Смерть когда-нибудь придет,
А пока живется, —
Пусть кругом земля цветет,
Пусть дорога вьется.
Р.Л. Стивенсон
— Прошли дни и ночи, и посланные за маслянистой водой молодые воины должны уже вернуться, — обеспокоенно заметил Тувига при встрече с Беляевым. — Мои люди у дальних болот видели на берегу следы солдатских ботинок, похоже, их оставили враги-боливийцы.
— Я тоже этим озабочен, — нахмурил брови Беляев.- Не случилось ли с теми юношами беды? Давай-ка пошлем для их поиска опытного Серебрякова и с ним двух-трех твоих воинов.
Пройдя день по едва заметным звериным тропам, Серебряков с индейцами к вечеру наткнулись в кустарнике на лежащие на листве трупы посланных воинов с луками в руках. Если бы не их окровавленные головы, казалось бы, что они спали. Но это был сон смерти.
— Выходит, они внезапно попали в засаду и начали отбиваться стрельбой из луков, — рассуждал Серебряков с индейцами, — но были перебиты из винтовок. Поглядите, возле них валяются закупоренные бутылки с черной жидкостью. Пройдя дальше, они обнаружили на влажной земле втоптанные гильзы и отпечатки подошв обуви.
Эх, сами не убереглись и ничего не донесли, бедолаги, подумал Серебряков, подбирая в сумку оплетенные травой бутылки с драгоценной жидкостью.
Он подал знак сопровождающим индейцам – тихо и за мной. Сам с карабином в руках скользнул между замшелых деревьев и плетущихся лиан. Они пробирались с такой осторожностью, что можно было подумать, из сумерек леса появились призраки.
Вскоре они унюхали запах дыма. Подкравшись поближе, затаились и между деревьями увидели у костра нескольких боливийских солдат. Одетых в форму защитного цвета, брюках-галифе, заправленных в сапоги или навыпуск в ботинках, с оружием и подсумками для патронов. Голову прикрывали смятые фуражки. Время от времени солдаты подбрасывали в огонь сухие сучья и прикладывались к фляжке со спиртным. Дым костра защищал их от мошкары и комаров, но слезящиеся от едкого дыма глаза не были помощниками для высматривания врага.
По знаку Серебрякова все разом выстрелили. Боливийцы, не ожидая внезапного нападения, с криком сиганули в чащу, обдираясь о колючие кактусы, успев прихватить оружие. На бегу один из них вдруг зашатался и упал. Стрельнув вслед солдатам для острастки, Серебряков и индейцы осторожно подошли к раненому. У того проступали пятна крови по животу и груди.
Это был лазутчик-индеец, видно на службе у боливийцев. Раненый приоткрыл глаза. В его взгляде сквозила ненависть и бессильная злоба побежденного. Едва открывая мрачную прорезь губ, он злобно прошипел на языке гуарани.
— Дух удачи отвернулся и мне не повезло… Однако дьяволам руссо от смерти тоже не уйти. Их по одному пристрелят мои друзья. За голову их командира обещана крупная награда – и наши рыщут в его поисках. Мы победим, когда с вами не будет белых начальников. — Его челюсть буквально тряслись от ярости. — Вы не свирепые ягуары, вы дохлые волки…
Он едва сплюнул сгусток крови на землю, провел слабеющей рукой по своей шее — мол, вот, что вас ждет. Хлынувший изо рта поток пенистой крови заглушил его слова. Он дернулся и затих.
— Готов, голубчик,- заключил Серебряков. Его спутники молча кивнули и вырвали из ушей лазутчика большие медные серьги.
А в это время спугнутые Серебряковым боливийцы встретили еще своих солдат и, пылая злобой, объединились, чтобы взять реванш. Они обошли стороной привал Серебрякова со спутниками, которые задержались, чтобы похоронить сородичей, желая им удачной охоты в царстве духов. Боливийцы засели им навстречу, решив огнем винтовок уничтожить своих противников.
Однако Серебряков, поднаторевший в военных хитростях, надумал со спутниками не возвращаться прежним путем. И они выбрали окружной, но более безопасный путь, миновав, к счастью, ту засаду.
