Высока была его палатка.
Мулы были резвы и сильны.
Как вино вдыхал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
Н.Гумилев
Беляев занимался устройством колоний русских белоэмигрантов, которые с семьями потоком прибывали в тропический Парагвай. Ведь они смутно представляли себе эту целинную землю, избранную своей второй родиной, на которой будут жить и трудиться их дети и внуки.
В свободные минуты он обрабатывал материалы своих экспедиций, изучал увиденный в лесах племенной состав, быт и религию индейских племен в Чако, этом будущем театре сражений, и представлял сведения в военное министерство.
Там он услышал среди офицеров выражение, «храбрый, как русский «Сакро Дьябло». Выясненная им информация оказалась скудной. Оказалось, что до его приезда в Парагвай, русский эмигрант офицер Святослав Голубинцев стал в ряды местной армии, проявил мужество при подавлении правительственного переворота. Но подробностей собрать не удалось.
Беляева заинтересовала необычная судьба земляка, хорошо бы узнать, где он сейчас находится и вообще жив ли?
Пригласив к себе энергичного Василия Серебрякова, он попросил:
— Василий, поспрашивай, «пошукай» следы этого загадочного Голубинцева. Его дела здесь может послужить для наших эмигрантов примером, маяком выживания и офицерской доблести при надвигающейся войне с Боливией.
— А может, подключить к розыскам и бойких братьев Оранжеревеых, — вопросил Серебряков.
— Они сейчас допоздна преподают в военной школе по артиллерии и работают в единственном на страну военном арсенале. Придется нам с тобой поднатужиться.
Серебряков, отдохнувший от приключений и опасностей в Чако, верхом на скакуне, в широкополой шляпе, защищавшей от палящего солнца, с карабином в седельном чехле и охотничьим ножом у пояса, заезжал в пограничные форты.
Знакомился с офицерами и проводниками-индейцами, заскакивал на пастбища к скотоводам-гаучо. Это были сильные, выносливые мужчины, вооруженные и в любой момент готовые встретить опасность. Он сидел с ними у костра, пил обжигающий чай-матэ, обменивался новостями и услышанными историями.
Он, в душе глубокий романтик, впитывал все блестящими от восторга глазами. Перед ним открывался огромный и многокрасочный мир, так не похожий на земли казачьего Тихого Дона, на его станицу Арчединскую, где он мальцом начинал свою жизнь.
Кто вселил в тебя этот беспокойный дух, Василий Серебряков? Или бурлила кровь предков, пустившихся на окраины российской империи — в Дикое поле за вольной жизнью и военной добычей.
Почему все, что творится в этом парагвайском сложном мире, касается, волнует или радует тебя?
Он скакал на гнедом, поджаром жеребце по холмам. Вдыхал пряные запахи. И полудикий конь был частью этой природы, запрокидывал голову, раздувал ноздри и мчался дальше, разделяя с всадником полноту счастья жизни.
А чужая жизнь увлекла Серебрякова безмерно. Он примечал все зорко и ненасытно — первозданную природу пышных джунглей, огромные болотистые заросли и полноводные реки с кишевшей на берегах дикой птицей и хищным зверьем.
Порою спутниками его были ветер, скрип седла и перестук копыт.
Он «гутарил» о призрачном «Сакро Дьябло» с мужественными охотниками, но те тоже разводили руками. Он заворачивал в старинные имения, где его приветливо кормили, но о «Сакро Дьябло» не слышали, он заглядывал в набитые людом сельские кабачки, но и там не отыскивал вестей о «Сакро Дьябло»…
Чего только не нагляделся он, и вспоминались ему бойкие гумилевские строки:
Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать…
Повезло ему в шумных тавернах Асунсьона. Подвыпившие офицеры, с револьверами в кобурах, ножами за голенищами сапог, передавали по кругу единственный стакан с ромом, (таков обычай!) орали шутки и песни, добродушно бранились.
