облако тэгов
Всем известно, что советское общество было охвачено шпиономанией, особенно ударившей по массовой культуре. Все помнят, что фундамент, на котором росли и крепли подростки великой страны, отлит из песенки про коричневую пуговку, фильмов про акваланги на дне и книжек про майора Пронина, отлавливающего подлых шпионов. Это ложная память и ложное знание. Шпиономания в течение двадцати лет усердно раздувалась политическими процессами, но даже те, кто верил, что Тухачевский — немецкий шпион, а Берия — английский, не слишком усердно искали империалистический оскал за маской доброго соседа или сослуживца. Золотая эра шпионских книжек оказалась совсем короткой, уложившись в полтора десятка лет, с середины пятидесятых годов до конца шестидесятых. И быстро стала историей — преимущественно печальной.
Со многими неизвестными
Костя Шмель, герой подростковой повести Юрия Томина «Борька, я и невидимка», вышедшей в 1962 году, сетовал на категорическую нехватку кадров для масштабной дворовой игры: «Где взять молодую красивую шпионку? (…) Откуда на дровяном дворе возьмется колхозный сторож Карим Умаров? (Он же — Вернер фон Штраух, он же — мистер Глен Поуз, он же — сэр Арчибалд Дуглас.) А инженер, который должен влюбиться в шпионку?.. А бандит-уголовник?.. А запутавшийся шофер, который развозит агентов на машине директора одного из крупных заводов?»
Проблему решали наскоро привлеченные статисты, вооруженные Костиными инструкциями. Генерал должен был говорить: «Это задача со многими неизвестными», а шпион до поимки: «Помните, у нас длинные руки» и «Он слишком много знал», а после: «Нихт» и «Можете меня расстрелять» (в ответ, понятно, на вопросы майора «Ит из э лэмп?», «Гив ми зэ эппл» и «Сэ си бон?»).
Двумя годами раньше совсем лапидарное описание шпионской драмы в трагическом Денискином рассказе «Смерть шпиона Гадюкина» выдал Виктор Драгунский: «А на сцене стоял стол, и за ним сидел мальчик в черном костюме, и я знал, что в кармане у него пистолет. А напротив этого мальчика ходил мальчик с бородой. Он сначала рассказал, что долго жил за границей, а теперь вот приехал опять, и потом стал нудным голосом приставать и просить, чтобы мальчик в черном костюме показал ему план аэродрома.
Но тот сказал:
— Этого вы от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин!»
В принципе эти цитаты дают исчерпывающее представление о содержании «славных книжечек в зеленых и голубых обложках», от которых просто умирали школьники и многие взрослые читатели. Старт феномену был дан в 1954 году сразу двумя и без того популярными книжными проектами.
Повесть «Следы на снегу» Георгия Брянцева, кадрового офицера военной разведки с опытом руководства партизанами и подпольщиками, была его третьей книгой в детгизовской серии «Библиотеки приключений и научной фантастики» и первой, действие которой полностью происходило не в военном прошлом: американских шпионов, убивших инженера ради плана нового промышленного района, чекисты ловили в мирной Якутии.
Одновременно воениздатовская «Библиотечка военных приключений», четвертый год выпускавшая книжки про пограничников, летчиков, партизан, армейских разведчиков и контрразведчиков военных лет, вдруг подряд выдала четыре шпионских романа на послевоенном материале — «Над Тиссой» Александра Авдеенко, «Под чужим именем» Виктора Михайлова, а также дилогию Льва Самойлова и Бориса Скорбина «Паутина» и «Таинственный пассажир».
Эти книги задали одну из двух главных сюжетных схем советского шпионского романа: американский или английский шпион (зачастую с нацистским или белогвардейским прошлым), замаскированный под веселого советского человека, проникает в СССР, чтобы провести масштабную диверсию, выкрасть чертежи новейшего военного самолета или карту военной базы (ценного месторождения). Зачастую он опирается на «спящих» до той поры агентов, в основном бывших белогвардейцев или фашистских прихвостней, а также использует «втемную» либо вербует нестойких советских граждан — поначалу рефлексирующих интеллигентов, потом легкомысленных девушек, а с конца 50-х — «стиляг», фарцовщиков и любителей красивой жизни.
