Джин Хантер. Путешествие

Джин Хантер

Путешествие

Journey, 1951

Машину времени представляли по-разному: от сооружения из «никеля, слоновой кости... и горного хрусталя» до абстрактной формулы с корнем из минус единицы. Лишь свежий взгляд Джина Хантера позволил обнаружить, что путешествие во времени может совершенно спокойно и уверенно произойти в трамвае. И столь же реалистично мистер Хантер описывает перемещение во времени не в терминах галактик завтрашнего дня, а в терминах сегодняшних пригородов, не инструкциями Патруля Времени, а словами Бобби Холкомба. Предлагаемая история не сулит чудесных путешествий во времени в отстоящую эпоху прошлого или будущего — но тихое тревожащее осознание, что может означать встреча с самим собой в иной точке времени.

Он не почувствовал, что это утро отличается от всех прочих, пока не зашёл в ванную и не плеснул в лицо холодной водой. И тут его накрыло с такой силой, что он замер и выпрямился над раковиной, уставившись на отражение в мутном зеркале.

— Бобби! Ты в ванной?

Он нашёл в себе силы пробормотать, заикаясь:

— Д-да, мам.

Женщина за дверью ахнула.

— Боже правый! Впервые за много лет тебя не пришлось трясти по три раза, чтобы поднять в школу. Ты там не заболел?

— Нет, мам.

— Ну, тогда поторопись с завтраком. Уже почти половина восьмого.

Звук шагов затих в глубине коридора. Бобби Холкомб снова посмотрел на себя в зеркало, дрожащей рукой смахнув влажный туман своего дыхания.

Вчера было пятое декабря 1935 года. Он пришёл из школы, погонял полтора часа в футбол перед ужином полтора, а потом в комнате читал комиксы вместо уроков.

Бобби Холкомб, тринадцати лет от роду. Живёт в Инглвуде, Калифорния, учится в восьмом классе и когда-нибудь станет горным инженером и уедет в Южную Америку. Наверняка.

Но прошлой ночью было пятое декабря 1950 года. Он поужинал со своей женой Мэдж, почитал книгу и лёг спать. Роберт Холкомб, двадцать восемь лет, архитектор из Лос-Анджелеса. Он делил офис со своим дядей, Биллом Холкомбом. И очень скоро он станет полноправным партнёром в фирме. А когда дядя умрёт или уйдёт на покой, то возьмёт дело в свои руки.

Бобби Холкомб вернулся в настоящее, дрожа, будто его посетило видение.

— Какого чёрта, — хриплый подростковый шёпот.

Он вытер лицо и вышел из ванной. На полпути вниз заметил, что забыл надеть носки и кеды. Он вернулся в комнату и уселся на край кровати.

Он ненавидел контору, и ненавидел Мэдж. Ненавидел «Понтиак-49» кабриолет до работы и обратно, и ненавидел свой дом в пригороде Сьерра-Бонита. Он помнил споры при планировании. Он хотел испанский стиль с лепниной — Мэдж хотела колониальный. Победил колониальный.

Он всё ещё сидел на кровати с одним кедом в руке, когда мать окликнула с нижней площадки лестницы.

— Ладно, Мэдж. Иду я, иду.

— Что? Бобби, что ты сказал?

— А? Прости, мам. Сейчас спущусь.

Он оделся и поспешил к завтраку как раз вовремя, чтобы услышать, как его мать говорит:

— Надеюсь, ты своего сына понимаешь. Я — нет.

— О, Кей, дорогая, — сказал Бен Холкомб, — вам, женщинам, не суждено понимать нас, мужчин. — Он подмигнул сыну. Бобби слабо ухмыльнулся в ответ.

Бобби ел овсянку, не чувствуя вкуса, сосредоточившись на внезапной и тревожащей двойной памяти. Он всё ещё слишком волновался, чтобы припомнить многое из прошлой жизни Холкомба образца 1950 года, но уж его он знал. Ибо был им.

А ещё он Бобби Холкомб, тринадцати лет, и вот-вот опоздает на первый урок. О чём громко напомнила мать.

— Видишь, что я имею в виду? — она обратилась к мужу. — Мне ему всё по три раза повторять?

— Лучше поторопись, сынок, — мягко сказал Бен Холкомб. — Уже довольно поздно.