— Пока лесные духи сопутствует нам,- тихо переговаривались индейцы, — и мы увидим со своим племенем завтрашние вечерние звезды.
Но человек предполагает, а господь располагает. Так и наши друзья недооценили обстановку. И попали, как говорится, из огня да в полымя.
Привлеченные звуком выстрелов, стали осторожно подтягиваться из глубин первобытного леса индейцы морос, для которых любые белые в их владениях становились врагами и с торжеством убивались и поедались.
Живущие в чащобах, пещерах, старинных развалинах построек канувших в небытие иезуитов, они своими нападениями давали понять, что любая попытка белых вторгаться в их места будет кончаться смертью. У каннибалов жестко почитается обычай сильнейшего, самовыживания и мести. Они были из тех, кто никого не щадит и сами не просят пощады, как и подобные им племена, в забытых богом краях белого света.
Выслеживающие белых морос были грозного вида, вооружены длинными луками и столь же длинными стрелами, боевыми палицами, утыканными клыками зверей. Раскрашенные полосами при помощи сока ягод, одетые в накидки из теребленной коры. Напав на след, они упорно шли по нему пружинистым шагом, покуда добыча не попадала им в руки. Морос обладали тонким чутьем. Им достаточно понюхать землю, кусты и траву, чтобы распознать следы животного или человека, тем более белого, резко выделяющегося своим запахом и потом в сельве.
Их вождь хорошо помнил, как они нашли и подобрали тело нанизанного на сук дерева и уже обглоданное мелким зверьем, его младшего брата.
По следам поняли, что руку к его смерти приложил белый человек, охранявший молодую индианку из кочующего племени. И вождь дал клятву Великому злому духу, что отомстит за смерть брата и положит голову белого и той индианки на жертвенный камень!
Теперь каннибалы настигли и незаметно окружили Серебрякова с двумя индейцами. Освещенные лучами заходящего солнца, их тела, натертые красным и зеленым, казались залитыми кровью. Приближались они с большой осторожностью, на случай, если неподвижность противника скрывала хитрую уловку. Замерли перед броском эти ягуары сельвы: губы вздернуты, обнажая крепкие острые зубы, ноздри раздуты, раскосые глаза жадно полыхали. И разыгралась кровавая драма!
Под роем внезапно пущенных из тростниковых зарослей стрел упали навзничь спутники Серебрякова, хрипя и судорожно ломая застрявшие в горле стрелы. Эх, жизнь не бывает без потерь!- оглянулся он на убитых друзей и, опорожнив на нападающих громыхающий карабин, выхватил мачете и прижался спиной к дереву.
Несмотря на нанесенные раны от его выстрелов, многочисленные дикари решили взять белого живьем, чтобы испытать выдержку необычной добычи при пытках. Но перед сверкающим вверх-вниз лезвием его мачете отпрянули первые смельчаки, недооценив белого и получив поверхностные раны. Серебряков, не успевая уворачиваться, получил несколько порезов. Тут кинулись на него воины, выставив бамбуковые копья с заостренными наконечниками из костей съеденных врагов, угрожающе вопя и прикрываясь небольшими щитами.
Оттолкнув их в стороны, вышел вождь, со следами шрамов на лице и спине, в огненно-красном головном уборе, с ожерельем на шее из зубов зверей и людей. В руке он держал огромную боевую дубинку. Воздух сотрясался от страшных завываний и свирепых криков.
«Ну, маманя родная, пособи своему сыну!», мелькнуло в голове у напружинившегося есаула Серебрякова. В тот момент вождь с неистовой яростью завертел бешено над головой тяжелой дубинкой, против которой мачете казалось игрушкой.
Серебряков изловчился, поднырнул под руку ликующего вождя, и, вывернувшись, с казачьей ухваткой нанес ему сильный удар… Взвизгнуло по кости руки стальное мачете, зарычал от боли вождь, онемели стоящие наизготовку вокруг воины — на землю падала отрубленная кисть руки, еще сжимавшая дубинку.
