Калейдоскоп фантастики

Научной фантастике такая занимательность чужда. Фантастика способна заинтересовать сущностью идей, которые несут герои, или необыкновенностью фантастической обстановки, в которой они действуют. Нельзя согласиться с 3. Файбургом, утверждающим, что главное — в сопереживании идей с героем, а не в самом герое. Отказ от героя — это и есть перевод фантастики на задворки художественной, литературы. Научная фантастика прежде всего остается художественной литературой и только с этих позиций должна рассматриваться. Правда, по сравнению с обычной литературой она несет еще дополнительные функции: не только отражает жизнь, но и проецирует ее в будущее, показывает возможные достижения цивилизации, пробуждая интерес к науке, без понимания которой нельзя обойтись и сейчас.

Однако писателей, дерзающих познать ход развития общества, науки и техники, по-разному встречают хотя бы те же ученые. По глубокому убеждению профессора Д. Франк-Каменецкого, фантастика не может быть сегодня источником новых научных идей, новых открытий. А вот академик П. Ребиндер отводит ей роль кресала, способного высечь искру в душе человека (в том числе и ученого). Академик же Н. Федоренко считает своим служебным долгом читать научную фантастику, отыскивая в ней предвидения.

Так что же такое научная фантастика? Литература предвидения, пророчества или безответственных заблуждений? Прав ли проф. Д. Франк-Каменецкий в своем отказе писателям-фантастам верно угадать будущее науки? Ведь современные ученые, по его словам, говорят на особом языке (как Жрецы Науки на некоем «новосанскритском»?), их нельзя понять простым смертным!

А простые смертные хотят понять! И хотят дерзать! И, читая фантастику, становятся потом сами учеными, овладевая высоким их языком. Я думаю, что согласиться с проф. Д. Франк-Каменецким — значит забыть, что фантастика — литература, которая отнюдь не призвана ущемлять ученых, однако может пополнять энтузиастами их ряды. И даже порой подсказать ученым важное направление исканий.

Можно привести пример отнюдь не жюльверновского времени. И. Ефремов в своем рассказе «Алмазная труба» не только предсказал, но и указал, где и как можно найти алмазы в Якутии. Ученые нашли их. Оспаривать теперь его приоритет бессмысленно. Говорят, что в некоторых научных кругах существуют три стадии восприятия нового: 1. Это антинаучно. 2. Это необоснованно. 3. Это давно известно.

Примерно по этой формуле происходило и с фантастической гипотезой о тунгусском взрыве 1908 года, правда, пока без последней стадии. Герой моего рассказа предположил, что в тунгусскую тайгу упал не метеорит, а над ней в ядерном взрыве погиб космический корабль. С тех пор прошло почти четверть века споров. С кем? С героем рассказа? Нет, спорили уже ученые между собой. Тем удивительнее было появление в 1963 году раздраженной статьи академика В. Фесенкова и проф. Д. Mapтынова «Затянувшаяся фантазия», где они сетовали, что несносная фантазия все живет. Надо сказать, что для писателя затянувшийся срок жизни высказанной его героем идеи — не такой уж горький ему упрек. Важнее, вероятно, то, что несколько сот ученых устремились в тунгусскую тайгу — кто опровергнуть фантаста, кто найти обломки корабля, кто установить истину. Экспедиции одна за другой предпринимали исследования по столь обширным программам, которые и не снились Комитету по метеоритам. Вышло много научных отчетов и книг. Последняя из них — монография «Проблема тунгусской катастрофы 1908 г.» написана А. В. Золотовым, возглавившим пять экспедиций к месту взрыва, организованных при участии президиума Академии наук СССР. Он покончил с былыми гипотезами о падении метеорита или взрыва ледяного ядра кометы. Взрыв был ядерным и произошел в воздухе. Эта мысль находит завершение в работе видного физика из Объединенного института ядерных исследований в Дубне В. Н. Мехедова, которая заканчивается так: «Другими словами, мы снова (как бы фантастично это ни выглядело) возвращаемся к предположению о том, что тунгусская катастрофа вызвана аварией космического корабля, топливом для двигателя которого служило антивещество».

Это уже не фантастика! Это уже научная работа, но она — продолжение фантастики! И, может быть, это закономерно. Что может быть фантастичнее выводов современной науки!

И ВСЕ ЖЕ фантастика не должна быть пророческой, хотя это и может порой случиться. Фантастика рождается современностью (ведь не взорвись атомная бомба, не было бы гипотезы о тунгусском взрыве!), высотой развития цивилизации, чаяниями современников, она питается своим временем и служит ему.

