Реджинальд Бретнор. Член семьи

Реджинальд Бретнор

Член семьи

One of the Family, 1951

Мистера Бретнора помнят (такого не забудешь!) как создателя грозного титана, Папы Шиммельхорна. Однако здесь мистер Бретнор отступает от шиммельхорновых традиций. Перед нами не беззаботная история о гнуррах, пляшущих под папин фагот, а холодная, жуткая, сбивающая с толку история о старой деве и зеркале, украденной могиле и незнакомце, «вывернутом наизнанку». И всё же, рука Бретнора так же тверда и искусна в сверхъестественной трагедии, как и в НФ-комедии.

Порой, оставаясь одна, когда умирающий свет с трудом пробивался сквозь покрытые паутиной кувшины в виде сидящих людей, сосуды, покрытые стеклянными пупырышками и статуэтки почти дрезденского фарфора в витрине её магазинчика, когда медленный, кислый скрип кресла-качалки отвлекал внимание от Бульвер-Литтона — порой, в такие мгновения, мисс Граес позволяла вниманию своему подбрести к пугающему зеркалу и задержаться там надолго.

Высокое и тяжёлое зеркало. Скошенное стекло угрюмо сидело в прямой, строгой раме из чёрного дуба. Впоследствии мисс Граес всегда считала, что, ничего не отражая, оно захватывало увиденные вещи, и удерживало их внутри себя — холодными, мёртвыми, совершенными. Впоследствии, напряжённая и дрожащая на краешке кресла, всегда сознавала, что случался миг, полный великой опасности, когда тёмные глубины вытягивались, ощупывая, в темнеющую комнату, миг, когда тени ощупью выходили из рамы в три измерения.

Зеркало висело по ту сторону лестницы, высоко на стене над клавесином, там, где оно не могло видеть мисс Граес, где ей не приходилось проходить мимо, дабы попасть в пустые, гулкие жилые комнаты. Какое-то время, вскоре после смерти отца, она держала его стеклом вниз, тщательно укутанным во множество слоёв коричневой бумаги, чтобы обокравшая её женщина, не смогла бы воспользоваться зеркалом как входом.

«А смогла бы? — задавалась вопросом мисс Граес. — Разве чувство вины не смогло бы поднять её из украденной могилы, не смогло бы послать через пропасть времени и смерти, во имя отмщения?»

Иногда, в субботу после полудня, мисс Граес рассказывала миссис Амбеджян всю историю, позволяя длинным вязальным спицам посетительницы отстукивать запятые для её пыльного, истрёпанного голоса.

— ...он бывало часами смотрел на него, огонь и угли отражались, отбрасывая блики на стены... вот почему я знала, что неправильно позволять ему так лежать в темноте из-за неё... и когда пришлось открывать магазин, ибо деньги закончились — я вам рассказывала — я повесила его...

Щёлк-щёлк.

— Да, дорогая.

Щёлк-щёлк.

— ...она была мертва и похоронена ещё до моего рождения, и я пыталась думать о ней с христианским милосердием, бедная душа... но это трудно, миссис Амбеджян, когда она лежит там, на моем законном месте... и ненавидит меня, ибо украла его... и подглядывает оттуда, из-за стекла, чтобы причинить мне вред...

— Да, дорогая.

Щёлк-щёлк-щёлк.

— ...сначала я не понимала, что именно беспокоит меня в зеркале... пока не умерла кузина Этель, несчастный случай, и её похоронили на последнем оставшемся месте, и я узнала, что места больше не осталось... о, тогда я поняла...

Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк.

— ...после его смерти — это тогда доктор Флиттер хотел на мне жениться, но я отказала — я поняла, в чём мой долг, как дочери, миссис Амбеджян... и всю жизнь я ждала дня, когда обрету покой, рядом с ним, чтобы лежать в сени его силы до самого конца...

Миссис Амбеджян качала массивной головой, вздыхала влажными, сливового цвета губами и думала о сыне своей сестры, упрятанного в лечебницу, ибо видел он руки хватающие, прорастающие из стен.

— ...о, он был сильным — мужчины нынче не такие сильные — и великим, и добрым... какой ещё мужчина взял бы в дом нищенку, без гроша, безумную, безымянную, кормил и одевал до смертного дня её, а потом похоронил бы достойно, с роднёй своей?... никто, никто... он бывало рассказывал, как нашёл её, стоящую прямо под дождём, промокшую до нитки... и улыбающуюся, улыбающуюся, улыбающуюся... «Я вывернута наизнанку!» — таков был ответ, когда он спросил, кто она. «Я вывернута наизнанку!»... и он всегда смеялся и звал её «бедная сумасшедшая Энни», и говорил, что она словно член семьи... он не знал, что она ждёт, ждёт, чтобы… чтобы…

Тут мисс Граес всегда запиналась; а миссис Амбеджян, роняя узкие спицы, восклицала:

— Может быть… может быть, она была ведьмой? — и крестилась.

