдо узнать что-то, то это следующее: ничто не вечно под луною Войны и депрессии, пророки и общественные договоры – всё проходит. Вся загвоздка в том, чтобы пережить их». (Пер. П.Керакозова- далее П.К.)
Те трудные годы, когда власть была у Пророков, Лазарус Лонг провёл на Венере. И сейчас он предложил семейству собрать вещи и улететь с Земли пока не спадёт эта волна безумств.
При потворстве одного осмотрительного короткоживущего политика Администратора Слейтона Форда Лазарус похищает огромный космический корабль «Двойной Фронтир» — двойник корабля, описанного в повести «Вселенная». Эндо Либби запускает космический супердвигатель и Семейство вместе с Фордом отправляется к звёздам.
Однако обстоятельства для них не складываются слишком хорошо.


философ
Ссылка на сообщение 28 июня 2020 г. 16:41  
цитировать   |    [  ] 
Семейство покидает Землю, потому что сам факт их существования не выносим для обычных людей. Как заявляет одна из   его представителей:
«Теперь мне совершенно ясно, что даже само наше существование, существование людей, обладающих даром долгой жизни, убийственно действует на наших сородичей. Наше долголетие, наши богатейшие возможности заставляют их считать свои лучшие стремления напрасными и скоротечными. Любые стремления кроме тех, что направлены на борьбу с надвигающейся смертью. Само наше присутствие в этом мире истощает их силы, рушит все их представления, наполняет обычного человека паническим ужасом смерти». ( П.К.)
Но среди звёзд, люди-долгожители находят существа, которые ещё более далеки от них, нежели нормальные люди от Семеств Говарда.
Первая остановка Семейств пришлась на планету людей-собак или, как они сами её назвали, Джокайра. Её населяют высокие худые гуманоиды, хорошо научно и математически образованные. Не только их планета является почти двойником Земли, но и они сами довольно гостеприимный народ. Они покидают свой город и разрешают землянам в нём поселиться.
Однако со временем выясняется цена всего этого. Люди Джокайры постоянно рассказывают о своих богах. И однажды они заявляют, что все земляне должны собраться в храме для богослужения.
Земляне решили разобраться в этой загадке. Администратор Форд первым высказывает такое предложение. Он вместе с Лазарусом идёт в храм Крила; Форд заходит, а Лазарус остаётся ждать его снаружи.
Однако, когда Форд снова выходит из храма, он полностью сломлен. Он не может даже объяснить, что с ним случилось. Но Лазарус уверенно судит обо всём происшедшем. Он объясняет:
« На мой взгляд все мы совершили грубейшую ошибку, неверно оценив этих самых джокайрицев. Мы считали их почти людьми только потому, что они похожи на нас внешне и почти столь же цивилизованы . На самом же деле они вовсе не люди. Они домашние животные…/…/ На этой планете есть и люди. Они живут в храмах и джокайрицы называют их богами. И это действительно боги». (П.К..)
Заявляя это, Лазарус вовсе не считает их сверхъестественными существами. Он полагает, что это настолько эволюционно развитые существа, что по сравнению с жителями Джокайры – и человечеством – они могут казаться богами.
И вскоре эти высшие существа демонстрируют свою мощь. Через джокайрицев они сообщают землянам, что те должны покинуть планету и отправиться к другой, лежащей в тридцати двух световых годах отсюда. Затем боги применяют свою силу. Они переносят людей по воздуху, погружают их в корабль и отправляют корабль в космос строго в заданном направлении.
Эта вторая планета оказалась спокойной, приятной и дружелюбной. Её населяют Маленькие люди, маленькие пушистые андрогинны, которые не являются индивидуальностями, а входят в группы существ поддерживающих телескопическую связь. Эти существа намного превосходят нас в понимании психики, хотя и сторонятся познаний в области физики и машин, насколько это вообще возможно. Ещё они сильно превосходят нас в биологии. Познания Маленьких людей настолько велики, что они могут создавать растения по вкусу похожие на суп с грибами или картошку с мясным подливом.
Всё это не даёт покоя Лазарусу, который вот как рассматривает случившееся положение с Семействами Говарда:
«Решение, предопределявшее участь семьи, казалась ему сейчас роковой ошибкой. Более мужественным было остаться и бороться за свои права, даже если в этой борьбе семьям предстояло бы погибнуть. Вместо этого они пролетели половину Вселенной – Лазарус всегда был максималистом в оценках, — чтобы найти себе тихий угол. Они нашли один, но он оказался уже занят созданиями, настолько превосходящими людей по развитию, что сосуществовать с ними было невозможно…более того, настолько уверенными в своём превосходстве, что они не истребили своих непрошенных гостей, а зашвырнули их на эту стриженую лужайку для гольфа.