Бобби заглотил молоко, схватил куртку и книги, рванул к двери, споткнувшись по пути о большое кресло в гостиной.

Кей Холкомб покачала головой, словно вдруг осознав, что произвела на свет микроцефала-идиота, а её муж тихо рассмеялся.

— Не волнуйся, — сказал он. — У парня переходный возраст, понимаешь.

На улице Бобби пребывал в смятении. Он пытался убедить себя, что будущий Роберт Холкомб им быть не может. Ведь он точно вырастет и уедет в Южную Америку. Единственное будущее, достойное разговоров, мыслей и мечтаний. И всё же другая жизнь наваливалась с такой ясностью, что начала болеть голова.

И вдруг он понял, что впервые в жизни собирается прогулять школу. Он едет в Лос-Анджелес.

Он должен всё выяснить.

В кармане ещё оставался неохотно выданный вчера отцом доллар. С лихвой хватит на билет, а с книгами он захватил и пакет с бутербродами. Не имея понятия, чем может обернуться тайная вылазка, он рванул по Маркет-стрит, намереваясь сесть на трамвай до города.

Он не заметил, когда всё случилось, но где-то между Инглвудом и Лос-Анджелесом пейзаж за окном вагона изменился. Появились знакомые Роберту Холкомбу здания и уличные знаки, но Бобби Холкомб такого ещё не видел. Обтекаемые, стремительные машины проносились за окном, словно сошедшие со страниц комиксов о Флэше Гордоне.

Сердце всё ещё бешено колотилось, когда вагон с грохотом въехал в центр города, и он выпрыгнул в лабиринт Лос-Анджелеса примерно 1950 года.

Здание, где располагался офис «Холкомб энд Холкомб», в 1935 году не существовало, но Бобби шёл к нему с уверенностью человека, бывавшего там много раз. Что, как он припоминал, и было правдой — но только не для тринадцатилетнего Бобби Холкомба.

Он поднялся на лифте на восьмой этаж, подошёл к офису Холкомбов, комнаты 816-820. Толкнул дверь, но вдруг мужество его покинуло. Он хотел отступить, слишком поздно!

Мисс Мэдоуз, «его» секретарша, уже с любопытством разглядывала юнца, пытаясь вспомнить, где же она могла видеть его раньше.

— Да? — нерешительно спросила она.

— Я... я хочу видеть мистера Холкомба, — голос Бобби дрогнул.

— Мистера Уильяма Холкомба? Его нет.

— Нет, мэм. Мистера Роберта Холкомба.

— А... — Мисс Мэдоуз изучающе посмотрела на него. — Вы... вы его племянник?

— Нет, мэм. Я просто... хочу его видеть.

— Он довольно занят, — начала мисс Мэдоуз, но любопытство взяло верх. — Что ж, — с сомнением добавила она, — я спрошу.

Она что-то коротко сказала по селектору, и Бобби услышал собственный взрослый голос в ответ:

— Хорошо, мисс Мэдоуз. Я всё равно выхожу.

Звук своего голоса добил остатки мужества Бобби Холкомба. Дрожа, он развернулся и выскочил из приёмной, забыв книги с бутербродами на полированном дубовом столе.

Архитектор Роберт Холкомб увидел лишь мелькнувшие выцветшие синие джинсы, когда его юная копия умчалась за дверь в коридор.

— И что это было? — спросил он мисс Мэдоуз.

— Маленький мальчик, — озадаченно ответила секретарша. — И, мистер Холкомб... он ваша вылитая копия.

— Мисс Мэдоуз, — строго сказал Холкомб, — насколько мне известно, по Лос-Анджелесу не бегают никакие «вылитые копии» меня.

— О, нет, сэр, — покраснев, сказала мисс Мэдоуз. — Я просто хотела сказать...

Её голос затих. Роберт Холкомб обошёл стол и поднял один из школьных учебников. Рассеянно открыл и замер, увидев имя, каракулями выведенное на форзаце.

Бобби Холкомб не останавливался, пока не преодолел все восемь лестничных пролётов. Он прислонился к бетонной стене высотного офисного здания, испуганный и задыхающийся. Теперь он уверился. Уверился в том, чего не хотел принимать, но что навязывалось силком.