На его вопрос о «Сакро Дьябло», наперебой заговорили об этом капитане парагвайской армии.
— За отчаянную смелость прозвали его «Сакро Дьябло»! Это был худощавый, мускулистый и крепкий парень. В лихих атаках этот бесстрашный кавалерист на коне с отрядом разбивал восставшие против правительства военные части, показывал чудеса храбрости. Эге, о нем бойко писали хваткие репортеры!
Заинтригованный Серебряков, порывшись в подшивках газет прошлых лет, разузнал, что отважный капитан — тоже казак с берегов Дона, из крупной станицы Усть-Медведицкой, (ныне г. Серафимович, Волгоградской области). А собранная Беляевым в военном министерстве информация оказалась весьма удивительной!
Получается, что Святослав Голубинцев до Октябрьского переворота окончил кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище и Гвардейскую школу. Нюхнул пороха и гари в Первой мировой войне. Корнет. Командовал взводом в эскадроне. В годы гражданской воевал в Донской армии генерала Петра Краснова, но по неизвестной причине покинул полк.
Оказывается, Голубинцев отправился в пекло африканского Марроко...
«Но почему у казака Голубинцева появилась кличка «Сакро Дьябло», — допытывался Василий Серебряков. То здесь, то там он натыкался на следы этого бесстрашного командира и оптимиста, который и в чужом краю пылал жаром молодости.
Когда Серебряков доложил Беляеву о первых поисках Голубинцева, у того от интереса заблестели глаза.
— Эти сведения весьма любопытны, но не полны. Надо больше узнать о его необычной жизни в Парагвае.
И они вместе прикинули возможные варианты добычи информации в самых разных местах. Прошли хлопотливые и напряженные недели по установлению закрученной судьбы донского казака, покинувшего Россию во время кровавой гражданской войны.
И тогда перед изумленным Беляевым и Серебряковым из разноцветной и пестрой мозаики сложилась поразительная картина странствий и подвигов Голубинцева.
Вот что им, закаленным, битым и прошедшим горнило войны и путешествий, представилось.
Итак, Голубинцев распрощался с товарищами и попал в полыхающее восстаниями и насыщенное разбоями арабское Марокко. Там глотал едкую пыль, песок и похлебку-дрянь, сносил унижения и брань в рядах хваленного Французского Иностранного легиона. Капралы, безжалостно гоняя новобранцев с 20-и килограммовыми ранцами под палящим солнцем, вдалбливали им басни о геройской жизни легионеров.
Соленую службу с ним несли тысячи русских белоэмигрантов, подписавших кабальные контракты. Голубинцеву перенести ад палящей пустыни помогла молодость и невероятный оптимизм: «Надо выдержать этот зигзаг судьбы, и все пройдет, как жуткий сон».
Он слышал от бывалых легионеров, что не всем удавалось остаться крепкими и живыми после многолетней, безжалостной муштры, жестоких схваток с арабами в огнедышащих пустынях.
— Вперед, канальи! Маршируй или сдохни!- рявкали старые легионеры.
Не у всех хватало духа и силы — и молодежь бежала, дезертировала в убийственные песчаные пустыни. Там их поджидали на быстроходных верблюдах, с меткими винтовками свирепые туареги. И с предательской ухмылкой, подав глоток воды, жестоко расправлялись.
Голубинцев, горячих кровей, был неравнодушен к арабским девушкам, как и многие легионеры, которые не видели в фортах месяцами улыбчивого женского личика. Эти отчаюги, заручившись поддержкой знакомых арабов и отвалив им хороший бакшиш, в укромных оазисах встречались со жгучими «амазонками пустыни». Однако отцы-арабы мстили белым за ласки к их дочерям. Но страстная молодость и в раскаленной песчаной пустыне оставалась верной себе.
Великий Магомет! Эти «цветки пустыни» так пылко любили легионеров-христиан!
Над полумесяцем сияла
Магометанская звезда.