Фантастика идет от жизни. И в то же время она должна заглянуть в будущее.

В. И. Ленин учил: «Надо мечтать!» Широко известны его слова о том, что фантазия — качество величайшей ценности, без нее нельзя было обойтись ни поэту, ни математику. Однако часто забывают, что вслед за этим Ленин призывал не отрывать мечту от действительности. Вот почему мечту можно было бы сравнить с прожектором на корабле прогресса. Когда корабль достигает рубежа, прежде вырванного из тьмы вчерашним лучом, луч сегодняшней мечты уже светит дальше. Обогнать мечту — это обогнать собственный взгляд вперед.

И научная фантастика, отражая тенденции развития современности, становится зеркалом действительности.

Читатель отлично чувствует это. И автор никогда не должен забывать, что, каким бы «фантастическим забором» (тысячи лет или сотни парсеков) он ни отгораживался от реальности, — все равно читатель воспримет его произведение как отражение сегодняшнего дня.

У нас ведутся споры и делаются глубокомысленные выводы в докладах о том, что развитие советской фантастики должно в основном идти по линии создания антиутопий, а не утопий. То есть показывать мир не таким, каким его хотелось бы видеть в мечте («Туманность Андромеды» Ефремова, до поры до времени принимавшаяся поборниками «интеллектуальной школы»), а показывать мир таким, каким он не должен быть, путь, по какому не следует идти (предупреждение!). Похвальное намерение, но оно открывает широкий простор для любых блужданий.

Думаю, что советскому читателю нужна фантастика разных направлений.

Однако писатель, в том числе и фантаст, должен помнить: если критик только упрекнет его за двусмысленный подтекст, то идейные враги всегда готовы превратно истолковать произведения советской литературы, если есть малейшая «закавыка».

Последнее время у нас многие (и читающие, и пишущие) увлекаются западной фантастикой. Знать ее надо. Однако нельзя ее принимать бездумно.

Американский фантаст Рэй Бредбери утверждает, что фантаст — это человек, отрицающий современное ему общество и борющийся с ним средствами своего жанра. Бредбери — прекрасный писатель. Я горжусь, что представил советским читателям его повесть «451° по Фаренгейту». Он честно противостоит современному ему капиталистическому строю Америки, несмотря на то, что фашиствующие рокуэлловские молодчики сожгли его дом. Однако можно ли позицию Бредбери, его методы механически переносить в советскую литературу?

Некоторые теоретики нашей так называемой «философской» фантастики еще недавно допускали, что можно осуждать выдуманное инопланетное общество или общество другого тысячелетия, и это просто будет антиутопией, предупреждением. Важна лишь «философская глубокомысленность» (не обязательно марксистская). Иначе говоря, некая абстракция, не имеющая конкретного социального адреса. Немудрено, что при таком подходе фантастику порой заносит далеко в сторону. И потому наряду с резкой критикой таких «заносов» (о чем уже шла речь в «ЛГ»), все чаще раздаются призывы о «правильном» толковании «адресности». Но читатель зачастую открывает книгу задолго до появления критической статьи. А самое главное состоит в том, что само произведение должно быть ясно по мысли и не нуждаться в дополнительных толкованиях. А когда этого нет, читатель блуждает в фантастических потемках.

Повторяю: фантастика — зеркало действительности. И не случайно некоторые западные фантасты, заглядывая в «будущее», видят там все тех же капиталистов, все тех же гангстеров, все тех же полицейских, но уже не в «кадиллаках» и «шевроле», а в космических ракетах. В лучшем случае это гипертрофированное изображение действительности, которое должно отвратить от нее читателя.

В заключение несколько слов о «Библиотеке современной фантастики». Читатели были вправе ожидать наиболее полного отражения в «Библиотеке» в первую очередь произведений советских писателей. Так почему же из пятнадцати вышедших томов одиннадцать предоставлены зарубежным авторам? Естественно, не все зарубежные произведения плохи, мы найдем среди них и Бредбери, и Азимова, и Кларка. Но вот читаю в восьмом томе роман «День триффидов». Автор его Джон Уинден не без таланта рассказывает, как в коммунистическом Советском Союзе была выведена некая масличная культура, семена которой в результате авиационной катастрофы рассеялись по всему свету. А в это время пролетает комета и все человечество слепнет. И вот тут-то «зловредные семена» из коммунистической страны дают себя знать. Они вырастают в треногие растительные чудища, которые губят цивилизацию не ко времени ослепшего человечества. Боюсь, что символика произведения — безразлично вольная или невольная — ясна и без расшифровки эзопова языка, присущего некоторым произведениям фантастики. Удивительно лишь, как наше прославленное молодежное, издательство «ослепло без участия кометы», не увидев за романтикой повествования его сущности.