Он немного постоял, переводя дух. Потом побрёл по Спринг-стрит, пытаясь решить, что делать дальше. Он по-прежнему полнился решимостью увидеться и поговорить с этим Робертом Холкомбом из 1950 года, но вернуться в офис духу не хватало.

«Лучше убить день в городе, — решил он, — и встретиться с Холкомбом у него дома вечером».

Он пробежался глазами по афишам кинотеатров в поисках фильма с Томом Кином или Баком Джонсом, пока не вспомнил. Пожал плечами. Теперь в нём два Холкомба — Роберт и Бобби. Возможно, вестерн уже не столь интересен, как раньше.

В итоге он отсмотрел двухсерийный фильм с Бобом Хоупом и Грегори Пеком, изо всех сил заставлять себя ощущать себя старшим Робертом Холкомбом, чтобы получить удовольствие или просто понимать происходящее. Когда кино закончились, он настолько переключился на свою второй ипостась, что с некоторым удивлением обнаружил себя в мальчишеском, тринадцатилетнем теле, выйдя на послеполуденное солнце.

Голова снова раскалывалась — и от непривычной роскоши утреннего кино, и от тщетных попыток разобраться в своей двойной личности. Мимо прошла стайка молодых женщин. Они не обратили на него внимания, но Бобби с любопытством следил за ними. В тринадцать лет он ещё слишком молод, чтобы испытывать что-либо, кроме подросткового любопытства, и всё же внутри сознания он знал, каково это — быть женатым четыре года. Голова начала трескаться.

Провёл рукой по лицу и отправился дальше по улице, просто без цели. Часы в витрине ювелирного магазина показывали 13:15. Он вспомнил, что он — Роберт Холкомб, 1950 года — обычно уходит из офиса в полдень, если дяди нет на месте, а мисс Мэдоуз как раз говорила, что Уильям Холкомб отсутствует. Возможно...

Он ускорил шаг, пробираясь по оживлённой Шестой улице до терминала Пасифик Электрик на углу Мэйн. Денег едва хватило на билет в один конец до Сьерра-Бониты и шоколадку. Он жевал её, пока трамвай трогался, сожалея, что оставил бутерброды вместе с книгами на столе мисс Мэдоуз.

Впервые Бобби увидел себя таким, каким он станет — каким он уже стал — взрослым. Результат, решил он, не так уж и плох. Тот, другой Роберт Холкомб, не выглядел уж слишком счастливым, но внешность имел вполне приятную. Высокий, стройный там, где надо, и хотя волосы на висках чуть поредели, но оставались чёрными и блестящими.

Бобби наблюдал с противоположной стороны улицы, как старший Холкомб возится во дворе ненавистного дома на Манзанита-стрит.

Бобби пытался решить, как лучше подойти, когда проблема разрешилась сама собой. Холкомб выпрямился прикурить сигарету, повернулся и увидел Бобби, стоящего на противоположном тротуаре. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и затем:

— Привет, пацан.

— П-привет.

Бобби пересёк заасфальтированную улицу. Ни он, ни взрослый не отводили друг от друга глаз.

Холкомб пристально разглядывал мальчика.

— Должно быть, ты тот самый, что побывал у меня в офисе.

— Да, сэр, — ответил Бобби.

— Мисс Мэдоуз права — ты и впрямь похож на меня.

— Да, сэр. Похож. То есть... я и есть вы, мистер Холкомб.

Холкомб пристальнее всмотрелся в мальчика.

— Чёрт побери, — выдохнул он.

— Я хочу сказать... вы — это я, — сказал Бобби, — только на пятнадцать лет старше.

Холкомб отшвырнул сигарету и почесал в затылке.

— Школьные учебники... по ним я в детстве учился. Думал, они уже устарели. И подпись на форзаце...

— Значит, вы понимаете, о чём я? — с надеждой спросил Бобби.

— Ещё как понимаю.

Бобби расстроился. Он почти привык к своему странному состоянию. И рассказал Холкомбу всё, что случилось с тех пор, как он проснулся утром.

Когда он закончил, Холкомб прикурил новую сигарету.

— Звучит убедительно, — признал он, — но...

Бобби смотрел, как дымок поднимается вверх.

— Я начал курить в шестнадцать, да? — ухмыльнулся он. — Джимми Мартинес подсадил меня на спор.

