Гарри Дуглас Килворт
Моя леди Лигейя
My Lady Lygia, 1992
Это — дань моей любви к историям Натаниэля Готорна и Эдгара Аллана По. Почитатели их творчества, возможно, оценят отсылки, коих здесь множество, хоть и не всегда очевидных.
Я не припоминаю точно, в какой именно стране состоялась наша с Готорном ***ая встреча, равно как и каким именно образом я туда добрался. Вполне возможно, в каком-то не имеющем выхода к морю государстве посередине континента с богатейшей историей; с суровым климатом, склонным к низким температурам и сильным ветрам, ибо у меня сохранились смутные воспоминания о тяжеловесных фигурах, прогуливающихся по скользким булыжным мостовым, их толстые пальто с высокими воротниками отбрасывали тени на крошечные круглые окна близоруких домов. Не приходится сомневаться, что всё происходило севернее тропика Рака, ибо в долгие серые сумерки тонкие тени церковных шпилей пронзали узкие переулки, но точно не выше Северного полярного круга, поелику день и ночь почти идеально совпадали по продолжительности.
Хотя название города ныне ускользает из памяти, стоит сознанию обрести наибольшую ясность — а в наши дни случается это всё реже, по мере того как я старею и здоровье слабеет, — возникает смутное видение определённого вида грибов, растущих меж изъеденных кирпичей высокой ограды. Сей особый вид грибов используется в рецепте супа, известного лишь в Княжестве к западу от места, где сливаются воедино две транснациональные реки. Однако само место встречи навеки запечатлелось в памяти: кафе «М***», уличное кафе на восточной окраине города, по соседству с кладбищами, где, по преданию, несколько несчастных душ случились замурованными заживо, о чём свидетельствовали царапины отчаявшихся пальцев, обнаруженные на внутренней стороне некоторых гробовых крышек.
Хотя он сильно загримировался, я узнал своего врага, презренного мистера Готорна, по ядовито-лиловому цветку в петлице и по странному родимому пятну цвета земляники, портившего в остальном безупречную кожу. Эти две приметы он сообщил до нашей встречи, дабы я не ошибся и не обратился не к тому человеку. Я же, со своей стороны, предупредил его искать человека со шрамом от бритвы на горле, от уха до уха. Подобные шрамы имелись и на моей груди, оставленные другим отточенным инструментом, несколько более крупным, чем бритва брадобрея, но полосы сии, разумеется, скрывались под манишкой.
Дабы окончательно удостовериться в личности друг друга, мы немедленно обменялись знаками. Вне поля зрения посторонних глаз я передал Готорну маленького позолоченного таракана. Взамен я получил изящнейшую модель насекомого, возможно, тигрового мотылька, трепетавшего у меня на ладони, пока я не сжал руку, раздавив прекрасную блестящую тварь. Увидев это, Готорн с презрением швырнул золотого жука в ближайшую сточную канаву. Мы уставились друг на друга, зная, что для создания сих артефактов потребовалось бесконечное терпение и немалое мастерство. Наконец, для тройной уверенности, что каждый из нас имеет дело именно с тем человеком — Готорном с его стороны, По – с моей, имелись оговорённые пароли, или, вернее, кодовые фразы на жаргоне агентов по недвижимости (под чей личиной мы оба путешествовали), надлежащие к озвучанию для всеобщего сведения. Мы обращались друг к другу по условленным псевдонимам, означенным ранее в переписке.
— Ситуация на рынке не радует, мосье де Зазеркалье, — сказал я, чтобы слышали другие и не заподозрили неладное. — Цены на недвижимость падают. На днях один мой клиент, некий мистер А***, владелец старого поместья, заметил, что дом его приходит в упадок...
— Вполне согласен, мистер Вильсон, — перебил Готорн, — и колокольни тоже, ибо обладатели подобных сооружений, служат источником нестабильности в текущих экономических условиях.
Итак мы установили свои личности и уселись за отдельные столики, получив возможность перебрасываться шёпотом через плечо, в то время как мимо нас проходили люди в высоких цилиндрах и длинных пальто, не догадываясь об истинной природе или цели нашего пребывания в городе. Стороннему наблюдателю подобные предосторожности в отношении личности друг друга могут показаться чрезмерно сложными, но подобные проверки совершенно необходимы, о чём станет ясно по ходу сего повествования.
— Как прошла ваша поездка? — ехидно вопросил он. — Не испытывали ли вы трудностей за время путешествия в сей отдалённый уголок цивилизованного мира?