Уже сами по себе подобные действия следовало рассматривать как издевательство. «Нью Фронтир» стал кульминацией пятисотлетнего развития технической мысли человечества, вершиной того, что мог создать человек, а корабль швырнули через бездны пространства с такой лёгкостью, с какой ребёнок подсадил бы в гнездо выпавшего птенца.
Человечки вроде бы не собирались выживать людей с планеты, но они по-своему деморализовали их не меньше, чем боги Джокайры. Один отдельно взятый абориген был наделён сознанием младенца, однако, их групповой интеллект оставлял далеко позади лучшие умы человечества. Даже Энди. Людям нечего надеяться, что они когда-нибудь достигнут подобного уровня. С таким же успехом кустарная мастерская могла бы соперничать с автоматизированной кибернетической фабрикой. Пойди люди – ведь это возможно – на объединение в подобные группы, — в чём Лазарус искренне сомневался, — они утратили бы – и в этом Лазарус был совершенно убеждён – то, что делало их людьми». ( П.К. под ред. П. Полякова)
И почти тотчас же во всей полноте встаёт вопрос, чего на самом деле стоит человечество. Одна из самых старейших долгожителей, ужасно боявшаяся смерти, решила отказаться от собственной индивидуальности и достичь бессмертия в качестве одного из элементов одной из группировок Маленьких людей. А рождённый человеком ребёнок улучшается и модифицируется Маленькими людьми.
«У него не было вздёрнутого детского носика, равно как и ушных раковин. На месте ушей размещались какие то органы, не выступающие за пределы черепной коробки и защищенные костяными выступами… На руках было слишком много пальцев, а возле запястий помещалось по одному, окончившемуся пучком розовых червеобразных отростков.
С телом младенца тоже было что-то не так, хотя Лазарус не мог сообразить, что именно. Зато два других отличия бросались в глаза: ноги оканчивались не человеческими ступнями, а лишенными пальцев ороговевшими копытами; налицо была ярко выраженная двуполость — гермафродитизм: существо являлось настоящим андрогинном». (П.К.)
В этот момент лишь немногие долгожители желали по-прежнему странствовать среди звёзд. Несколько человек захотели остаться с Малым народом. Но подавляющее большинство во главе с Лазарусом, решают вернуться домой.
И они отправляются к Земле. Когда они прибывают на место, то выясняют, что на Земле прошло семьдесят четыре года. И вопреки всем опасениям их встречают не как изгоев и дезертиров, а как героев-звёздопроходцев. Никто не сходит с ума и тем более не испытывает ревности. Благодаря позитивному мышлению и радиоактивным витаминам теперь все стали долгожителями, и все стали равны.
Роман заканчивается криком Лазаруса: « Я вернулся к тебе, Калифорния! Вернулся туда, откуда ушёл!» и надеждой, что когда он вернётся в бизнес, его любимый Даллас предоставит ему жилище.
Совершенно не приемлемая концовка! Оказывается, что Роберт Хайнлайн – человек, который всегда убеждал нас в том, что любые обычаи, технологии, институты, верования или социальные структуры подлежат изменениям, – заканчивает свой роман о путешествии к звёздам, длящемся больше, нежели время господства Пророков, надеждой, что на Земле ничего не изменилось и всё осталось, как было тогда, когда покинули её лучшие Семейства.
Более того, первая глава «Детей Мафусаила» стала самым подробным хайнлайновским описанием будущего, полным разнообразных фантастических деталей, таких как: «Перед тем как лечь спать Лазарус снял килт и швырнул его в шкаф, в котором неведомые силы вдруг подняли его, расправили и аккуратно повесили. «Здорово сделано,» — отметил про себя Лазарус»…(П.К.)
Но даже не в этот мир Лазарус надеется попасть по возвращению со звёзд . Голова его заполнена мыслями о песнях и кухне своего детства, он хочет назад, обратно в двадцатый век. Как будто Лазарус не сумел-таки сохранить здравый рассудок после космического путешествия, был настолько ошеломлён, что перенёсся на 275 лет назад и впал в детство.
Фундаментальная проблема века Техники, представленная для решения в «Детях Мафусаила» — это проблема эволюционного превосходства. В романе мы сталкиваемся с ней как минимум пять раз: образ Семейств Говорда; образ богов Джокайры; образ Малого народа; образ людей, присоединившимся к телепатическим группировкам Малого народа и образ младенца, которого переделали и улучшили Малый народ.


философ
Ссылка на сообщение 29 июня 2020 г. 18:34  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)

В первом из этих случаев долгожители из Семейств Говарда со временем доказывают, что недалеко ушли в своём развитии от остальных людей. Больший срок жизни не придал им ни мудрости, ни знаний, ни успеха в карьере. Как говорит Лазарус, откровенно издеваясь над одним из членов Семейства: «Да ведь ты – наглядное свидетельство тому, что Фонору следовало бы работать над закреплением в наследовании лучших мозгов, а не продолжительности жизни».(П.К.)
