МЕРИАН КУПЕР. Часть 5

(Мериан Купер – продолжение4)

Вернемся, однако, к нашему герою – Мериану Куперу. Итак, в середине июля 1920 года его самолет был подбит. Агентство «Ассошиэйтед Пресс» сообщило, что Купера 13 июля 1920 года в Галиции, в расположении противника, «сбили казаки». По словам местных крестьян, на Купера «набросились всадники из кавалерии Буденного», и его зарубили бы на месте, если бы за него не заступился «неизвестный большевик, знавший английский». А на следующий день, 14 июля, в дневнике Исаака Бабеля (“Конармейский дневник 1920 года”, послуживший исходной заготовкой для знаменитых рассказов цикла «Конармия» и впервые опубликованный в наиболее полном виде в 1990 году) появляется следующая запись.

«Франк Мошер. Сбитый летчик американец, босой, но элегантен, шея, как колонна, ослепительно белые зубы, костюм в масле и грязи. С тревогой спрашивает меня, неужели я совершил преступление, воюя с советской Россией. Сильно наше дело. Ах, как запахло Европой, кафе, цивилизацией, силой, старой культурой, много мыслей, смотрю, не отпускаю. Письмо майора Фонт-Ле-Ро — в Польше плохо, нет конституции, большевики   сильны, социалисты в центре внимания, но не у власти. Надо учиться новым способам войны. Что говорят западноевропейским солдатам? Русский империализм, хотят уничтожить национальности, обычаи — вот главное, захватить все славянские земли, какие старые слова. Нескончаемый разговор с Мошером, погружаюсь в старое, растрясут тебя, Мошер, эх, Конан-Дойль, письма в Нью-Йорк. Лукавит Мошер или нет — судорожно добивается, что такое большевизм. Грустное и сладостное впечатление. Сводка — взят Минск, Бобруйск, Молодечно, Проскуров, Свенцяны, Сарны, Старо-Константинов, подходят к Галиции, где будет к. маневр — на Стыри или Буге. Ковель эвакуируется, большие силы во Львове, показание Мошера. Будет удар. Благодарность начдива за бои перед Ровно. Привести приказ.

Деревня, глухо, огонь в штабе, арестованные евреи. Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет. Эх, тускло живут россияне. Где украинская

веселость? Начинается жатва. Поспевает мак, где бы взять зерно для лошадей

и вареники с вишнями. Какие дивизии левее? Мошер босой, полдень, тупой Лепин».

С Мошером та еще история. Обыскивая Купера, буденновцы обнаружили, что на его фуфайке (нательной рубашке) пришита бирка с надписью «капрал Франк Мошер» (corporal Frank Moisher). Американская миссия Красного Креста снабжала летчиков эскадрильи поношенным бельем, так что ничего странного в этом не было, а вот Купера это и точно спасло. «Да, парни, это я и есть – капрал Франк Мошер. Трудяга я, из простых рабочих – видите руки какие. Ну да, летаю. А куда денешься, мобилизовали, прислали сюда – вот и летаю. А китель, ну а что китель – прихватил со стула у начальника, когда бежал к самолету…». Тут надо сказать, что про китель спрашивали не просто так – в его кармане нашли два документа. Первый – письмо Фаунтлероя полковнику Б. Кастлу, в котором помимо прочего сообщалось о ходе изучения и отработки новых способов применения авиации в полевой войне, а также отмечался тот факт, что американский мобильный авиаотряд оказался более действенной силой против пехоты и конницы, чем любая часть какого-либо другого рода войск. О этом-то письме и идет речь в дневниковой записи Бабеля. Вторым документом, попавшим в руки конармейцев, оказалось боевое предписание, адресованное Куперу. В нем ставилась задача в ходе перелета из Львова провести разведку дороги Дубно — Броды и нанести удар наиболее эффективным способом по красной кавалерии, ведущей наступление на юго-запад от Дубно. Отметим, что за голову Купера (как, впрочем, и голову Фаунтлероя) уже была в конармии назначена немалая награда. И тем не менее, Куперу поверили.

От Купера у Бабеля осталось «грустное и сладостное впечатление», а вот Бабель на Купера, похоже, никакого впечатления не произвел, поскольку в его записях воспоминаний нет ничего о «нескончаемом разговоре». Там он написал лишь о допросе у Буденного, который приглашал его «в большевистскую армию в качестве инструктора по авиации». Отказавшись стать инструктором (а может, и согласившись – чтобы протянуть время), он пять дней прожил «в гостях» у большевистской эскадрильи. «Я сбежал, но через два дня меня снова арестовали и под усиленной охраной отправили в Москву». Всю зиму он убирал снег с железнодорожных путей, а весной сбежал из лагеря «Владыкино» вместе с двумя польскими лейтенантами Соколовским и Салевским и через 11 дней и 700 км, подъезжая кое-где на товарных поездах, добрался до латвийской границы («Мы адаптировали методы американских бродяг к нашим обстоятельствам»). На границе потребовалось подкупить пограничников. Купер отдал им свои сапоги и в Ригу вошел опять босиком.