Холкомб затянулся.

— Кто был учителем по математике на втором курсе старшей школы? — быстро спросил он.

Бобби нахмурился, сосредоточившись.

— Моррис. Мы звали его «Дергунчик».

— Как звали первую девчонку, что ты поцеловал?

Бобби снова ухмыльнулся.

— Я с ней ещё не знаком, но это Глэдис Франкенбург. И я не просто поцеловал её.

— Неважно, — отрезал Холкомб. — Слушай, пацан... Я не знаю, что тут такое творится, но нам надо серьёзно поговорить. Давай в дом.

Когда они вошли, из кухни появилась Мэдж.

— Кто это? — грубо спросила она, уставившись на Бобби.

— Это Бобби, Мэдж, — ответил Холкомб, поморщившись от бестактности. — Бобби... Харрис. Я поговорю с ним насчёт работы во дворе.

— Да ради бога, зачем? — не поняла Мэдж. — Фрэнк со всем перекрасно справляется.

— Прекрасно, — автоматически поправил Роберт.

Проигнорировав дальнейшие вопросы жены, он провёл Бобби в кабинет.

— Вот, — сказал он, закрыв за собой дверь, — моя жена.

— Ага, — сказал Бобби. — Я знаю.

— О... конечно, знаешь, — задумался Холкомб. — Не уверен, что мне это нравится.

Кабинет оказался именно таким, каким и представлял Бобби. Три стены комнаты заняты книжными стеллажами, уставленными книгами о Латинской Америке на английском и испанском. И немало технических справочников.

Над камином висел — весьма льстящий Мэдж портрет, а на столе, как ни странно, рамка с фотографией Долорес Дель Рио.

Бобби кивнул в сторону фото.

— Видел её на прошлой неделе в фильме с Ричардом Диксом... — сообщил он Холкомбу. — Фильм хороший, только обнимашек много. Не люблю их.

— Полюбишь, — сухо заметил Холкомб.

На несколько мгновений воцарилась тишина. Бобби увидел свои учебники и бутерброды, прихваченные из офиса Холкомбом в любопытстве, и вдруг вспомнил, как он голоден. Развернул пакет и вытащил бутерброд.

«Бутерброд, сделанный пятнадцать лет назад», — подумал он.

— Слушай, пацан, — наконец заговорил взрослый Холкомб, — какие у тебя планы? Кем хочешь стать после школы?

Бобби пожал плечами.

— Вы же знаете. — Он махнул рукой в сторону книг. — Я хочу изучать инженерное дело — и поехать в Южную Америку.

— И ты знаешь, что случилось... со мной?

Бобби задумался.

— Демобилизовался из армии пять лет назад. Уже знал Мэдж. Она... она вам нравилась.

— Я по ней сох, — с горечью буркнул Холкомб. — Родители пришли от неё в восторг, а дядя Билл как раз приехал из Чикаго, открыть контору в Лос-Анджелесе. Для них не составило труда уговорить меня переквалифицироваться в архитектора и войти к нему в долю.

Бобби подхватил нить рассказа.

— Мама убедила тебя, что ты не сможешь таскать Мэдж по всей Южной Америке. Она хотела внуков и чтобы ты остался поближе к дому.

Холкомб кивнул.

— Вот я и засел за архитектуру.

Встал, глядя на Бобби.

— Пацан, с тех пор я об этом жалею. Однажды попытался сбежать. Ушёл от Мэдж, но ничего не вышло. Да и инженерное дело основательно подзабыл.

— Мистер Холкомб, — сказал Бобби, не зная, как ещё обращаться к взрослому себе, — а что насчёт меня? Что случилось сегодня утром? Кажется, это меня опять пугает.

— Не знаю, — Холкомб уселся. — Не по моей части — выше моего понимания.

Он подумал немного, потом добавил:

— Может, в тот день с Инглвудом что-то случилось — точнее, сегодня утром. Может, небольшое землетрясение искривило что-то в пространстве или времени. Может, сей якобы идеально сбалансированный мир, где мы живём, где-то перекосило, вызвав вибрацию, настроенную на твоё сознание... не знаю.

— Выходит, — сказал Бобби, — меня каким-то образом зашвырнуло в два разных мира одновременно.

Холкомб кивнул.