На самом деле это отличие только поверхностное, и именно поэтому обыкновенные земляне в состоянии быстро выловить всех членов Семейств Говарда, а в конце романа могут встретить их на Земле с распростёртыми объятиями.
Но другие примеры гораздо более серьёзны. Они открывают перспективы фундаментальных изменений в теле и сознании человека, перспективы встречи с существами, которые могут конкурировать с нами во всех сферах нашей деятельности, и, самое главное, с перспективами открытия существ иного и более высокого порядка, нежели наш собственный.
Семейства Говарда и Лазарус Лонг не в силах ничего поделать ни с одной из этих возможностей. Напротив, они чувствуют себя испуганными, устрашенными, деморализованными и избитыми. Подобно ребятам, которые в поисках новых впечатлений перешли улицу и обнаружили гораздо больше, чем они в состоянии вынести. Семейству приходится поджать хвост и побеждённым вернуться домой в безопасность и комфорт хорошо оснащённого убежища.
Но нам трудно согласиться с Лазарусом и его товарищами, что никто не сможет повторить их путешествие на «Нью фронтир», так как мы несомненно лучше разбираемся в путешествиях. Мы можем вспомнить Администратора Слейтона Форда — человека столь « выдающихся способностей и богатейшего опыта», что сумел понять позицию Семейств Говарда, не будучи сам долгожителем — когда он с плачем и повреждённым рассудком выскочил из храма Кришла, посмотрел на Лазаруса « глазами полными ужаса», а потом отчаянно ухватился за него руками в поисках защиты.
Со своими идеями об элите человеческой компетенции Роберт Хайнлайн мог легко представить себе будущее общественных и психологических изменений. Но изменения эволюционные – это совсем другое дело. Может ли даже самый знающий из людей бороться на равных с существами подобных Кришлу? Наверное, нет; скорее всего, нет. Как один герой произносит Лазарусу: «Эти существа, которым поклоняются джокарийцы – я не верю, что мы когда бы то ни было, поднимемся на их уровень».
Однако отметим, что Хайнлайн не всегда будет придерживаться этих взглядов. В 1958 году, когда вера в продуктивность вселенских принципов достигла своей высшей точки, Хайнлайн подготовил дополненное и переработанное книжное издание «Детей Мафусаила». В нём уже нет слов, которые мы только что прокомментировали, зато есть разговор Лазаруса с Энди Либби, в котором у Лазаруса явно возобновился интерес к космическим исследованиям и появилась уверенность, что люди когда- нибудь сравняются с богами Джокайры.
Либби говорит ему: «Это были не боги, Лазарус. Не нужно их так называть».(П.К.)
А Лазарус отвечает:
«Конечно, они никакие не боги. Я и сам не хуже тебя знаю. Я думаю, что это просто создания, у которых было достаточно времени, чтобы пораскинуть мозгами. Когда-нибудь, лет так через тысячу, я хотел бы войти прямо в храм Кришла, посмотреть ему в глаза и сказать: «Здорово, старина! Ну, как, знаешь ты чего-нибудь, чего не знаю я?»(П.К.)
Таким образом, Хайнлайн уменьшает брешь между Кришлом и Лазарусом от эволюционных изменений, которые никогда не могут быть преодолены простой разницей уровня знаний. Точно таким же образом, как обычные люди, оставшиеся на Земле, сумели драться, изловить и изгнать Семейства Говарда, точно также и Лазарус намерен вступить в схватку с Кришлом тысячу лет или около того спустя.
Однако в 1941 году творческий рост Хайнлайна замедлился. Его История будущего перенесла его настолько далеко, как это вообще возможно, и вот он уткнулся в кирпичную стену или то, что похоже на эту стену. После ещё одного последнего произведения цикла История будущего – довольно слабое и неубедительное продолжение повести «Вселенная» под названием «Здравый смысл» («Эстаундинг», окт., 1941год) – Хайнлайн готов был сдать весь свой цикл историй о будущем в архив.
И практически в этот момент История о будущем почти обрела ту завершенность, к которой всегда стремилась. После Второй Мировой войны Хайнлайн мог тасовать порядок произведений, добавить несколько новых историй ближе к концу схемы, а ещё переписать и привести в порядок Историю будущего для книжной публикации. Но он никогда не пытался изменить какую-нибудь ещё из « Историй ещё не рассказанных» , помещённых на его схеме при первой её публикации в мае 1941 года. И никогда не собирался он заполнять шестидесятилетнюю прореху между «Логикой империи» и «Если это будет продолжаться». Во всяком случае, однажды Хайнлайн просто заявил: «Наверное, я никогда ничего не напишу о Неемии Скуддер, уж очень я его ненавижу».