В романе Авдеенко использовалась и вторая сюжетная схема, в которой сюжет сводился к погоне за перешедшим границу нарушителем. В этом деле пограничникам и чекистам помогало сознательное население, в первую очередь пионеры, умеющие замечать не только иностранные буквы на коричневой пуговке, но и странный акцент собеседника, его качественные ботинки, которые сроду не продавались в районе, а также подозрительные умения либо неумения (шофер-недоучка понимает немецкую фразу, молодой инженер отказывается помочь школьнику с домашним заданием по алгебре, малограмотный сторож покупает маслины и в ночи играет на рояле неизвестную музыку — Вагнера, само собой).
Великий жанровый почин подхватила вся страна. И молодые, и опытные авторы быстро оценили потенциал стартапа и присоединились к маркетмейкерам. Скоро шпионские книги издавались от Львова («Практика Сергея Рубцова» Николая Далекого) до Владивостока («Линия перемены дат» Арсения Малинского), не говоря уж о разнообразных журналах — от «Знания — силы» до «Огонька».
«Библиотечка» быстро укрепилась звонкими именами: Николай Шпанов, фанат авиации и главный алармист предвоенной литературы (автор легендарного «Первого удара. Повести о будущей войне», который то раздавался красноармейцам для тщательного изучения, то изымался после подписания пакта о ненападении), переключился с романов о поджигателях новой войны на «Похождения Нила Кручинина». Вплотную за шпионов взялся знаменитый писатель-прокурор Лев Шейнин. А в 1957 году вышел первый сборник Льва Овалова о майоре Пронине.
Эти авторы дошлифовали золотой стандарт, согласно которому шпионский роман должен быть не детективом, а триллером (героем необходимо не столько вычислить преступника, который известен более-менее сразу, сколько догнать его), причем заведомо облегченным: шпиону не положено выполнить злодейскую миссию и вообще сильно начудить. Из этих правил были, конечно, исключения — например, ранние истории про майора Пронина были стопроцентными детективами, но в остальном подчинялись совместно выработанному канону.
Слог спокойный, диалоги пространные, углубленный психологизм, натуралистичность, литературная изощренность и экспрессия не приветствуются. Жесткий модульный сюжет: явление агента или обнаружение его следа (парашюта, акваланга, странного происшествия, подозрительного трупа), начало расследования, отвлечение на ложную версию, откат на исходную, новый захват цели, иногда полный контроль ее действий, подготовка ловушки, погоня, схватка, арест, допрос, усталое возвращение к мирной жизни.
Протагонисты — молодой горячий лейтенант и ироничный, но отечески опекающий юнца (чтобы отвлечь и раскрепостить сознание сотрудника, и на футбол его сводит, и на курорт вывезет, и даже стакан вина нальет) опытный майор с молодыми глазами и седыми висками. Офицеры носят простые русские либо украинские фамилии (с редкими вкраплениями экзотики вроде Сурена Грачьяна, Ватсона при Ниле Кручинине). Антагонисты — иногда молодые, чаще средних лет обаяшки, неизбежно демонстрирующие пустую душу убийцы и оказывающиеся неприятными чертями из заграничного ада, которые пытаются изгадить наш рай.
Их связные — неприятные старики с темным прошлым и вычурными фамилиями. Обе стороны контактируют с огромным количеством советских людей, разных, порой сложных, но почти всегда хороших и искренне любящих Родину — хоть и не любящих доносы. Чекисты их, кстати, тоже не любят — и с печалью вспоминают массовые репрессии, а у некоторых на стене висит портрет невинно загубленного родственника или товарища. Такое отношение было выстрадано авторами, многим из которых возвращение к шпионской теме дало возможность не только заработать, но и просто вернуться из небытия, зачастую совпадавшего с первым приобщением к теме.
Что происходит в тишине
Шпионский роман появляется там, где ждут шпионов – иногда в только что воевавшей стране, чаще в стране, которая определилась с параметрами войны грядущей. В России первой шпионский сюжет подхватила высокая литература: «Штабс-капитан Рыбников» Александр Куприна был не столько авантюрным, сколько психологическим этюдом о саморазоблачении: журналиста в рассказе насторожил контраст между ура-патриотическими речами вездесущего офицера и его откровенно дальневосточным профилем и манерами.
По-настоящему русский шпионский роман родился через десять лет: германская война воспламенила широкопрофильного коммерческого автора Николая Брешко-Брешковского, который в сжатые сроки наколотил пачку книг с показательными названиями: «Шпионы и герои», «Гадины тыла», «В сетях предательства» и «Ремесло сатаны». Героями этим романов были патриотические дворяне и офицеры, противостоящие обольстительным и порочным немецким шпионам.