— Что-то вроде того. Может, твоё «я» — бывшее моим — вытолкнули в один из вариантов будущего.

У Бобби закружилась голова.

— Но тогда... разве вы не должны помнить, что этакое случилось с вами в тринадцать лет?

Вопрос прозвучал для старшего Холкомба как гром с ясного неба. Он ухватился за голову руками, лихорадочно соображая. Наконец поднял взгляд.

— Один раз, примерно в твоём возрасте, — сказал он, — я помню, что прогулял школу и поехал на трамвае в Лос-Анджелес. Я знаю, что ходил в кино. — Он на мгновение задумался. — Я помню... когда я возвращался домой, я задремал. А когда проснулся, то понял, как глупо поступил. И не смог вспомнить фильм или что я делал до того, как отправиться обратно!

Бобби, увлечённый вторым бутербродом, вдруг забыл о еде, осознав смысл слов Холкомба.

Взрослый вскочил на ноги.

— Понимаешь? — воскликнул он. — Это случилось со мной, и я забыл! Я мог себя спасти, и я забыл!

Он подошёл к мальчику и больно ухватил за плечо.

— Слушай, — сказал он. — Может, это шанс. Может, ты всё запомнишь. Ты обязан. Когда вернёшься в Инглвуд, то должен помнить о возможном мире, где побывал. Понимаешь?

Бобби безмолвно кивнул.

— Когда я вернулся, — продолжал Холкомб, — я не мог понять, какого чёрта вообще это сделал, а когда старик узнал о прогуле, мне здорово влетело.

Бобби поморщился.

— Хорошо, что напомнили, — сказал он. — Сколько времени?

Холкомб взглянул на часы.

— Почти семь, — сказал он. — Мне лучше отвезти тебя в Лос-Анджелес, чтобы ты успел на тот трамвай. И, чёрт тебя дери, не забудь!

Холкомб припарковал кабриолет на углу, пока они ждали трамвай на Инглвуд.

— Я бы отвёз тебя домой, — сказал он, — но, честно говоря, боюсь, что может случиться, если мы оба отправимся назад.

Бобби тревожно спросил:

— А... что, если я не смогу вернуться?

— Сможешь... думаю. Если уж я помню, как уехал и вернулся в тот день... Да самое твоё появление здесь, это доказывает.

— Н-наверное, — ответил Бобби в смятении. И у него появилась ещё одна забота. Он вспомнил, как лихо отец орудовал щёткой для волос, когда требовалось. — Так или иначе, мне влетит.

— Просто старайся запомнить всё, что случилось сегодня, — сказал ему Холкомб. — Иначе закончишь так же, как я — озлобленным и несчастным. Ты можешь стать инженером. Если ты хочешь сделать всё, о чём мечтал, то должен всё запомнить. И, возможно, я буду жить в своём мире немного спокойнее, зная, что в другом я делаю всё, что хочу.

Показался трамвай. Бобби открыл дверь машины и выпрыгнул.

— Я запомню, — сказал он, отчасти самому себе. — Клянусь, я запомню.

Он стоял на остановке, когда трамвай с скрежетом затормозил. Вскочил в вагон. Последними словами, услышанными от другого Холкомба, были:

— Ради всего святого, ни в коем случае не встречайся с Мэдж!

Бобби ухмыльнулся и помахал рукой. Когда вагон дёрнулся, он устало опустился на ближайшее сиденье. Перед ним какой-то мужчина читал утренний выпуск «Экзаминера». Бобби взглянул на дату. 7 декабря 1950 года.

Глаза слипались. Приходилось бороться с собой, чтобы не опустить голову. Каждый раз, чувствуя, что вот-вот задремлет, он резко выпрямлялся. Он должен бодрствовать. Всё — в буквальном смысле всё — зависело от этого.

Он смотрел, как в темноте за окном мелькают огни, приближаясь к дому. В темноте он не мог разобрать, меняется что-нибудь или нет.

Он обернулся — мужчина на сиденье впереди исчез. Растерянно огляделся. На сиденье через проход лежала другая газета. Схватил её, дрожащими руками.

Моргнул, потом вздохнул. Откинулся на сиденье и ухмыльнулся. Он всё ещё помнил. Предстоящая взбучка уже не казалась такой зловещей.