Но прежде чем окончательно доработать Историю будущего Хайнлайн обратил своё внимание на проблему, которую поставил, но не разрешил роман «Дети Мафусаила».
В запутанной истории о путешествии по времени «Из-за его шнурков» («Эстаундинг», окт. 1941 г.) Ансона Макдональда, наш современник и студент последнего курса по имени Боб Уилсон попадает на тридцать тысяч лет в будущее благодаря человеку с морщинистым лицом и серой бородой, который называет себя Диктором. Диктор сообщает Уилсону, что Дворец, в котором они сейчас находятся, и Врата Времени, через которые он прошёл, являются работой неких «Высших» сверхсуществ, что пришли, правили человечеством двадцать тысяч лет, а потом ушли, оставив человечество в виде хорошеньких, безмятежных, собакоподобных существ, очень похожих на помесь джокарийцев из «Детей Мафусаила» и элоев из «Машины времени» Уэллса.
Диктор отправляет Уилсона в путешествии по времени, чтобы он, описав во времени петлю, встретился бы с собой, поспорил с собой и даже набил бы себе морду. Но несчастный одурманенный Уилсон находит себя неспособным что-либо сделать, и вынужден повторить все свои слова и поступки во второй раз.


философ
Ссылка на сообщение 29 июня 2020 г. 18:35  
цитировать   |    [  ] 
Из-за такого бездушного обращения он становиться подозрительным, злопамятным и возмущённым. Во всяком случае, Уилсон оказывается в прошлом Диктора – когда Диктор ещё не объявился – и занял место Диктора, хозяина послушного местного народа.
Со временем, однако, самой великой собаке предстоит появиться на свет, и Уилсон желает побольше узнать о высших существах. С помощью Ворот Времени он проникает к ним и, наконец, воочию видит их.
Мы так и не узнаём, как они выглядят, а видим только дальнейшие действия Уилсона. Он кричит. Он бежит. Его всего трясёт. Он очень похож на Слейтона Форда в храме Кришла.
Нам сообщают: «Он почувствовал, что узнал о Высших существах, что способен узнать и не сойти с ума человек».
Когда Уилсон приходит в себя, он весь в поту, словно после ночного кошмара. Его лицо покрылось морщинами, и у него выросла серая борода.
Годы спустя он решает с помощью Ворот Времени заставить себя совершить ещё одну петлю по времени. И, когда он делает это, то видит перед собой молодого нахала Боба Уилсона, студента последнего курса, оказавшегося в будущем.
Наконец неприукрашенная истина доходит до Уилсона: «Он был Диктором. Он был этим Диктором. Не было никакого другого Диктора!»
Ещё ничего не случилось, но он уже отлично понимает, что произошло. «Он знал, что он имел столько же шансов разобраться, сколько у колли понять, как собачья пища поступает в кормушку».
В этот момент всё, что он может подумать, это смириться с предопределённостью, успокоиться в горько-сладкой усмешке, будто всё, что должно произойти, обязательно произойдёт. И потому с фальшивыми заверениями водителя подержанного такси, который хочет найти клиента, он улыбается себе молодому и говорит: «Великое будущее ждёт нас с тобой, мой мальчик. Великое будущее!»
И Хайнлайн криво усмехается вместе с нами: «Великое будущее!»
Подобно многим другим хайнлайновским произведениям этого года, написанным до его требованиям свободы творчества, «Из-за его шнурков» стал жемчужиной научной фантастики. Никто ранее в своих историях о путешествиях по времени не достиг такого порядка сложности сюжета, и читатели были восхищены её хитросплетениями.
Но что вряд ли заметили обычные читатели, «Из-за его шнурков» — подобно большинству прошлогодних произведений Хайнлайна – насыщен горечью, смирением и готовностью к поражению, подчёркивающие плачевные последствия встречи Уилсона/Диктатора с Высшими существами. Этот рассказ стал ещё одним неудовлетворительным решением.
Единственным читателем, кто мог, если не помочь, то понять хайнлайновскую неспособность бороться с высшими существами, стал Джон Кэмпбелл. В августе 1941 года Хайнлайн послал ему ещё одну подобную историю, рассказ «Чаша с золотыми рыбками», в котором намекается, что Земля стала домом для живущих в атмосфере, которые превосходят по разуму людей насколько люди превосходят рыб.
В этом рассказе два американских учёных пытаются изучить странный феномен – два гигантских смерча, которые зародились в Тихом океане около Гавайев и не исчезают уже несколько месяцев. Вместо этого они неожиданно попадают в плен и их содержат в таинственном месте в глазу смерча. По тому, как их содержат, они предполагают, что их тюремщиками являются более высокоразвитые существа.