Вождь ошалело глянул на культю, из которой била алая кровь. Взмахом обрубка брызнул кровью на белого, закрепляя свое право на жертву, и тут же издал ревущий клич!
Орда туземцев навалились, смяла на землю и оглушила по голове жестокими ударами палиц сопротивлявшегося Серебрякова. Опутав тело его крепкими травяными веревками, они с диким ревом поволокли казака в чащу, в свое становище.
Привязанный намертво к стволу большого тополя, Серебряков пережил кошмарную ночь, уже не надеясь на освобождение.
В этой траурно-черной, бархатистой ночи воины на страже молчаливо стояли, опираясь на копья и обратив глаза к лесу. Оттуда доносились звуки, похожие на уханье филина. Остальные полуголые дикари при пламени костров и под звуки бубнов, изображали в пляске схватку, победу и погибель пленного. Алые отблески огня отражались на медных, дергающихся в экстазе телах.
Обессиленному Василию с содроганием вспомнились кровожадные обычаи этих первобытных людей, о которых с широкими от ужаса глазами рассказывали чудом уцелевшие мирные индейцы. В пиршестве и поедании тела пленного участвовало все племя. Сильнейшие воины пожирали еще дымящееся мясо, упиваясь местью над поверженной отважной жертвой. Молодые и старые догрызали объедки, слизывали кровь с еще теплых мослов и хрустели хрящами убитого, впитывая его силу. Дебелые, морщинистые старухи с беззубыми ртами, вырывали друг у друга и насыщались кусками теплых внутренностей убитого.
Часы тянулись за часами, и мучения Серебрякова усиливались. Он порою впадал в полубессознательное состояние, в котором кошмары сменялись один другим. Временами приходил в себя от боли в членах, перевитых веревками. Противно саднили полученные в схватке раны.
Утром наш казак увидел, как из шалаша к собравшимся на лесной поляне воинам вышел вождь. Плечи его покрывали две связанные коричневатые шкуры тапира.
Он слегка пошатывался, культя была обмотана какими-то листьями, на покрашенном зеленоватой краской лице горели мрачным светом глаза. Лицо его пересекали багровые шрамы, которые придавали ему поистине дьявольский вид. В здоровой руке он держал огромную берцовую кость убитого врага, волосы и отрезанные уши индейцев висели на его поясе. Яркие перья тукана колыхались в головном уборе.
В предвкушении мучений пленника мужчины злорадно ухмылялись, заостряли стрелы и ножи. Группа молодых воинов, крича и потрясая оружием, кружилась в военной пляске. Они ногами отбивали ритм своих свирепых пращуров, и он отдавался глухими ударами в теле Серебрякова.
То была пляска смерти.
— Жертву! Жертву! Жертву! Бухали с боем, рокотали барабаны. Земля гудела и печально содрогалась.
Внезапно вождь подал костью знак — и тарабарская музыка мгновенно оборвалась. Замерли пляшущие. Все упали на колени и вытянули руки вперед к жертве. Вождь резко махнул воинам и крикнул. Они натянули луки – стрелы взвились и вонзились веером вокруг головы белого пле6нника. Несколько стрел прихватили к стволу его растрепанные волосы.
Серебряков вождя с подрубленной им рукой, назвал как «Однорукий». Наш казак застыл, не двигаясь, и выпрямился перед вождем. Только холодный пот выступил на его лбу. Скосил глаза — неподалеку виднелся врытый в землю заостренный кол, и пылал в ожидании мяса разведенный костер. Древесный дым смешивался с ароматом каких-то трав и цветов.
«Неужели это все приготовлено для меня? И после стольких мытарств и переживаний я должен погибнуть от рук свирепых дикарей в ужасном тропическом лесу?! А как же Киане?» — мелькнуло в его воспаленной голове. Перед мысленным взором возникло сияние ее черных волос, высокие скулы, гордо посаженная головка. А сердце казака учащенно билось, кровь стучала в висках.
Поднятая голова, смелые глаза, сжатые губы и вздернутый подбородок говорили, что он готов умереть достойно.