Фантастика не может быть «надклассовой». Оставаясь всегда «зеркалом современности», она в любой условной ситуации продолжает отражать всю сложность классовых противоречий и идеологической борьбы.

Потому из всех направлений научной фантастики нам надо выбирать те, которые помогают воплощению нашей мечты о коммунизме.

«Литературная газета» № 44 от 29 октября 1969 года, стр. 5.

P.S. Предыдущими выступающими были писатель Геннадий ГОР и доктор филологических наук Андрей БЕЛОУСОВ.

Для чего фантасты пишут о других планетах и о других способах видения и понимания мира? Да потому что тот мир, в котором мы живем, изменяется быстрее, чем наши привычки и способы его постижения.

Не эту ли мысль облюбовал Чарли Чаплин, которого — вовсе не желая обидеть его коллег кинематографистов — я вынужден тоже назвать фантастом? Чаплин первый с восхитительной силой показал в «Новых временах» трагическое несоответствие человека и среды, его социальное и эмоциональное отчуждение.

Социальное и эмоциональное отчуждение... Эта тема на все лады обсуждается западными социологами и философами культуры. Проблема «человек и среда» трактуется ими в невыносимо мрачных, безнадежных, эсхатологических тонах. После работ таких социологов и философов культуры, как Маркузе, Адорно и Фромм, книги Бредбери и сказочно фантастические картины Чаплина ощущаются, как глоток свежего воздуха, как прогулка в лесу, как встреча с прекрасным человеком, не потерявшим веры в социальный и духовный прогресс.

Прогрессивная фантастика не теряет веры в человека, в его любовь к знанию, тому самому знанию, которое экзистенциалисты считают главным виновником всех бед человечества.

НЕ ВСЕ, что пишется у нас о фантастике советской и прогрессивной зарубежной, может содействовать ее развитию. Уж слишком неотчетливо высказывают свои неясные претензии некоторые авторы к этому жанру. Если еще с трудом можно понять, чем они недовольны, то невозможно уяснить, чего они хотят. Может, они недовольны, что советская фантастика из приключенческой стала философской и высокохудожественной?

Но разве не задача советской фантастики ставить и решать философские и мировоззренческие проблемы? Разве не ставит их в своих книгах, например, И. Ефремов, которого лет двадцать назад кое-кто упрекал за его интерес к мировоззрению, к науке, к технике, к будущему, а не к новой модели автомобиля или трактора?

О Стругацких сейчас пишут так, как будто, кроме Стругацких, никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены только разбору творчества Стругацких, словно произведения этих интересных писателей вобрали в себя все достоинства и все недостатки, типичные для всей современной фантастики. Слово «другие» появляется в статьях сразу после фамилии Стругацких. За последнее время даже Ефремов стал попадать в рубрику «и другие».

Почему авторы многочисленных статей о фантастике, ругающие или хвалящие Стругацких, забывают о творчестве Емцева и Парнова, Немцова, Варшавского, Вадима Шефнера, Громовой, Гуревича, Гансовского, Войскунского и Лукодьянова, Альтова, Абрамовых? Почему они не упоминают о книгах молодых фантастов?

Мне скажут: это дело литературоведов и профессиональных критиков. Но я уже выразил свое огорчение, что критики и литературоведы, за исключением Е. Брандиса и В. Дмитревского, делают вид, что фантастики не существует.

Как утверждает библиотечная статистика, каждый четвертый рабочий в Советском Союзе читает научно-фантастические книги. На это давно обратили внимание социологи, но литературоведы к статистике относятся равнодушно. Кто знает, может, они и правы? Ведь сами по себе цифры ни о чем не говорят. У Сименона и у Агаты Кристи читателей во много раз больше, чем у гениального Томаса Манна. Тот, кто знает современную фантастику, понимает, что этот довод несостоятелен. Парадокс ведь заключается и том, что современная фантастика, несмотря на свою занимательность и популярность, куда ближе к Томасу Манну, чем к Сименону и Кристи.