В «Детях Мафусаила» Слейтон Форд после встречи с Кришлом в его храме ничего не может о нём вспомнить. И в «Из-за его шнурков» Боб Уилсон сумел увидеть Высшее существо через Врата Времени, но тоже ничего не рассказывает об этом. Однако учёные из «Чаши с золотыми рыбками» лишены даже такой малости. Они никогда не видели своих тюремщиков, никогда с ними не встречались и никак не общались. Они только содержались в застенке.
Один из этих людей, «океанограф, специалист по экологии» по имени Билл Эйзенберг заявляет в отчаянии:
«У нас, как цивилизации, есть достоинство. Мы боремся и изготавливаем вещи. Даже, когда мы падём, у нас остаётся трагическое удовлетворение, что мы несмотря ни на что более совершенны и всемогущи, чем другие животные. Мы верим в нашу цивилизацию – мы сделаем ещё очень многое… Но если мы сами являемся такими же низшими животными, то чего стоят все наши великие дела? По-моему я не имею права называться учёным, если я пойму, что я всего лишь рыба, живущая на дне омута. Тогда все мои труды не будут значить ничего».
А после того как его старший товарищ умер, а тело его исчезло Эйзенберг размышляет про себя:
«Мы остались далеко позади. Человеческая цивилизация достигла своей точки. Точки, когда она начинает понимать, что не является высшей цивилизацией и что знание оказывается губительным для неё, тем или иным путём, но это очевидно, точно так же, как очевидно, что это знание приведёт к гибели меня, Билла Эйзенберга».
Однако вопреки собственным уверениям, что это знание не принесёт пользы человечеству, ему в голову приходит идея и он, преодолевая боль, вырезает на собственном теле послание: «БЕРЕГИТЕСЬ – СОТВОРЕНИЕ МИРА ПРОИЗОШЛО ЗА ВОСЕМЬ ДНЕЙ». А потом он ждёт смерти, чтобы его тело выбросили от сюда, подобно тому, как любимых золотых рыбок спускают в туалет.
Именно этот рассказ Хайнлайна Кэмпбелл отклонил, так как надеялся, что этот отказ станет для Хайнлайна шоком, который приведёт его в чувство, поможет ускользнуть из тисков неотступного страха. «Аквариум с золотыми рыбками» был опубликован — после того, как Хайнлайн выполнил своё обещание, и Кэмпбеллу пришлось принять этот рассказ – в мартовском за 1942год номере «Эстаундинга» как произведение Ансона Макдональда.
Но за время короткого перерыва Хайнлайн успел восстановить свои силы. Когда он вернулся в научную фантастику, то написал свой самый большой и самый амбициозный роман «Там, за гранью»(«Эстаундинг», апрель-май,    1942 г.), написанный в самый канун нападения японцев на Пёрл-Харбор и официального вступления США во Вторую Мировую войну.
«Там, за гранью» рассказывает сразу о множестве вещей. Так как благоприятное время для научной фантастики явно истекало, Хайнлайн поставил перед собой цель высказать всё, что только возможно, на страницах одного произведения.
Этот роман должен был стать научной утопией, в котором общество, которое — грядёт, пытается улучшить себя путём обдуманной селекции и отбора самых здоровых и желательных генетических признаков у своих граждан. Он был намеренно написан в пику дистопической сатире Олдоса Хаксли «О, дивный, новый мир» (1932 г.), который сам задумывался, как попытка выразить своё несогласие с романом Г.Д. Уэллса «Люди как боги»(1923 г.)
Ещё роман «Там, за гранью» должен был стать произведением современной научной фантастики, демонстрирующим самое лучшее хайнлайновское описание Америки будущего, совершенно отличной от Америк уже известных. Странный ассиметричный стиль, который мы находим на первых страницах «Если это продолжалось» и в первых нескольких главах «Детей Мафусаила»,    теперь он сумел распространить на всю длину романа.
В мире романа «Там, за гранью» люди носят свои имена задом наперёд, двери сами раскрываются перед людьми, сравниваются оттенки полировки ногтей, мужчины удивляют своих орто-жён, навещая их два дня подряд, и люди спят на кроватях, заполненных водой. (Хайнлайн проявлял к ним интерес и желал иметь их, но не мог в то время, когда он был прикован к постели и телевизору.) У них есть колонии и исследовательские станции во всей Солнечной системе, в том числе и на Плутоне, но они не совершали ещё больших прыжков к звёздам.
Это будущее совершенно не похоже на общество Ковенанта. Там человека, если он имел какое-то отклонение и отказывался от терапии, могли сослать в Ковентри. В урбанизированном обществе наилучшего выживания в романе «Там, за гранью» граждане первого класса носят сабли и устраивают драки до смерти, когда кому-то не пришлись по нраву их манеры, а потом выжившие могут просто выбросить всё из головы и спокойно пойти обедать.