Где-то вновь глухо забили барабаны, сделанные из сыромятной кожи пленников, надрывно засвистели дудки из человеческих костей. Им вторили в дикой пляске пронзительные вопли аборигенов, которые раздирали тишину леса. Щебетание и посвист птиц стихло. К КСеребрякову приблизился рослый дикарь с мрачным лицом. Грудь его пересекала свежая рана, из-под перевязки сочилась кровь. Раненый обмакнул палец в свою кровь и провел им по лицу застывшего белого. Острым наконечником стрелы процарапал крест на его лбу, показалась алая кровь.
Другой воин с едва зажившим рубцом на лбу, последовал его примеру. Схватив в ладонь русые волосы Серебрякова, он очертил в воздухе ножом круг вокруг его головы, показывая, как снимет с него скальп. Острое лезвие ножа мелькало перед лицом пленника, ожидавшего в любой момент, что дикарь располосует его на части. Кровь застыла в жилах у Серебрякова. Дикарь провел ножом по шее Серебрякова, с нее потекла кровь на грудь.
Вождь, или «Однорукий», при виде крови свирепо ощерился, словно ягуар перед прыжком. Лицо его исказилось от ярости, и побледнело даже под татуировкой. Он вдруг разразился безумным смехом и размахнулся берцовой костью, чтобы изуродовать голову белому пленнику.
Внезапно из-за зеленой кущи деревьев раздалась команда:
— Пли!- и грянул залп, затрещали быстрые выстрелы. Крик и вой поднялись среди переполошенных дикарей, внимание которых было поглощено казнью белого, а пули одна за другой поражали их плечи, бедра и руки. Вот замертво свалился один, второй дикарь...
Подстреленные зажимали кровавые раны руками, спотыкались, но стремились быстрее скрыться, спастись в чащобах от убийственных смертоносных палок, которые грохочут сильнее, чем раскатистый гром.
Перебегая от ствола к стволу, показались стрелявшие на ходу Экштейн и братья Оранжереевы, за ними поспешал Беляев, пуляя из винтовки. Стрелял из ружей и Тувига со своими воинами, другие с воинственными кличами пускали стрелу за стрелой в отступающих дикарей. Рыча от бессильной злости, что-то гневное выкрикивал, выплевывал «Однорукий», грозно потрясая при отступлении своей культей на привязанного к стволу пыток Серебрякова.
— Живее, друзья! — кричал призывно Экштейн, над головой которого просвистело несколько стрел, сорвавшие с деревьев листья и мелкие ветки. Одна из них вонзилась ему выше колена, к счастью, не задев кость.
Задыхаясь от боли и хромая, он подбежал к улыбающемуся через силу Серебрякову, который произнес сквозь спекшиеся губы:
— А я подумал, что вы обо мне уже позабыли. Эх, жаль, с тем «Одноруким» вождем, мне не удалось до конца рассчитаться!
Освобожденный ударом ножа от впившейся в тело травяной веревки, он почти рухнул на руки Экштейну. «Наверное, Господь спасает меня по ведомой ему одному причине, ведь все таится в руках Будущего!»— подумал он, вознося про себя короткую благодарственную молитву.
Оказывается, не дождавшись возвращения группы Серебрякова, весь отряд, охваченный тревогой, дружно снялся со стоянки. Вперед выслали опытных следопытов, которые и вывели объединенный отряд к месту нахождения Серебрякова в плену у врагов.
Теперь же, маленько передохнув, захватив с собой добытые кровью бутылки с черной жидкостью, и поддерживая с двух сторон шатающегося Экштейна, отряд Беляева собирался в обратный путь в лагерь.
Рассвет ложился на вековечный лес, который один был безмолвным свидетелем горячей прощальной ночи Василия и Киане. Она уже стала очаровательной молодой девушкой.
Ее темные, как индейская ночь, глаза, стали еще более огромными и прекрасными. А своим самообладанием и осанкой она выделялась среди своих, как духом и умом, заложенными в ней природой и развитые заботливым отцом, касиком Тувигой.