Затем, обычно, снова вспоминала сына своей сестры, поднимала спицы, пока мисс Граес бросала быстрый, испуганный взгляд через плечо на ужасное зеркало.

— ...я …я чувствую, она приближается, — говорила мисс Граес, позволяя кончикам пальцев прошелестеть пергаментом своей щеки, — ...мне недолго осталось в этом мире, я знаю, и я буду лежать в чужой могиле, из-за неё...

Щёлк-щёлк.

— Но вы могли бы… перезахоронить её?

Щёлк-щёлк.

— ...нет, миссис Амбеджян, я не могу выгнать её... грешно это... пусть мертвецы лежат...

Вслепую, с тонкой, пульсирующей жилкой ненависти в голове мисс Граес перелистывала страницы открытого «Риенци», лежащего на коленях. Да, да, выкорчевать её — усмехающийся череп, охапку чужих костей, чужеродную гниль. Мисс Граес как-то строила подобный план, там, в той комнате — и почувствовала угрозу тьмы; почувствовала, как зеркало шевельнулось на стене.

— ...пусть мертвецы лежат, я всегда так говорю...

В предпоследний день, в субботу, миссис Амбеджян пришла, заняла привычное место и тихо защёлкала спицами. Она ждала, когда кресло перестанет скрипеть. Она ждала, когда мисс Граес заговорит. Просеянный солнечный свет, лишённый всякого тепла, сквозил вниз, заставляя пылинки танцевать вокруг спиц, вокруг пухлых, смуглых рук, над потёртым меховым воротником огромного пальто.

Вскоре миссис Амбеджян пристально взглянула на мисс Граес — сначала с тяжёлым, сонным любопытством, затем с широко раскрытыми от беспокойства глазами. Мисс Граес качалась медленно, мучительно, правая рука безвольно висела, левая подёргивалась на раскрытой книге. Она пристально смотрела в точку в пространстве, точку, качавшуюся вместе с креслом. Она, казалось, не дышала.

— Вы хотели что-то сказать, дорогая? — Голос миссис Амбеджян оказался слишком велик для комнаты. — Вы… вы больны?

Мисс Граес не ответила.

Миссис Амбеджян уронила сплетённые спицы на колени.

— Вы больны, да? — Она бросилась к ней. — Я позову доктора Скорио, что лечит меня. Я позабочусь о вас.

Качание остановилось. Скрип замер. Мисс Граес отвернула бескровное лицо.

— Что у вас болит?

— ...я не больна, миссис Амбеджян... мне страшно...

Разбитый солнечный свет закружился, когда крупная женщина вновь опустилась в кресло.

— ...я почувствовала её там сегодня... и теперь сильнее... мне пришлось бежать... чего она хочет от меня?.. разве она не сделала достаточно?.. он не позволил бы ей причинить мне вред... о, если бы он знал... она лежит там и тлеет там, где должна быть я...

Миссис Амбеджян снова подумала о сыне своей сестры, но дыхание ужаса мисс Граес сдуло мысль прочь.

— ...вокруг меня будут лежать чужие... одна, одна... а она высасывает его силу... что станет со мной?

Внезапно вспотевшие руки миссис Амбеджян согнули белые спицы.

— Слушайте! — громко воскликнула она. — Знаю я одного человека... — Затем, увидев зеркало, она понизила голос, наклонилась вперёд и прошептала: — Она точно ведьма! Я знаю человека. Говорю вам, когда ребёнок болеет, он уничтожает дурной глаз. А когда та никчёмная девчонка хотела увести Аранью от его жены... Слушайте, я его приведу. Сама заплачу. Вы подождите...

Её чёрные глаза сверкнули. Она сложила вязание. Поднялась.

— Оставайтесь здесь, дорогая. Отдохните. Я приведу его.

Она ушла, и постепенно кресло снова закачалось, а опускающееся солнце протянуло к краю зеркала холодные пальцы, словно желая разбудить его. И всё это время мисс Граес чувствовала, что зеркало там выжидает, и твердила себе, что он не привязался так к нему, если бы знал.

— ...он не смеялся бы над ней... он выгнал бы её вон... «Бедная сумасшедшая Энни»... Ведьма! Ведьма! Ведьма!.. «Вывернута наизнанку», как же!.. что станет со мной?.. пусть мертвецы лежат, я всегда так говорю...

И так текли её мысли, пока комната не потемнела и миссис Амбеджян не вернулась с тем человеком.