Ты этим вечером плясала,
Как не плясала никогда,
Красою дикою блистая,
Моими бусами звеня,
Кружилась ты полунагая
И не глядела на меня.
А я все ждал. Пустая фляга
Давно валялась у костра.
Смотри, испытанный бродяга
Не затянулась ли игра?
Смотри поэт, пока есть время,
Не жди бесславного конца.
Араб покорно держит стремя,-
Садись скорей на жеребца.
Нет, Голубинцев не представлял себе долгой и безопасной жизни в сыпучих песках, среди караванов плюющихся верблюдов и шатров с иноверными и коварными арабами.
Так или иначе, он покидает испепеляющее Марокко! В поисках лучшей доли пересекает океан и попадает в Аргентину.
Хмурые полицейские, подозрительно посматривая на русских, (не большевики ли они?), разрешили сойти с парохода на берег. Приют изгоям дал настоятель русской церкви Константин Изразцов. Поселил в библиотеке при церкви, поддержал толикой денег.
Голубинцев до изнеможения работал на побегушках в русском кафе «Украина», до умопомрачения зубрил испанский язык. Иначе не выживешь. А рядом жизнь била ключом.
Проходя вечерами мимо портовых таверн и кабачков, он видел матросов, танцующих со жгучими аргентинскими красотками. Обслуживаемое им заведение наполняла гуляющая публика, моряки иностранных пароходов, мелкие чиновники, куколки всех национальностей, с накрашенными губами и подведенными глазами.
Полный нерастраченных сил Голубинцев организовал из прибывших белоэмигрантов в Буэнос-Айресе активный Комитет русских беженцев. Однако он не понравился «старпедам», угнездившимся здесь русским эмигрантам. Голубинцев же с молодым апломбом, острым языком давал им отповедь в газетах. Все с нетерпением ждали приезда из США бывшего русского посла Штейна, надеясь на изменение жизни к лучшему.
Организованный комитет начал набирать силу, о нем писали крупные газеты. Но, увы, визит Голубинцева к приехавшему Штейну закончился суровым выводом сановника:
— Белое движение умерло. Бывшие офицеры Русской армии должны сами создавать себе положение за океаном и скорее войти в жизнь граждан.
Однако попытка Голубинцева с сотоварищами попытать счастья и получить визы в посольстве Чили, потерпела фиаско из-за опасения проникновения идей коммунизма в страну.
Тогда неунывающий Голубинцев по совету Штейна задумался о переезде в Парагвай, который крайне нуждался в европейских специалистах. Штейн пригласил Голубинцева отобедать в Жокей-клуб и познакомил с военным министром Парагвая полковником Шерифе. Тот, узнав, что русский – это гусарский офицер, рассыпался в любезностях и пригласил его зайти. За визой! Голубинцев, конечно же, не знал, что заговорщик Шерифе уже тогда подбирал для переворота иностранных боевых офицеров.
…Громыхающий поезд мчал по безбрежным аргентинским просторам, и они напоминали донские степи. Под перестук колес Голубинцеву слышался цокот копыт по промерзшим дорогам войны, визги метели и разрывы снарядов.
И вот столица Парагвая Асунсьон! Что принесет она им, новоприбывшим чужакам? Шел тревожный 1921 год, страну сотрясала очередная военная смута.
Но судьба послала Голубинцеву эмигранта из России Рудольфа Риттера.
Этот пожилой и полный господин, в пенсне и черном берете, производил приятное впечатление. Он был умным и энергичным человеком, политиком и владельцем нескольких эстансий (имений), имел большой влияние в правительственных кругах. В Парагвае не существовало русского представительства, и он защищал русские интересы. Пользовался в Асунсьоне огромным уважением.
Просмотрев бумаги, он рекомендовал Голубинцеву поступить в парагвайскую армию.