Да, я не оговорился, современная фантастика близка к Томасу Манну, Достоевскому, Свифту. Чапеку. Ее пафос и глубинное содержание — это гносеология, ненасытная жажда художественно — философского знания. Как Томас Манн и Чапек, она в кровном, но не бросающемся в глаза родстве с той сферой естественных наук, где в нераздельном виде слит точный и достоверный опыт человечества с самым широким и глубинным философским обобщением.

И нередко крупный фантаст — это одновременно и крупный ученый. У нас — палеонтолог И. Ефремов, в Англии — астрофизик Фред Хойл, автор интересного романа «Черное облако». В «Черном облаке» описывается попытка человеческого разума войти в контакт с разумом иного типа. Обладатель иного разума парадоксален: это — гигантское физическое тело, приплывшее из космоса и закрывшее солнце.

Оригинальная и тонкая идея этого романа, как и идея лемовского «Соляриса», навеяна открытиями кибернетики и астрофизики. И такие сложные книги читает каждый четвертый советский рабочий, который вместе с другими миллионами читателей хочет что-то узнать о фантастике и напрасно заглядывает в литературоведческие труды или в библиографические отделы толстых журналов.

Но читатели не могут ждать, когда литературоведы вспомнят об их интересах, и вот появляются статьи ученых, экономистов, инженеров. Им, конечно, нелегко разобраться в сложных вопросах эволюции жанра. И если литературоведы не имеют времени, писатели-фантасты должны помочь читателям.

Я НЕ ЗНАЮ, где начинаются истоки фантастики. Меня больше интересует ее настоящее и будущее. Я убежден: хорошая фантастика ближе к поэзии, чем к прозе.

Поэзия всегда была близка к философии. Она всегда стремилась к универсальности, к умению объять с помощью емкого слова все сферы бытия, все оттенки человеческого чувства. Но разве не это же самое свойственно фантастике?

Если оставить в стороне философскую прозу, бытовая и психологическая проза не ставит перед собой целью изображение универсума и универсального. Наоборот, она чуждается универсального, а изображает не космос, а квартиру, бытового и обыденного человека, а не человека-мыслителя, человека-философа, человека-творца, человека универсальных знаний и стремлений.

Поэзия не чуждается универсального. В ее поле зрения попадает все — и квартира, и Вселенная, в поэзии все это рядом. И близкое, и далекое. Гете недаром выбрал себе в герои Фауста, а Тютчев для своих размышлений облюбовал космос.

Советский человек, строя космические корабли, чувствует себя не только жителем своего города, но и гражданином Вселенной. Современник Гагарина и Королева, Курчатова и Ландау не может не мыслить универсально. И это одна из причин, почему поэзия и фантастика стали такими популярными.

И когда я говорил о фантастике, что она соответствует духу эпохи, я и имел в виду это самое.

В эпоху появления уэллсовских «Машины времени» и «Человека-невидимки» «массовый» человек был скорей существом бытовым, чем универсальным. В нашу космическую эпоху передовой человек резко меняется духовно и социально. Естественно, что резко меняются и его эстетические потребности и вкусы.

«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.

P.S. 23 октября 1969 года Борис Стругацкий писал брату Аркадию:

— Неделю назад в Ленинград приезжал отв. секретарь Литературки, неплохой знакомый Саши Лурье. Я попросил Сашу выяснить, как там обстоят дела. Саша предлагал устроить мне встречу, но я отказался из общих соображений — и сглупил. Получилось так, что Саше не удалось ни разу оказаться с ним тет-а-тет и поговорить как следует. Саша сообщил мне только два высказывания этого ответственного: «Вы не представляете, Саша, какая глыбища прет на нас в связи со Стругацкими и каких усилий нам стоит эту глыбищу пока сдерживать» и «Сейчас вот мы боремся за статью Гора». Как известно, статью Гора отстоять удалось, но какою ценой! Гор мне вчера рассказал, что БЫЛО в его статье: резкая полемика с «Журналистом» (выброшено, остался лишь слабый намек); перед фразой «О Стругацких пишут так, словно больше никого нет» был абзац, этих Стругацких восхваляющий (выброшено, даже и следа не осталось); в перечисление фантастов вставлены редакцией (без согласования с Гором) Немцов и Альтов.

С вниманием слежу я за обсуждением проблем научно-фантастической литературы в «Литературной газете». В некоторых материалах речь идет о произведениях А. и Б. Стругацких. В статье З. Файнбурга им дана чрезвычайно высокая оценка.