— Без происшествий, — ответствовал я, холодно глядя перед собой, — если не считать низвержения в Мальстрем, но вины капитана судна в том не было. А вы? Что скажете о своём сухопутном путешествии?
— Точно такое же, — хмыкнул он, — хотя некоторые ограниченные люди возражали против моего присутствия в одном южном городке и проводили меня, облачив в подобающий наряд из горячей смолы, украшенный пухом и перьями. Вряд ли сие смогло расстроить подобного мне, не раз пребывавшего в кошмарных ситуациях и выходившего из них без душевных ран.
— Тогда перейдём к делу, — сказал я, допивая свой бокал, и слыша тихое согласие врага. — Вы удерживаете у себя особу, мне дорогую. Мою леди, Лигейю. Моя ненависть к вам за похищение жены моей, не знает границ...
— Ну разве что может сравниться, — перебил он с едва сдерживаемой страстью, — с ненавистью, что я питал к вам все эти три десятилетия...
Возможно, сейчас мне следует остановиться и пояснить, что мы с Готорном являемся тайными агентами двух центральноевропейских государств с противоположными взглядами. Мы — шпионы-соперники, раз за разом мешавшие друг другу, хотя методы наши различны: он склоняется к мрачным и замысловатым интригам, я же предпочитаю действовать напрямик. За годы нашей тайной карьеры в ночи мы парировали ходы друг друга и контратаковали, словно опытные шахматисты, ввиду чего до сей поры каждая партия заканчивалась вничью, и Княжество, коему я присягнул на верность, так и не смогло добиться превосходства над Герцогством, коему служил Готорн, и наоборот. Мы раз за разом пресекали и срывали хитроумные попытки друг друга.
Однако между нами существовало одно существенное различие. Я относился к подобному соперничеству как к естественной части любой шпионской деятельности, тогда как Готорн воспринимал мои поползновения близко к сердцу и поклялся, что уничтожит меня. Свершилось несколько покушений на мою жизнь, но я — человек, коего не так просто убить. Тогда агент Готорн опустился до того, что похитил дорогую мне особу, возможно, с целью заманить меня в некую коварную ловушку. Моя возлюбленная Лигейя, чья история загадочна не меньше, чем моя шпионская деятельность, оказалась в руках этого мерзкого создания. Я явился с целью вырвать возлюбленную из грязных лап и возвратить в свои объятия.
— Через час, — сказал он, допивая кофе. — Встретимся в трактире «У***».
— Через час, — кивнул я, осушая свою чашу до дна.
Мы разошлись, следуя разными путями к одной цели — трактиру, что находился за унылыми домами и мрачными лавками с фронтонами, внизу у реки, где туман поднимался сквозь железные решётки, проникая в зловонные проходы портовых причалов. Сначала мои шаги отдавались эхом в мощённых булыжником переулках, но, выйдя на открытые улицы, я растерял их за скрипом вывесок на ржавых петлях. Ровно через час сквозь туман показались мачты кораблей, чьи тёмные реи походили на тонкие виселицы, и я понял, что достиг конца пути, когда речная крыса пробежала по носку башмака, направляясь из подвального окна в тёмные воды.
По прибытии в трактир «У***» я прошёл в общий зал, где, как я знал, меня ожидал враг, — его путь выдался короче. Действительно, он увидел меня, когда я снимал шарф, и усмехнулся в пену, венчавшую кружку эля. Я попытался игнорировать сие жалкое зрелище, дабы сострадание не отвратило меня от цели.
И тут я увидел мою Лигейю, бледную, но прекрасную, сидящую рядом с ним. Я замер на полпути, едва сдерживая охватившие чувства, сопротивляясь порыву броситься вперёд и прижать её к груди. На лице её не было улыбки, а в глазах застыла пугающая пустота. Румянец на щеках стал кроваво-красным, словно отсвет лихорадки, достигшей своего пика. Внутри неё действовали демоны, порождённые отнюдь не ею.
Собрав все свои силы, я шагнул вперёд.
— Добрый вечер, Готорн, — пробормотал я, — мы снова встретились.
Он нервно огляделся, и улыбка мгновенно исчезла с его лица.
— Прошу, — прошептал он. — Помните о нашем соглашении! Я путешествую инкогнито. Пожалуйста, обращайтесь ко мне как к мосье де Зазеркалье...
— А, — ответил я, — ваше обычное прозвище. Как хорошо оно служило все эти годы.