«Провокация, шпионаж, похищение важных бумаг, фабрикация фальшивых документов и, когда надо, убийство, чужими, конечно, руками, — все это пускалось в ход, только б результаты получились благоприятные, только б ослабить Россию» — описанный Брешко-Брешковским злодейский инструментарий определил смысл отечественного шпионского романа на век вперед. И не просто вперед, а с огромным гандикапом. Потому что после революции шпионский роман, как и всякая бульварная литература, исчез. Казалось, навсегда.
У послереволюционой литературы нужды в шпионах не было. С одной стороны, экологическая ниша врагов была с перебором занята царскими палачами, белогвардейцами и кулаками-мироедами. С другой — Советская Россия интенсивно готовилась к мировой революции, и в этом режиме любой иностранец мог оказаться более классово близким, чем случайно выбранный соотечественник. Чех служил помощником коменданта Бугульмы, поляки и дети швейцарскоподданных создавали ЧК и ОГПУ, а одним из «Красных дьяволят» был юный китаец, в первой экранизации превратившийся в американского негра и лишь во второй, как все помнят, в цыгана.
Вполне терпимым было и отношение к социально далеким литературным героям с транснациональными амбициями вроде мрачного инженера-мизантропа Гарина либо веселого афериста Бендера. Вот тридцать лет спустя герой, усердно косплеящий Остапа Ибрагимовича, непременно оказался бы американским шпионом — как в сатирическом детективе Олега Сидельникова «Нокаут» (1958).
Да и чекисты в двадцатые годы воспринимались как революционные ангелы смерти, которых не следует ни восхвалять, ни поминать лишний раз — ни просто обращать на себя их внимание. В этом убедился детский писатель Николай Смирнов, в 1929 году выпустивший недетскую повесть «Дневник шпиона». Ее герой, английский агент Кент, пытался во время гражданской войны выстроить антисоветское подполье на пару с князем-белогвардейцем Долгоруковым. Смирнова вызвали в ОГПУ и два месяца допытывались, где автор нахватался шпионских методов, столь толково описанных в книжке. Смирнов с большим трудом доказал, что вычитал все в английских газетах и книжках про знаменитого Сиднея Рейли, будущего прообраза Джеймса Бонда. Покинув Лубянку, во дворе которой Рейли был зарыт четырьмя годами ранее, Смирнов поспешно дописал «Джек Восьмеркин — американец» и более темы шпионов и иностранцев не касался, сосредоточившись на изучении строек социализма. А чекисты снова стали Теми-Кого-Нельзя-Называть.
Еще одним исключением из правила «ни слова про шпионов» оказался знаменитый роман «Человек меняет кожу» (1933) Бруно Ясенского, несколькими годами раньше высланного из Франции. Книга рассказывала о строительстве гигантской плотины при помощи иностранных инженеров, один из которых оказывался, естественно, профессиональным шпионом-вредителем. Ясенский подарил ему биографию и имя бывшего резидента английской разведки в Туркестане Фредерика Бейли. Книга пользовалась огромным успехом, за четыре года выдержала десять переизданий, была переведена на множество языков, причем для английской версии Ясенский заранее написал послесловие в виде открытого письма Бейли.
Автор объяснил, что хотел угодить полковнику, который наверняка ведь мечтал вернуться в Туркестан для реванша. Год спустя роман жестко раскритиковал первый секретарь ЦК КП(б) Таджикистана и бывший глава Госиздата Григорий Бройдо — но не за шпионов, а за антитаджикские и антирусские выпады. Ясенский пожаловался Сталину, Сталин цыкнул, Бройдо извинился, через полгода был возвращен в Москву с понижением, потом снова возглавлял издательства, в рекордные сроки наладил выпуск собрания сочинения Сталина, в августе 1941 года сел на 10 лет (в конце войны по болезни отправлен в 10-летнюю ссылку). Ясенского расстреляли за три года до ареста Бройдо.
Литературные шпионы тут, конечно, ни при чем. Но то ли с учетом разных казусов, то ли в силу известного изречения про важнейшее из искусств отражать изменения следующего десятилетия был мобилизован исключительно кинематограф.