С ней-то мне и хотелось бы поспорить,

Вступление в литературу братьев Стругацких, несомненно, было плодотворным и многообещающим, и критика, не скупясь на похвалы, воздавала им должное как талантливым представителям фантастического жанра.

Однако вслед за обещающим началом стали появляться такие произведения Стругацких, которые не могли не насторожить мыслящего и вдумчивого читателя.

Моделируя в своей повести «Хищные вещи века» некое общество, авторы, вопреки элементарной логике, решили обойтись без описания его социальной, классовой структуры, ограничившись простым объяснением, что все события происходят в буржуазном государстве, страдающем от избытка материальных благ.

«Мы не ставили перед собой задачи показать капиталистическое государство с его полюсами богатства и нищеты, с его неизбежной классовой борьбой», — объясняют читателю авторы столь странный пробел в своей работе. В рамках отдельной повести, по их мнению, оказывается невозможным «осветить все стороны, все социальные противоречия капиталистического государства».

В экспериментальной модели буржуазного общества Стругацких дана недифференцированная масса тупых и интеллектуально неразвитых людей, составивших собою Страну Дураков (иначе – «неострой»), где нет ни бедных, ни богатых. Обитатели «неостроя», достигнув материального благоденствия, впадают в какой-то всеобщий маразм, теряют человеческий облик, предаются безудержному разврату, превращаются в низменные, скотоподобные существа. Всякие попытки отвлечь жителей Страны Дураков от пагубных влечений путем поголовного охвата «заповедника глупости» обучением в кружках кулинарного искусства, на курсах материнства и младенчества оказываются бесплодными. Страна Дураков неизлечимо больна, вмешательство международных сил лишь на какой-то срок приостановило процесс распада, а потом, потом: «снова... из тех же подворотен потек гной. Тонны героина, цистерны опиума, моря спирта...». Все это ввергло «неострой» в еще более страшные бедствия, угрожая трагическими последствиями всему человечеству.

Созданная писателями мрачная картина нравственного распада и измельчания обитателей Страны Дураков, распространяющих свое тлетворное влияние на человечество, конечно же, никак не согласуется с традициями советской фантастики, возвеличивающей человека — творца, создателя всех материальных и духовных ценностей, преобразователя природы, верящего в прекрасное будущее!

После выхода в свет книги «Хищные вещи века» писатели-фантасты обещали читателям поведать нечто новое о мире и человеке. В интервью, данном корреспонденту журнала «Техника-молодежи», Стругацкие, размышляя о фантастических путешествиях «в ту и другую сторону от настоящего», казалось, самокритично относились к творческим просчетам и промахам своих произведений.

Вскоре в печати появилась новая повесть Стругацких «Улитка на склоне». К сожалению, новое произведение Стругацких принципиально ничем не отличалось от повести «Хищные пищи века». Здесь лишь сужены географические пределы повествования: Страна Дураков подменена темным и дремучим Лесом, в котором обитают тупые и невежественные существа, отъединенные от места и времени. По некоторым признакам, люди, насильственно загнанные в Лес, пугающий всех застойными болотами и липкой зловонной грязью, отбывают здесь наказание, находясь под неусыпным надзором жестоких, морально опустившихся чиновников.

Содержанию произведения соответствует и его форма, здесь отсутствует строго продуманный сюжет, организующий материал повести. Сумбурное нагромождение эпизодов, не подчиненных логическому раскрытию художественного замысла, лишило повествование композиционной стройности и целостности.

Примечательно, что в «Улитке на склоне» идейная «внепространственность» повести приходит в противоречие с талантом Стругацких. Как художники, они, конечно же, не могли создать образы, представляющие «персонифицированную идею», поэтому и читатель пытается «привязывать» героев повести к той или иной «социальной географии».

Нечеткость социальной позиции Стругацких, проявившаяся в последних их произведениях, привела к тому, что они то пророчат человечеству прямо-таки апокалиптически мрачное будущее («Второе нашествие марсиан»), то вдруг пускаются в чрезвычайно путаные, странные рассуждения о крайней вредности для народа единого политического центра («Обитаемый остров»).

Я думаю, что авторам в свое время тепло принятых читателем книг нужно серьезно прислушаться к критике. Без подлинно марксистского осмысления стремительно меняющейся социальной, действительности невозможна советская фантастика.

А. БЕЛОУСОВ, доктор филологических наук

УЛАН-УДЭ

«Литературная газета» № 43 от 22 октября 1969 года, стр. 6.