Добравшись до столика, я сел и снял перчатки, попросив хозяина принести ещё эля для моего спутника «мосье де Зазеркалье» и бренди для себя.
— И новую свечу, — воскликнул я, — ибо у мосье и меня найдётся о чём поговорить. Ночные часы долги, но нашей дружбе сон не нужен.
Я услышал, как с его губ сорвался тихий стон досады. Я знал, как он ненавидит подобное панибратство с моей стороны, но воспитание и джентльменские манеры не позволят опровергнуть мои слова, равно как и желудок голодающего беспризорника не позволит отказаться от выброшенных потрохов заколотой свиньи.
Я изучал измождённый лик моего собутыльника. Прежний облик преуспевающего агента отброшен. Он вернул внешность к реальности и выглядел куда худее и бледнее, чем когда мы последний раз столкнулись на полустанке в нескольких милях от Н***ка на восточном побережье. Его глаза обведены тёмными кругами и лишены блеска, присущего здоровому человеку. Вокруг губ залегла сухая сеточка трещин, как у человека, чьи жизненные соки иссушены долгими часами исступлённых речей. В выражении лица появилось нечто новое, и мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что подёргивание левого века отсутствовало при нашей последней встрече.
Пришло время игры, время погрузится в недавние деяния друг друга, дабы выяснить, кому из нас удастся раскрыть себя меньше всего и солгать наиболее убедительно. Мы оба мастера в искусстве изворотливых и хитрых бесед.
— Итак, — начал я, — какие истории приготовили вы для меня на сей раз? Умоляю, не повторяйте тех дважды рассказанных сказок, что вы вечно впихиваете в мои уши, ибо вам известно, что мне отлично знакомо их содержание, хоть манера, в коей вы излагаете очередную романтическую историю, и меняется с каждым новым рассказом. Быть может, вы соблаговолите попотчевать слух мой небылицами свежими, кои успели изобрести с нашей последней встречи?
Он издал некий сдавленный звук и сжал кружку до побелевших костяшек. На мгновение почудилось, что он откажется, наотрез откажется передать сведения, в коих я так отчаянно нуждался. Однако последовал лишь слабый протест.
— Сэр, — прохрипел он, — коль скоро вы уже слышали все мои истории, и не по одному разу, возможно, нам следует осушить бокалы и покинуть сие заведение?
— Довольно игр! — воскликнул я. — Я должен знать, что сотворили с моей дорогой супругой, вот уже три дня как пребывающей в плену. Ни единого любящего взгляда не бросила она в мою сторону, но сидит подле вас, словно создание мёртвое, лишённое всякой причины улыбаться, лишённое дара речи, опустошённое от мыслей. Та, чьё лицо было божественным, ныне обладает чертами трупа и очами обитательницы Бедлама.
Триумфальная улыбка наконец-то пробралась в уголки его рта, в то время как я пытался привлечь внимание возлюбленной Лигейи, подать сигнал особым кодом век, что ей должно готовиться к побегу. Я получил лишь взгляд пустой в ответ. В её глазах, казалось, ни искры узнавания, ни привета, ни знака облегчения. Но просто... ничего.
— Что вы с ней сделали? — снова прошипел я.
Де Зазеркалье хихикнул.
— Она не помнит вас, Вильсон, — ехидно сообщил он. — Она никогда не узнает вас вновь. Я дал ей снадобье такое, что разъедает память, уничтожает навсегда...
Я откинулся на спинку стула, словно поражённый громом. Сия весть, разумеется, ужасающа. Моя дорогая Лигия, моя любимая супруга, не ведала, кто я. Та самая леди, без коей жизнь пуста, сравнима разве что с космической бездной, не ведала о моём существовании. В самом деле, теперь она взирала с холодной учтивостью незнакомки. Да, она добра и благородна, щедра и любяща, сие очевидно лишь по безупречному лику и милым манерам, но не по глазам. Там не осталось для меня тепла.
— Вы — злой человек, де Зазеркалье, — молвил я, — но на сей раз вы просчитались. Если потребуется — я посвящу остаток жизни, чтобы вновь завоевать любовь моей дорогой супруги и вернуть себя на подобающее место в её сердце.
Обратившись к упомянутой даме, я произнёс:
— Мадам, позвольте мне представиться...