Мы знаем все, мы знаем всех
Изменения были революционными — вернее, контрреволюционными. К тридцатым годам идею мировой революции официально пристукнули, ее адептов приструнили либо выслали, а вавилонский интернационализм завели под единую гребенку со строго определенным количеством зубьев: героям книг и фильмов положено быть русскими с небольшим вкраплением комических, но мудрых украинцев, одним вспыльчивым, но страшно порядочным грузином и нерегулярными представителями Северов или Средней Азии. Стартовали массовые судебные процессы, в рамках которых вредители и враги народа все неизбежней увязывались с представителями иных стран. Вряд ли кто-нибудь теперь даже в шутку посмел бы отрекомендоваться сыном турецкоподданного. В газетах и массовом сознании чекисты стали прославляемыми героями не хуже летчиков.
Но книг про шпионов почти не было. Зато были фильмы.
Уже в 1932 году вышли три картины про вредителей и шпионов, в том числе звуковая «Две встречи», снятая по сценарию живого класика Якова Протазанова, и фильм со знаковым названием «Враг у порога». В первом бывшая белогвардейка становилась женой заслуженного директора, чтобы устраивать диверсии на заводе, во втором коварные шпионки соблазняли юных красноармейцев в ходе приграничных учений. По подсчетам исследователя Александра Федорова, с 1930 по 1935 год шпионы появлялись в восьми игровых фильмах, а с 1936-го по 1939-й — уже в двадцати. Картины с тех пор мало кто смотрел, но звонкие названия «Ошибка инженера Кочина», «Граница на замке» и «На дальней заставе» в советский культурный код врезались.
Как врезались и книжные шпионы 30–40-х, которые все-таки существовали: в пределах гетто — газетно-журнального малоформатного, фантастического и детлитовского. Во второй половине 30-х за шпионскую тему дружно взялись детские писатели первого ряда. В стихотворении Сергея Михалкова «Граница» (1937) приграничные пионеры любезно провожали «посланца белых банд, врага, шпиона и диверсанта» прямиком к начальнику заставы, в повести Рувима Фраермана «Шпион» (1937) корейские дети из приморского колхоза помогали поймать притворившегося прокаженным крестьянином японского лазутчика-убийцу, в «Судьбе барабанщика» (1939) Аркадия Гайдара одураченный поначалу школьник в финале стрелял в шпиона и его напарника-уголовника. Смысл неявного госзаказа объяснил Лев Кассиль в рассказе «Дядя Коля — мухолов» (1938), заглавный герой которого, добродушный рыбак и немецкий шпион, вкрался в доверие ребятишек и без малого прикончил одного из них, сына инженера, чтобы украсть чертежи: «Вы бы, — продолжал капитан К., — написали об этом книжечку… Такие вещи не мешает знать и большим, и маленьким».
Фантасты смело шли своим путем, не оглядываясь на предвоенные ОБЖ: в «Арктании» (1937) Григория Гребнева, «Генераторе чудес» (1939) Юрия Долгушина, «Пылающем острове» (1940) и «Арктическом мосте» (1941) Александра Казанцева, и, само собой, в «Тайне двух океанов» (1938) Григория Адамова шпион выступал в однообразной роли второстепенного соперника, в меру сил мешавшего победе советских ученых и строителей над соперником номер один — природой.
Возможно, это и придало смелости создателю майора Пронина, с юных лет сочетавшему осторожность и некоторую отмороженность. В конце 20-х Лев Овалов с дебютной же повестью «Болтовня» стал звездой молодой пролетарской литературы, но потом погряз в межфракционной борьбе, был всесторонне затоптан за роман «Ловцы сомнений» (РАПП увидел в книге пропаганду троцкизма, а оппозиционеры — подробный донос на троцкистов), сделал ряд карьерных кульбитов и сам попытался затоптать пару молодых талантливых авторов, в том числе Александра Авдеенко. Став редактором художественного радиовещания, Овалов немедленно попросил Сталина выступить по радио 1 мая, найдя для этого удивительный аргумент: «В то время, когда в Германии, например, утро в этом году начнется речью Гитлера, наше приветствие обычно заказывается какому-нибудь литератору».
В 1939 году он возглавил журнал «Вокруг света» и чуть ли не на спор затеял серию детективных рассказов об опытном майоре госбезопасности. Овалов начал издалека: действие первых историй происходит сразу после революции. Но постепенно рассказчик дошел до современности — и на всякий случай озаботился разрешением героя, который ему, автору, так прямо и заявил: «С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность», а встречное опасение — «Ну, скажут, что я раскрываю методы расследования…» — просто высмеял: «Как нет ни одного преступления, абсолютно похожего на другое, так нет и одинаковых методов для раскрытия этих преступлений».