Мир, описанный Хайнлайном в этом романе, стал результатом совершенно иного развития будущего, отличного от его официальной Истории будущего. Если «Магия, инкорпорейтид» стала первым произведением, в котором Хайнлайн продемонстрировал, что способен создавать общества будущего на основе любых областей знания и веры, то в «Там, за гранью» Хайнлайн доказал, что он легко может сочинять истории о будущем по заказу, так как знает их метод.


философ
Ссылка на сообщение 30 июня 2020 г. 18:13  
цитировать   |    [  ] 
Глава 14
Мир изменений (продолжение)


Хайнлайн однозначно высказался в своей речи почётного гостя в Денвере в июле 1941 года – всего через два месяца после публикации его схемы Истории будущего — что не придаёт особого значения деталям своих прототипов. Он говорил: «Я не надеюсь, что моя так называемая «История будущего» полностью сбудется, по крайней мере, таким вот образом я думаю, что некоторые из тенденций могут осуществиться, но не думаю, чтобы совпали какие-то фактические реалии, даже в самых примерных очертаниях».
Более всего его интересовал процесс «связи времён», термин Корцыбского, который означал отбрасывание ментальной проекции на грядущие времена в качестве упражнения для подготовки к будущим изменениям.
Именно поэтому вся нить истории в романе «Там, за гранью» совершенно различна. Вместо катящихся дорог там происходит «Атомная война 1970 года». А вместо свержения режима Пророков нам предлагают познакомиться с «империей Великих ханов».
На этой нити развития общества возникает впечатление, что после всепоглощающего ужаса Атомной войны люди были настолько потрясены тем, что сами сделали, что сочли за лучшее отбором убрать агрессивность у своего рода. Однако некоторые сопротивлялись этому и требовали, чтобы их оставили в покое. И неизбежно должна была возникнуть война между новой неагрессивной породой человечества с неизменёнными людьми — Первая Генетическая война. Нам рассказывают:
«И привело это к неизбежному результату: «волки» ( детали сейчас несущественны) съели «овец» (Перевод А.Дмитриева и С. Фомченко – далее А.Д. и С.Ф.)
Вторая Генетическая, проходившая три века спустя, стала войной с Великим Ханом, который из людей вообще делал существа эффективной специализации. Подобно уэллсовским негуманоидам – селенитам из «Первых людей на Луне» или обществу из «О, дивного, нового мира» Олдоса Хаксли. Великий Хан желал из основного вида людей сделать специализированных существ, каждое для своей задачи:
«Ханские учёные кроили человеческие существа – если их можно так называть – столь же легко и непринуждённо, как мы строим дома. В период расцвета Империи, как раз перед Второй Генетической войной, они вырастили больше трёх тысяч разновидностей, в том числе тринадцать типов гипермозга; почти безмозглых матрон; сообразительных и до отвращения красивых шлюх, лишенных способности беременеть, и бесполых мулов». (А.Д. и С.Ф.)
В борьбе с мулами-бойцами простые люди выглядели хорошо. Но, в конце концов, именно они побеждали в войне.
«Самым уязвимым местом Империи оказались её координаторы – сам Хан и его сатрапы и администраторы. Биологически Империя, по существу являлась единым организмом – её можно было уничтожить, как пчелиную колонию, погубив её матку. В итоге несколько десятков убийств решили судьбу войны, которую не могли выиграть армии.
Нет смысла вспоминать о терроре, который последовал за коллапсом, после того как Империя была обезглавлена. Довольно сказать, что в живых не осталось ни одного представителя Homo Hroteus. Этот вид разделил судьбу гигантских динозавров и саблезубых тигров:
Ему не хватило приспособляемости». (А.Д. и С.Ф.)
После такой истории неудивительно, что общество в романе «Там, за гранью» генетически контролируется и ориентировано на создание лучших мозгов. Однако его генетическая селекция не повторяет ошибок прошлого. Они не собираются изменять природу человека или само человеческое тело. Вместо этого они стремятся уничтожить генетические дефекты, а также сохранять и приумножать положительные изменения:
«Дети, рожденные при помощи генетического отбора, по усовершенствованной методике Ортеги-Мартина, происходят от нормальной зародышевой плазмы, рождаются нормальными женщинами и появляются на свет обычным путём.
Лишь в одном они отличаются от своих предшественников по биологическому виду – это самые лучшие дети, каких могли бы произвести на свет их родители!»(А.Д. и С.Ф.)