— В армии инструктора состоят из спесивых немецких офицеров. На всю армию лишь один генерал и четыре полковника, окончившие за границей высшие военные курсы. Асунсьон может похвалиться лишь военным да морским училищем. Так что нужда в офицерских кадрах велика. Вперед, за офицерским патентом!
Риттер поручился за Голубинцева полковнику Шерифе и тот пригласил зайти.
Голубинцев в военном министерстве был представлен Шерифе, передал ему свои документы, переведенные на испанский в российском посольстве в Буэнос-Айресе.
Этот смуглый полковник, с большими усами был одет в синий сюртук с красными кантами, такого же цвета брюки с генеральскими красными лампасами и в ботинках со шпорами. На столе лежали его каска и сабля. Просмотрев внимательно бумаги, министр разрешил держать ему экзамен на чин старшего лейтенанта кавалерии.
Тропические лунные ночи Голубинцев просиживал за уставами и учебниками, изучал фортификацию, схемы укреплений. Он чувствовал напряженную атмосферу в городе.
Хотя с шумных улиц доносилось веселье карнавалов, смех смуглолицых сеньорит, звонкий перебор гитар. Он штудировал науки и понимал, что этот шанс у коварной судьбы он должен выиграть, ведь на карту поставлена его дальнейшая жизнь эмигранта. Благо, что семьи у него не было.
Экзамен принимала комиссия с генералом Эскобаре, щеголявшем в белом кавалерийском мундире и золотых эполетах.
Услышав, что Голубинцев тоже кавалерийский офицер, генерал с интересом спросил, в каких войнах участвовал он и сколько раз был в боях.
— Ваше превосходительство, я участвовал в Великой войне с германцами с 1917 года в составе 11-го гусарского полка, — ответил Голубинцев. — После переворота большевиков находился в Белой армии с 1918 по 1920 год.
Преодолев частокол каверзных вопросов, и лихо проскакав верхом на манеже, Голубинцев удостоился пожатия руки генералом, который поздравил его со вступлением в парагвайскую кавалерию.
Через три дня Голубинцев прочел в газетах президентский декрет о зачислении в армию!
Надев новый синий мундир с малиновыми обшлагами и воротником, опоясав шарф и пристегнув лядунку, он в зеркале не узнал себя. Драгунский мундир с эполетами, синие бриджи с малиновыми кавалерийскими лампасами, ботфорты, палаш и каска дополняли красоту его костюма.
— Шикарно!- бросали на него кокетливые взгляды синьорины на улицах! Первый визит он сделал доктору Риттеру и бросился обнимать его.
Ярко и быстро прошел первый год службы в парагвайской армии. Он командовал фортом «Генерал Дельгадо». Встречался с индейцами и осваивал местный язык гуарани. Продолжил службу в пограничном городе.
Под мерные шаги перекликающихся постовых и звуки трубы ему виделись миражи в пустынях исламского Марокко. Голубинцев навсегда запомнил безжалостный легион, как и служивший в нем казак, поэт Николай Туроверов.
Все равно, куда судьба не кинет,
Нам до гроба будет сниться сон:
В розоватом мареве пустыни
Под ружьем стоящий легион.
Слава, богу, что жестокая Африка, бои со свирепыми арабами, перестрелки с ловкими разбойниками-кочевниками, трупы солдат и верблюдов остались далеко позади…
Как бы ни так!
Вдруг Голубинцева немедленно отзывают в Асунсьон – в стране разразился военный переворот против правительства и президента Гондра.
А возглавил его, кто бы мог подумать! — военный министр полковник Шерифе.
Выяснилось, что полковник создавал тайные связи с крупными военными и политическими деятелями и сумел стать влиятельным человеком. Возмущенные депутаты парламента, стуча кулаками по трибуне, называли полковника Шерифе изменником и врагом республики, требовали над ним суда, скорого и сурового.
А Шерифе, зловеще ухмыляясь, стягивал лучшие части армии и окружал себя германскими офицерами-инструкторами.