Джон Ширли
Молчание сверчков
Silent Crickets, 1975
Млечный лунный свет, просеянный ртутными облаками, скользит сквозь густой лес. Тусклые лучи лениво лижут развилки деревьев и цепляются за сплетения обнажённых ветвей, придавая мху серебристый отблеск плесени. Лиственные деревья растут группами, изредка нарушаемые одинокой сосной. Корни задыхаются под опавшей листвой. Голые ветви превращаются в атмосферные капилляры. В чернильной тени невысокой конической ели притаился человек с карабином в правой руке. Он медленно движется вперёд, стараясь производить как можно меньше шума, заползает в яму от вывороченной с корнем сосны. Огромное умирающее дерево лежит на боку, его ствол раздавил меньшие, не сумевшие устоять деревца; его корни вздымаются над головой человека. Он присел в неглубокой яме, ноги в ботинках погрузились в грязь, ствол карабина ловит свет и отливает синевой. Единственные звуки — бурчание крадущегося енота и монотонная песня сверчков.
Сверчки внезапно замолкают. Человек насторожённо замирает.
Нечто невидимое движется сквозь лес. Человек напрягается, поднимает карабин 36-го калибра, прижимает приклад к правому плечу, спускает предохранитель. Палец ложится на спусковой крючок. Один из них?
Показывается фигура.
Мужчина, и он один. Человек с карабином, Бакли, куратор музея современного искусства «Дипвуд», встаёт и машет рукой. Незнакомец, чьё лицо видно лишь частично, кивает и приближается. Молча останавливается в нескольких футах от Бакли, глядя на карабин в руках куратора. Человек одет в джинсы и белую рубашку с длинными рукавами. Ночь скрывает большую часть его черт.
— Вы Бакли? — спрашивает он низким, маслянистым тоном.
— Верно.
— Я... Крэншоу. Из Ассоциации искусств Нью-Йорка. Я искал вас. Я верю вашей истории... более или менее. Во всяком случае, хочу услышать от вас лично. У меня был похожий... опыт. Я пришёл поговорить в ваш кабинет, но служанка — она весьма взволнована — сказала, что вы убежали сюда, после того как сожгли картины. Странное дело, Бакли, сжечь работы Миро, Матты и Пикассо на пятьдесят тысяч долларов...
— Сколько существует видов полового размножения? — спрашивает Бакли, и его голос в засасывающей темноте звучит странно даже для него самого.
— Ну... митоз, перекрёстное опыление, а у человечества имеется старый добрый...
— У человечества есть нечто иное, — перебивает Бакли, говоря отрывисто и быстро. — Новая мутация. Вы слышали, что художник не создаёт «новое» видение, а лишь выкачивает его из другого измерения реальности, где абстракция является физическим законом? Возможно. А ещё возможно, что если абстрактный или сюрреалистический художник будет достаточно долго воровать образы из того мира, с того плана, существа, присущие тому миру, заинтересуются нами и постараются попасть сюда. Возможно, они используют нас в качестве посредника, переносясь сюда с помощью своего рода оплодотворения посредством кисти. Я всё время думаю о словах дадаиста Жана Арпа: «Искусство — это плод, растущий из человека... как дитя из матери». Когда-нибудь, Крэншоу, дитя заменит своих родителей.
— Может быть. Вернитесь со мной в ваш кабинет, и мы поговорим об этом...
— Нет. Вы разве не читали о всех этих исчезновениях художников? Так вот, я был у Матты, когда увидел, когда нечто произошло с ним. Не могу описать...
— Интересно, но слишком ксенофобно, — перебивает незнакомец. — Мой опыт не столь похож на ваш, как я думал. Но, видит бог, куратором быть в наши дни непросто. Всякие сопливые молодые живописцы. Но вернитесь и выпейте со мной, Бакли. Мы во всём разберёмся. Не бойтесь. — Он протягивает руку к плечу Бакли.
Бакли отступает назад, рука сжимает ствол карабина. Если этот человек из Ассоциации искусств, почему одет как деревенщина? Крэншоу касается плеча Бакли. Подозрения подтвердились. Бакли чувствует — предупреждающее покалывание, наплыв активированной абстракции. Он отступает снова, вскидывает карабин.
— Вы солгали мне, — бормочет он столько же ночи, сколько и «Крэншоу».
Движение с дальнего конца упавшего дерева привлекает внимание. Незамутнённый движущийся анахронизм, является в ореоле вывороченных корней. Абстрактная фигура «Обнажённой, спускающейся по лестнице» Марселя Дюшана, обретшая собственную независимую жизнь. Исследование стробоскопического движения, экзегеза нескольких мгновений времени в кубизм. Светящееся на фоне тёмного занавеса леса создание, если взглянуть на него буквально, напоминает робота, опутанного сиамско-близнецовыми экстраполяциями самого себя, оставляющего за собой галлюциногенный кислотный след, подобный механической мантии. Он словно сделан из консервных банок медного цвета, а торс его (футуристическая экстраполяция вращения вокруг оси) построен из полос, подобных жабрам акулы. Двигаясь к Бакли, он представляет собой случайное нагромождение спастической геометрии, плотоядный кухонный прибор. Фигура причудливого вектора оставляет за собой шлейф из абстрагированных деревьев, кусты искажаются в видение сиамских тройняшек-танцовщиц живота; стволы деревьев становятся примитивно-руссоистскими и идеально цилиндрически-гладкими, ветви превращаются в игольчатые шипы. Но голос у вектора человеческий.
— Я не мог больше ждать. Мне пришлось прийти. Он подготовлен?
— Нет, — отвечает незнакомец, назвавшийся Крэншоу, — ещё нет.
— Бакли, — раздаётся голос из золотого арахнидового водоворота, — иди сюда.
Бакли достаёт из кармана тонкий фонарик-ручку и направляет луч на лицо Крэншоу. Ахает. Упрощённое в стиле Модильяни лицо, с ямами мунковской пустоты вокруг глаз. Человек, внешне пропорциональный, состоит из жёстких плоскостей, неподвижных глаз, неизменной сардонической улыбки в двух дюймах слева от носа. Один глаз расположен значительно выше другого. Руки складываются прямоугольными поверхностями под девяностоградусными углами.
— Всё в порядке, — невнятно говорит существо-Крэншоу. — Не волнуйся. — Оно протягивает прямоугольную руку к поднятому карабину Бакли, нежно касаясь ствола в тот самый момент, когда куратор нажимает на спусковой крючок.
Карабин не стреляет. Воцаряется звенящая тишина. Вместо выстрела раздаётся лишь слабый хлопок. Шарообразная пуля отскакивает от груди Крэншоу, как мыльный пузырь, и всплывает вверх, к цепляющимся ветвям деревьев. В отчаянии Бакли ощупывает ствол. Тот обвисает в его пальцах, словно истощённый эрекцией, резиновый и податливый. Куратор отрывает кусок ствола и кладёт в рот. Лакрица. Карабин расплывается в змеевидную абстракцию. Он швыряет её прочь, но леденящее покалывание уже поднимается по руке. Бакли смотрит на двух абстрактных существ, терпеливо стоящих рядом, видит, как они колеблются и дрожат, подобно неустойчивой телекартинке. Глядит вниз на своё тело, видит, как ноги пускают корни, быстро врастающие в гумус под его свежими копытами.