Большой, смуглый мужчина с некрасивыми глазами. С когда-то сломанным носом. Небритый. И миссис Амбеджян, должно быть, рассказала ему очень много, ибо сидел он спокойно, слушал без единого слова, пока мисс Граес говорила и говорила. Иногда он пожимал плечами. Иногда хмурился. Иногда качал головой. Один раз он бесшумно подошёл к лестнице и постоял там, какое-то время глядя на зеркало. Наконец, когда мисс Граес уже нечего было сказать, он развёл руками.

— Я не понимаю, — сказал он миссис Амбеджян. — Может быть, всё правда, что она говорит. Может, большое зеркало — врата для той мёртвой женщины. Может, оно может вернуть её сквозь время. Такое случалось. Но я ничего не вижу в стекле. Ничего не чувствую в нём. Для меня оно — лишь то, что есть. Просто стекло.

— Вы хотите сказать… вы не можете помочь?

— Я ничего не могу сделать. Может, она... — Он постучал пальцем по лбу. — Если нет, то должна помочь себе сама.

Он наклонился к мисс Граес.

— Слушайте, мисс! — сказал он. — Эта, мёртвая, не сильнее вас. Если она там, то вы должны бороться. Вы намного сильнее, потому что вы живы — понимаете?

Мисс Граес всхлипнула.

Он ухватил её за плечо.

— Вы должны ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть. Это придаст вам сил. Вы не должны бояться. Сегодня ночью спите. Завтра вы подойдёте к зеркалу и увидите её. И сокрушите её душу. После этого, если она там и была, то останется мёртвой и не сможет вам навредить. Вы сделаете это, да?

Сисс Граес слабо кивнула.

Затем мужчина ушёл, но перед уходом снял зеркало и поставил на пол, прислонив к стене.

— Вот, — сказал он ей, — теперь оно будет смотреть на вас, когда вы спуститесь вниз.

Когда он ушёл, миссис Амбеджян закрыла магазин и помогла мисс Граес подняться в комнаты. Приготовила ужин, заставила поесть и — со страхом — пообещала помочь молитвами разным святым. Она не ушла, пока полностью не убедилась, что мисс Граес крепко спит.

Мисс Граес проснулась перед рассветом. Холод пробрался под край одеяла к плечам, и несколько мгновений она ощущала только холод. Затем память медленно, по кусочкам, вернулась, принеся с собой дурное предчувствие и отчаянье.

Она лежала, перебирая пальцами холодное, жёсткое покрывало. Попыталась заплакать. Наблюдала, как тусклый серый свет очерчивает оконную раму. Она видела, как он набирает силу, разливается по комнате и окрашивает выцветшие обои на стенах. Она увидела, как он покраснел — тусклое, словно отполированное свечение — подобное отсвету углей — подобное отражённому сиянию, за чем наблюдал он когда-то...

Она увидела, как свет покраснел — и внезапно страх отступил, но пришла ненависть. Не жалкая. Не бьющаяся в каком-то забытом уголке сознания. Горячая. Вздымающаяся. Прогнавшая холод. Давшая ей силу — его силу. Давшая надежду — бессмысленную надежду, что она как-то сможет не только сокрушить угрожающую душу, но и изгнать тело из украденной могилы.

Она поднялась. Не спеша прошла на кухню, поела и попила, подпитывая ненависть и внезапную мощь. Оделась и спустилась вниз, в магазин.

Зеркало, почти такое же высокое, как она, выжидало там. Скошенное стекло угрюмо сидело в прямой дубовой раме. Оно казалось спящим, и она сделала шаг или два вперёд, прежде чем поняла, что это не так. По стеклу пробежала тёмная вспышка, и в тёмных глубинах зашевелились тени, и в её сознании призрак отчаяния восстал против её силы...

Тени надвигались из рамы. Мисс Граес двинулась вперёд, вглядываясь, дюйм за дюймом. Она сжала хрупкие пальцы в кулаки. Тени двинулись ей навстречу, яркие и чёрные.

Они шли к ней, наружу, из рамы. Они накренялись; перекашивались; медленно, лениво вращаясь, затмевая утро. Они кружились — быстрее, быстрее, быстрее. Образовали воронку. Свет растворился. Всё глубже, дюйм за бесконечным дюймом, воронка втягивала мисс Граес к зеркалу и к…

Мисс Граес остановилась, удерживая себя, вглядываясь в тени круговорота в поисках ведьмы. Но там не было никого. Пустота.

Вооружённая своей ненавистью, мисс Граес двинулась дальше. Воронка втянула её. Схватила. Исподволь проникла в каждую клеточку. Ужасная тьма поглотила свет, пожрала тени, растворила пустое зеркало. Сорвала с неё ненависть, как шелуху.

Удерживала её там. На краткое мгновение она испытала силу, сжимающую её, расширяющуюся изнутри — странное ощущение, почти как будто её, совершенно безболезненно, выворачивают наизнанку.

Затем она осознала шум дождя. И когда человек, что был её отцом и снова станет им, спросил, кто она, она не знала...