И так мы видим, они добились кое-каких успехов. Ещё в «Там, за гранью» современная научная фантастика сатирически обыгрывает стандартную старомодную наутастическую ситуацию, когда аномалия – «Адирондакское стоше-поле» — наконец открывается и там оказывается путешественник по времени, длинноволосый, с широко раскрытыми глазами, молодой предприимчивый человек из 1926 года по имени Дж. Дарлингтон Смит. Смит в поисках, чем ему заняться, вновь заводит моду на футбол в этом мире будущего, но хотя он и коренной американец, он не может сейчас играть сам. Не может он и носить оружие. Его рефлексы оказались недостаточно быстры, чтобы на равных соперничать с генетически улучшенными людьми будущего.
Центральной же линией романа «Там, за гранью» стала лучшая хайнлайновская попытка поставить и разрешить великую дилему о взаимоотношениях компетентного человека с окружающим его обществом. Главный герой романа Гамильтон Феликс, человек огромных способностей, который убивает своё время на то, что он называет созданием «дурацких игр для бездельников». Хотя Окружной Арбитр по генетике Мордан Клауд сообщает Гамильтону, что тот является биологическим кронпринцем, представляющим собой элитную генетическую линию лучшего из лучших, он чувствует себя почти неудачником. У него нет фотографической памяти, и это не позволяет ему осуществить мечту своего детства – стать «энциклопедическим синтетистом».
Область деятельности синтетиста как раз такова, о чём Хайнлайн говорил в своей речи в Денвере. Он настаивал, что эти люди энциклопедических знаний будут «считать своим делом находить, чем должны заниматься специалисты, а потом разрабатывать планы, чем должны заниматься остальные из нас, и получится, если не картина во всех деталях, то общие очертания громадной, невероятно громадной массы данных, которые собирает вся человеческая цивилизация».
И он приводит в пример кумира своего детства Г.Д. Уэллса как первого синтетиста. Он утверждает, что «насколько мне известно, что это был единственный из всех живущих писателей, кто попытался продемонстрировать всем нам полную картину всего мира, его прошлого и будущего, и в то же время сказать всё о нас, чтобы мы могли взглянуть на себя со стороны».
Именно таким человеком желает стать и Гамильтон Феликс.
«Синтетистами были все подлинно великие люди. Им принадлежал весь мир. Кто как не синтетист имел наибольшие шансы быть избранным в Совет политики? Существовал ли в любой области такой специалист, который рано или поздно не получал указаний от синтетиста? Они были абсолютными лидерами, эти всеведущие люди, цари-философы, о которых грезили древние». (А.Д.и С.Ф.)
Но когда Гамильтону становиться известно, что он не может быть синтетистом, так как не имеет эйдетической памяти, всё остальное показалось ему лишь делом второго сорта. Жизнь кажется ему бессмысленной. Общество же требует от него детей, дабы осуществить четыре поколения генетического планирования, но он не желает сотрудничать. Он заявляет Мордаму:
«Возможно, вы сумеете убрать все недостатки и вывести линию, которая будет счастливо плодиться и размножаться ближайшие десять миллионов лет. Но это не придаст жизни смысла. Выживание! Чего ради? И пока вы не представите убедительных доводов в пользу того, что человеческая раса должна продолжать существование, мой ответ останется тем же. Нет!» (А.Д. и С.Ф.)
Однако, когда пришло время революции, подготовленной людьми которые вообразили себя высшими существами и поставили целью подражать Великому Хану, и эти люди предложили Гамильтону присоединиться к ним, его это не привлекло и не польстило. Общество из «Там, за гранью» открытое и совершенно не коррумпированное, самое чистокровное и идеальное, какое Хайнлайн мог только представить в этот момент, и Гамильтон Феликс при всём его бездействии находит, что ему есть, что в нём защищать. Он становиться шпионом и делает всё, чтобы восстание было подавлено.
И когда это происходит, общество сторицей выплачивает свой долг Гамильтону. Синтетист из Управления Полиции считает необходимым начать всестороннее научное исследование фундаментальных вопросов мышления и целей жизни людей и Гамильтону предлагают место в «Великом Исследовании» благодаря его богатому и неортодоксальному воображению.
Наконец появляется нечто, что имеет в его глазах ценность. После такой переоценке событий Гамильтон настолько меняется, что он даже жениться на девушке, выбрать которую рекомендовали генетики и становиться отцом ребёнка, столь желаемого для Проекта.
Вместе со всем остальным, что предлагается в романе «Там, за гранью» — его утопизмом, его сатирой, его обустройством будущего, его альтернативным ходом истории и его философской смелостью – он продвинулся дальше всех по пути разрешения неподатливой эволюционной проблемы, над которой Хайнлайн ломал голову на протяжении всего 1941 года.
Этот роман выдвигает идею, что даже эволюцию человека можно будет со временем приручить, поставив под контроль человечества и дать ей сознательное направление. Такой далёкой и такой хорошей – особенно если вам случиться быть генетическим кронпринцем, подобным Гамильтону Феликсу, а не презренным подлежащим дискриминации «дикорождённым » или человеком, не подлежащим улучшению.