Меня прервал громкий смех, вырвавшийся из уст моего врага. Глаза его лихорадочно блестели, словно у человека в последние дни чахотки, а тонкие алые губы жестоко кривились в гримасе насмешки. Жирные тёмные волосы, спадавшие на лоб, казалось, пропитаны самой сутью порочности. Само злодейство, ещё не завершившее своё чёрное дело.
— Бедный ты глупец, — сказал он, — неужели ты не осознал масштабы моего замысла? Ты принял зелье, не далее как час назад, в кафе «М***». Третий официант там — мой человек. Наконец-то я заполучил тебя, Вильям Вильсон!
В ужасе я отпрянул от слов сих, но и мне имелось что сообщить врагу моему, нечто, долженствующее пошатнуть его у меня на глазах. Я не из тех, с кем дозволено обращаться с презрением, кого можно считать ничтожеством в очах иностранных агентов, на кого можно взирать с пренебрежением. Я — человек действия: я совершаю неведомое ещё другим. И возговорил тогда я победным тоном.
— Вы же, сэр, ещё больший глупец. Третий официант в кафе «М***», очевидно, двойной агент, ибо также состоит на службе у меня, а зелье, что он подсыпал в ваш турецкий кофе, должно подействовать буквально через несколько мгновений. — Я мрачно взглянул на него, затем добавил: — Разница в наших методах наконец-то положит конец патовой ситуации, в коей мы пребывали уже тридцать лет. Вы — любитель замысловатых зрелищ, сэр, тогда как я — мастер практики. Я не имею желания возиться со склянками, вызывающими забвение. Жидкость, что попала в ваш кофе, — обыкновенный стрихнин. Достаточный, дабы умертвить орангутана с бритвой, не то что истощённую оболочку недоделанного готического стихоплёта Центральной Европы. Вы — мертвец, де Зазеркалье!
На несколько секунд воцарилась тишина. Свеча горела, туман с реки затекал под плохо пригнанную дверь, а хозяин кашлял на табурете у входа в погреб.
И тут Готорн, он же де Зазеркалье, рухнул на стол, и пена запузырилась на губах.
— Будь ты проклят, По, — прошептал он с трудом, — моё единственное утешение в том, что ты никогда более не узнаешь собственную супругу, леди Лигейю...
— Какую ещё леди? — спросил я, натягивая перчатки, но ответа не последовало, ибо он залился безумным смехом, прежде чем захлебнуться последним вздохом.
Я поднялся из-за стола, намереваясь удалиться, но не преминул коротко и вежливо поклониться даме, сопровождавшей умирающего, — даме несомненной красоты, хотя и неопределённых лет.
— Мадам, — сказал я, — ваш кавалер, кажется, пьян. Советую вызвать кэб и без промедления доставить его домой. Желаю вам прекрасного вечера. Было приятно познакомиться, но мне надлежит отправиться... отправиться...
Я взыскал в памяти цель, но, не найдя ничего подходящего, покинул столик с наивозможной собранностью. Немного озадаченный неуловимостью собственных мыслей, выбрался на улицу и зашагал прочь в направлении ***. Не пройдя и четверти мили, я услышал, как ночную тишину пронзили полицейские свистки, а позади раздались торопливые шаги. Женщина из трактира стремительно прошла мимо меня, а за ней поспешал хозяин заведения. Похоже, совершилось некое ужасное деяние, о коем я не ведал. Я вернулся в трактир и предложил помощь инспектору, в чьи обязанности входило раскрытие преступления — убийства неизвестного посетителя пивной. За несколько недель усердной детективной работы мне удалось установить, что мужчина был отравлен не в месте обнаружения его тела, а третьим официантом из кафе на другом конце города. Виновный был осуждён и казнён по закону. Однако покойника так и не опознали, и полицейское досье по сему вопросу остаётся закрытым.
Это случилось давно. Примечательностью зелья, кое дал мне Готорн, является обратный эффект во времени. Тогда как в норме следует с годами ожидать впадение в старческое слабоумие, я, напротив, заметил внезапное улучшение в работе умственных способностей. Некоторые утраченные события вернулись с ясностью, доселе не ведомой. Недавно мне удалось связаться с моей дорогой супругой Лигией, также восстановившей немалую часть воспоминаний о своей прежней жизни. Готорн, с другой стороны, не сделал столь счастливого открытия касательно яда, доставленного мною в его уста. Он не испытал воскресения; не восстал из могилы, полный сил; не сбросил саван и не сплясал у собственной гробницы. Что и доказывает превосходство практического над абсурдным. Готорн остаётся мёртвым и ныне, и присно, и во веки веков.