Лев Овалов был арестован в июле 1941 года: по собственной версии, за разглашение контрразведывательных методик в повести «Голубой ангел», замыкавшей первый цикл рассказов о майоре Пронине, но, скорее, за старый псевдотроцкистский роман. Овалов провел в лагерях и ссылке 15 лет, дожил до реабилитации и до ураганного успеха своего давнего конкурента Авдеенко. Тот в 1940 году был раскритикован лично Сталиным за сценарий к фильму «Закон жизни», исключен из партии и Союза писателей, ушел в шахту, потом на фронт, дождался личного же прощения Сталина, восстановления в партии и СП и в 1954 году открыл золотую эру шпионских «славных книжечек».
Овалов усилил старательно всеми забытый довоенный сборник рассказов, вышедший книжкой незадолго до ареста, «Голубым ангелом», сел писать вторую повесть, потом третью — и майор Пронин стал символом этой эры.
А потом она кончилась.
Бумеранг не возвращается
К началу 60-х формат исчерпал себя, но по инерции продолжал выдаиваться, пока был спрос снизу и не было возражений сверху. Затем сменилось руководство страны. Хрущевские потягушки с Америкой были признаны неактуальными. В конце десятилетия разгром так называемой группировки Шелепина-Семичастного сменил и кураторов культурно-пропагандистского направления в КГБ, вскоре и вовсе была объявлена разрядка международной напряженности. Общественность еще не знала, что «нелегалы» остаются коронкой нашей разведки, а шпионские организации прочего мира действуют иными методами, однако догадывалась, что запасы активных белогвардейцев, власовцев и прочих естественных носителей русского языка должны иссякнуть, а неестественным носителям великий могучий так просто не дается. Теперь читателю было сложнее поверить, что майор Роджерс легким движением языка превращается в садовника Коробкина.
Воениздатовская «Библиотечка» закрылась в 1961 году, ей на смену пришла полноформатная серия «Военные приключения», заполнявшаяся проверенными книгами про разведчиков времен войны и милиционеров. Детгизовскую «рамку» помимо этого заполнила хорошая фантастика — шпионы туда больше не лезли. Теперь их уделом были разоблачительные передачи по ТВ и скучные очерки в альманахе «Чекисты», авторы которого указывались «в подбор» на предпоследней странице. В отдельный довольно бойкий поджанр выделилась пограничная тематика, обеспечивавшая выход не только альманахов, но и специализированных журналов, а потом и популярного сериала — дань теме отдали даже литераторы уровня Юрия Коваля («Алый»), а как минимум один заметный автор, Олег Смирнов, посвятил пограничникам каждый звук своей лиры.
Забавной сублимацией шпионских романов можно считать и остросюжетные книги Юлиана Семенова, Александра Кулешова, Леонида Млечина, Евгения Коршунова и Ростислава Самбука о загнивании заграницы: действие таких книг происходит в страдающих Европах, Америках и Япониях, никак нас не касаясь.
Авдеенко и Овалов писали стандартные соцреалистические романы до глубокой старости и умерли с разницей в год, соответственно в 1996 и 1997 году. Шпионскую тему они забросили тоже практически одновременно: последняя книжка о Пронине, уже генерал-майоре, «Секретное оружие», вышла в 1962-м, последняя часть трилогии «Над Тиссой» — годом позже.
Менее знаменитые авторы также разбрелись кто куда, предпочитая не вспоминать литературную шпионскую молодость — как, например, автор культовой в патриотических кругах трилогии «Русь изначальная» Валентин Иванов, посвятивший раннюю повесть таежной погоне молодого зоотехника за диверсантами.
Шпионы частично вернулись в плохую фантастику и олдскульные детские приключения, частично переехали в юморески и мультики про схватки доблестных майоров с глуповатыми агентами 008 или 00Х — под песенку Владимира Высоцкого про мистера Джона Ланкастера Пека.