Однако в романе «Там, за гранью» самая большая и трудная часть эволюционной проблемы – как человечество может научиться справляться с самим фактом существования высших существ – не была рассмотрена. Она была осознана в качестве потенциальной проблемы, но потом выброшена из головы.
Именно поэтому в этом романе на других планетах Солнечной системы нет разумной жизни. (Имеет значение то, что сообщение об открытие разумной жизни на Ганимеде в конце концов оказалось ошибочным ). Хотя Великое Исследование в состоянии предположить существование нечеловеческой цивилизации где угодно, но нет звёздных кораблей, чтобы слетать и проверить. Поэтому люди не скоро смогут разрешить эту проблему и совершить путешествие, подобное экспедиции на «Нью фронтир» в другом хайнлайновском будущем.
Гамильтон Феликс так рассматривает этот вопрос:
«Если таковой /нечеловеческий разум/ существовал, что можно было с очень высокой степенью вероятности допустить, что, по крайней мере, некоторые из этих разумных рас по своему развитию опередили род людской. А если так, то контакты с ними могли всерьёз продвинуть человечество в изучении философских проблем. Кто знает, может быть, они уже нашли ответы на проклятые вопросы «как» и «зачем».
Конечно, встреча человека с таким превосходящим его разумом психологически может оказаться очень опасной, это уже давно доказано. Подтверждение тому – трагическая история австралийских аборигенов, сравнительно в недавние исторические времена деморализованных и в конце концов уничтоженных собственным чувством неполноценности перед английскими колонизаторами.
Впрочем, эту опасность исследователи воспринимали безмятежно – да иначе и не могли, ибо так уж были устроены от природы.
Однако Гамильтон не был убеждён, что подобная опасность существовала. То есть, кого-то она могла, разумеется, подстерегать, но таких людей, как Мордан, Феликс не мог представить себе деморализованными. Да и в любом случае это тоже был проект дальнего прицела. Прежде всего, необходимо было достигнуть звёзд, а для этого сконструировать и построить звездолёт». (А.Д. и С.Ф.)
Короче говоря, генетически чистое общество в романе «Там, за гранью» оберегают от страдания грубого эволюционного пробуждения собственной относительной технической неспособностью. Хотя мы сами и можем подумать о том, в самом ли деле Мордан Клауд повёл бы себя в храме Кришла лучше, нежели Слейтон Форд, но здесь этот вопрос остаётся неуместным.
Однако Хайнлайн так и не избавился полностью от собственных страхов и сомнений. Это явственно проглядывает в последнем его предвоенном произведении, повести «Неприятная профессия Джонатана Хоага», написанной в апреле 1942 года, когда он ждал призыва инженером в Филадельфийский флот. Он послал эту новую повесть-фэнтези Кэмпбеллу, подписавшись новым псевдонимом Джон Риверсайд, и она была опубликована в октябрьском за 1942 год номере «Унноуна» и затем переименована в «Незнаемые миры».
В этой нестандартной повести, наш мир, оказывается, является фальшивкой. Вот что сообщают нам об этом два исследователя в стиле двадцатого века об его истинной природе:
«Существуют «Птичьи дети» — страшные, ужасные, придуманные Лавкрафтом существа, которые живут в зазеркалье, где томятся в муках и унижают нас сознанием нашей собственной истинной неполноценности. Так правы ли они в своём требовании стать истинными властителями нашего мира?
Или прав ужасный, мерзкий Джонатан Хоаг, когда он предложил иное в стиле Кэйбелла объяснение, будто этот мир, в том числе и Птичьи дети, на самом деле являются лишь интересной мазнёй молодого многообещающего художника на высшем уровне существования? Хоал утверждает, что он является критиком из этого высшего мира и сейчас находится здесь в человеческом теле, дабы разобраться в нашем мире и определить во сколь много его оценивать.
В таком случае, разумеется, нормальные люди при всём желании будут не в состоянии многого добиться. Лучшее, что могут сделать главные герои повести, частный детектив и его жена, это продолжать жить вместе и ждать, что будет дальше.
На этой ноте Роберт Хайнлайн закончил свой трёхлетний писательский труд, временно, оставив сочинительство и ушёл на войну. А загадка эволюционного превосходства так и осталась недорешенной.
Страницы: 123...2930313233...545556    🔍 поиск

Вы здесь: Форумы test.fantlab.ru > Форум «Другие окололитературные темы» > Тема «Павел Поляков. Жизнь и творчество»

 
  Новое сообщение по теме «Павел Поляков. Жизнь и творчество»
Инструменты   
Сообщение:
 

Внимание! Чтобы общаться на форуме, Вам нужно пройти авторизацию:

   Авторизация

логин:
пароль:
регистрация | забыли пароль?



⇓ ⇑ Наверх