Приехав в Варшаву в мае 1921 года, Купер (как оказалось, уже подполковник Войска Польского) попросился обратно в эскадрилью, но Пилсудский принял иное решение – он наградил 10 мая 1921 года всех американских летчиков высшим польским орденом “Virtuti Militari”, поблагодарил за службу и отправил домой.

На снимке ниже – американские пилоты 7-й эскадрильи перед демобилизацией.

30 мая 1925 года на Лычаковском кладбище (точнее на той его части, которая называется Кладбищем Защитников Львова или Кладбищем Львовских Орлят) во Львове был открыт памятник погибшим пилотам 7-й эскадрильи (авторы Ю. Ружиньский и Ю. Стажиньский) с высеченной надписью на двух языках – английском и польском – “Американским героям, отдавшим свою жизнь за Польшу в 1919 – 1920 гг. “ (англ.)/Американцам, погибшим, защищая Польшу в 1919 – 1920 гг. “ (пол.).

А здесь на снимке запечатлено возложение венков к памятнику представителями американского посольства в День памяти в мае 1936 года.

25 августа 1971 года памятник был разрушен с помощью танка, на его месте построили гаражи и другие хозяйственные здания. Вот здесь памятник до и после разрушения.

В настоящее время памятник восстановлен -- правда, лишь с одной надписью: на польском языке.

В 1930 году в польский прокат вышел фильм “Gwiazdzista eskadra/Звездная эскадрилья” режиссера Леонарда Бучковского – о приключениях (и любви к польской девушке) американского пилота-добровольца Бонда, прототипом которого послужил Мериан Купер. Фильм снимался при содействии польской армии и был самым высокобюжетным из польских междувоенных фильмов. После Второй мировой войны все копии фильма были уничтожены (хотя малая часть их, возможно, была увезена в СССР после 1945 года).

В Польше не забывают ни об этой войне, ни о 7-й эскадрилье.

Даже «настолки» выпускают с соответствующими фигурками.

     Помнят о них и польские военные летчики.

    И, «на закуску», -- отрывок из бабелевской «Конармии» (рассказ «Эскадронный Трунов»),

в котором идет речь о столкновении буденновцев с аэропланами 7-й эскадрильи:

«— В штабе через несчастную нашу жизнь посмотрят, — ответил Трунов и стал подвигаться ко мне, весь разодранный, охрипший и в дыму, но потом остановился, поднял к небесам окровавленную голову и сказал с горьким упреком: — Гуди, гуди, — сказал он, — эвон еще и другой гудит...

И эскадронный показал нам четыре точки в небе, четыре бомбовоза, заплывавшие за сияющие лебединые облака. Это были машины из воздушной эскадрильи майора Фаунт-Ле-Ро, просторные бронированные машины.

— По коням! — закричали взводные, увидев их, и на рысях отвели эскадрон к лесу, но Трунов не поехал со своим эскадроном. Он остался у станционного здания, прижался к стене и затих. Андрюшка Восьмилетов и два пулеметчика, два босых парня в малиновых рейтузах, стояли возле него и тревожились.

— Нарезай винты, ребята, — сказал им Трунов, и кровь стала уходить из его лица, — вот донесение Пугачеву от меня...

И гигантскими мужицкими буквами Трунов написал на косо выдранном листке бумаги:

«Имея погибнуть сего числа, — написал он, — нахожу долгом приставить двух номеров к возможному сбитию неприятеля и в то же время отдаю командование Семену Голову, взводному...»

Он запечатал письмо, сел на землю и, понатужившись, стянул с себя сапоги.

— Пользовайся, — сказал он, отдавая пулеметчикам донесение и сапоги, — пользовайся, сапоги новые...

— Счастливо вам, командир, — пробормотали ему в ответ пулеметчики, переступили с ноги на ногу и мешкали уходить.

— И вам счастливо, — сказал Трунов, — как-нибудь, ребята... — и пошел к пулемету, стоявшему на холмике у станционной будки. Там ждал его Андрюшка Восьмилетов, барахольщик.

— Как-нибудь, — сказал ему Трунов и взялся наводить пулемет. — Ты со мной, што ль, побудешь, Андрей?..

— Господа Иисуса, — испуганно ответил Андрюшка, всхлипнул, побелел и засмеялся, — господа Иисуса хоругву мать!..

И стал наводить на аэроплан второй пулемет.

Машины залетали над станцией все круче, они хлопотливо трещали в вышине, снижались, описывали дуги, и солнце розовым лучом ложилось на блеск их крыльев.

В это время мы, четвертый эскадрон, сидели в лесу. Там, в лесу, мы дождались неравного боя между Пашкой Труновым и майором американской службы Реджинальдом Фаунт-Ле-Ро. Майор и три его бомбометчика выказали уменье в этом бою. Они снизились на триста метров и расстреляли из пулеметов сначала Андрюшку, потом Трунова. Все ленты, выпущенные нашими, не причинили американцам вреда; аэропланы улетели в сторону, не заметив эскадрона, спрятанного в лесу. И поэтому, выждав с полчаса, мы смогли поехать за трупами. Тело Андрюшки Восьмилетова забрали два его родича, служившие в нашем эскадроне, а Трунова, покойного нашего командира, мы отвезли в готический Сокаль и похоронили его там на торжественном месте — в общественном саду, в цветнике, посредине города».

(Продолжение следует)