Лишь иногда в провинциальных и еще реже в столичных издательствах выходили книги верных теме авторов. Но принципа «шпионы здесь и сейчас» продолжали держаться совсем уж единицы вроде Виталия Горбача, в 1975 году выпустившего в Махачкале вторую книгу дилогии про внедрение цээрушниц в семьи особо важных офицеров «За теневой чертой». Стандартная шпионская повесть Николая Волкова «Не дрогнет рука», написанная в середине 60-х, в 1979-м и 1983-м просто переиздавалась в Красноярске в виде сборника с добавленными милицейскими рассказами. А в столичных книгах бывшие белогвардейцы, предатели или просто замаскированные дворяне оказывались не шпионами, а либо стяжателями (знаменитый «Ларец Марии Медичи» Еремея Парнова и «Беспокойное наследство» Владимира Ишимова и Александра Лукина), либо измученными ностальгией бедолагами («Колесо Фортуны» Николая Дубова).
Так было неинтересно, поэтому в регионах время от времени появлялись свежие оммажи шпионскому роману, выглядевшие совершенно аутентичными образцами поджанра параноидальной эпохи. В 1982 году в Таткнигоиздате вышла повесть Зуфара Фаткудинова «Тайна стоит жизни», в которой лейтенанты НКВД ловили зловещих гитлеровских агентов в подземельях предвоенной Казани и Свияжска. Одновременно в журнале «Уральский следопыт» была опубликована повесть Сергея Крапивина «Пять дней шесть лет спустя» (заключительная часть трилогии, начало которой автор писал вместе с младшим братом, знаменитым Владиславом Крапивиным) про пионеров и комсомольцев, ловящих в послевоенных белорусских лесах местного уроженца, ставшего английским диверсантом.
Кончина жанра была бы совсем скоропостижной, кабы в конце 60-х не вышла трилогия Олега Шмелева и Владимира Востокова «Ошибка резидента». Она потрясла читателя сюжетом — перевербовка матерого резидента выламывалась из привычного формата, — но особенно множеством мелких и явно подлинных подробностей разведывательной и контрразведывательной работы (впечатлявших даже несмотря на шаблонно модульную фабулу и непременное разоблачение стиляг и фарцовщиков). На повторение такого эффекта рассчитывать не приходилось — просто потому, что другого главного контрразведчика страны, выгнанного с работы, но допущенного к литературному труду, в природе быть не могло: бывший руководитель Второго Главного управления КГБ генерал-лейтенант Олег Грибанов, взявший псевдоним Шмелев, был единственным в своем роде.
Однако через пять лет после выхода первой книги трилогии еще больший эффект произвел другой роман, по формальным признакам причисляемый к шпионским. «Момент истины» Владимира Богомолова об охоте на шпионско-диверсионную группировку, способную сорвать неожиданное наступление Красной Армии, безоговорочно относился к «большой» литературе, при этом отличался неимоверным сюжетным и повествовательным драйвом. Богомолов первым и чуть ли не единственным показал, как один человек или маленькая группа может успешно противостоять действиям «сильнейшего государства», в то время как свое сильнейшее государство то и дело пытается все испортить. И уж точно не могло быть второго автора с таким опытом, кругозором, характером и литературным даром.
Его и не было. Зато «Момент истины» усилил формирующийся тренд 70-х — первую волну повышенного официального интереса к Великой Отечественной, партизанам и фронтовым разведчикам.
Возвращение шпионов могло случиться в середине 80-х: при Андропове и раннем Горбачеве сформировался явный госзаказ на решительный отпор западному влиянию. Но снова откликнулись в основном киношники. После долгого перерыва фильмы про шпионов пошли косяком: «Кольцо из Амстердама», «Смерть на взлете», «Бармен из „Золотого якоря”», «Возвращение резидента» и «Конец операции „Резидент”», «Контракт века», «Мы обвиняем». В большинстве из них шпионы превратились либо в невнятных пропагандистов-вербовщиков, либо в откровенных жуликов, бояться которых непросто и неинтересно. Промышленный шпионаж упоминался вскользь, а тема агентов влияния в политическом и военном руководствах по понятной причине затрагиваться вообще не могла.
Литераторы на кампанию почти не отреагировали (документальные книги про тайную войну ЦРУ со всеми на свете не в счет) либо остались незамеченными, как Теодор Гладков с романом 1982 года «Последняя акция Лоренца» (как раз про вербовщика). Даже роман сверхпопулярного Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить» (1979) с четкой шпионской линией особой славой не пользовался — в отличие от снятого на его основе сериала (1984).
Понятно, что и сериалу невозможно дотянуться до другого многосерийного фильма по книге Семенова, как ихним шпионам невозможно дотянуться до нашенских разведчиков.
Но это совсем другая история.