Поутру, когда Экштейн хромал с перевязанной ногой, опираясь на сухую палку, а Серебряков, с повязкой на голове, взнуздывал мулов, к нему подбежала запыхавшаяся Киане, и, невзирая на присутствующих, внезапно обняла и запечатлела свой страстный поцелуй на его губах. Василий на всю жизнь запомнил ее порыв и этот поцелуй! Пылко прижалась к нему, и он почувствовал ее округлившийся животик под широкой замшевой юбкой. Быстро прижав его руку
к своему животу, Киане жарко шепнула ему «У нас будет сын!!!»
Лишь мгновенье индианка постояла возле казака, широко улыбнулась ему, повернулась, махнув воронено-черными волосами на голове, и исчезла. Но улыбка ее и ошеломляющая весть о будущем дитяти, теперь поселилась в горячем сердце Василия, и все время грела его душу.
С грустью и тоской глядел вслед Киане юный Александр Экштейн, которого она пленила своими глубокими очами. Серебряков перехватил его взгляд и понимающе усмехнулся, дружески потрепал его по плечу:
— Эх, Саша, живы будем — не помрем! Собираемся, друже, в путь, в шумный Асунсьон. Поди, нас уже заждались. Там и найдем тебе черноглазую невесту!
Забегая вперед, добавим нечто удивительное! Оказывается, Саша Экштейн был безумно влюблен в Киане всю свою удивительную жизнь! О чем он, выжив в экспедициях Беляева в Чако, и уже, будучи седым стариком, признался в интервью, посетившему его в Парагвае русскому ученому Б.Мартынову. Этому ученому, который впервые открыл целому миру в своих публикациях забытое имя И. Беляева и русской эмиграции в Парагвае.
Мартынов оповестил так же, что «Беляева, «белого вождя», похоронили в 1957 году на берегу реки Парагвай — отсюда он и его спутники отправились вглубь Чако. А фон Экштейн-Дмитриев умер в 1998 году. Ему было 94 года. Он также завещал похоронить себя поблизости от Питиантуты, где его «на всю жизнь поразили глаза бедной Киане».
Александр Экштейн, после участия в экспедициях Беляева, отличился затем высоким мужеством, будучи лейтенантом парагвайской армии в боях в Чако против Боливии. Посмотрите здесь на фото нашего героя!..
Однако продолжим повествование о расставании с племенем Тувиги. Вождь, отличаясь бдительностью, предупредил Беляева.
— Возвращайтесь в свои большие жилища со всей осторожностью, чтобы не привлекать врагов. Может, они кинуться преследовать вас, но мы будем незаметно отслеживать их. Если заметим что-то подозрительное, известим через посты парагвайских солдат.
Беляев одобрительно кивнул головой и пожелал вождю удачи и благословения Великих духов в походах по лесам чащобам по его заданиям.
— Если боливийцы-разведчики захотят поймать меня, — заметил Тувига,- то им придется сжечь лес и просеять пепел, прежде чем найти меня.
Отряд Беляева без осложнений вернулся в Асунсьон. Пахучая лечебная трава, приложенная Киане к ранениям Серебрякова и Экштейна, вскоре стянула их. Образцы «черного золота» были доставлены в кабинет военного министра. Тот лично объявил разведчикам благодарность!
Прощаясь, министр намекнул, что в настоящее время необходимо для закупки вооружения армии реальное золото и серебро. По слухам, сокровища могут находиться в тайниках Чако в местах владений иезуитов, спешно отплывших в Испанию более трех столетий назад.
Разведчики озадаченно переглянулись, но на этом их прием был закончен.
Только на тенистой улице, Беляев смутно припомнил, что как-то Серебряков мимоходом обмолвился, что Киане говорила ему со слов своей бабушки-знахарки о каких-то ценных предметах и золотых монетах, скрытых в подземельях старинных развалин у священного озера Питиантута.
Добавим, что спустя десятилетия, пройдя через военные и экономические потрясения, Парагвай занялся тщательной нефтеразведкой, и обнаружил в Чако большие запасы «черного золота». Случилось это только в 2012 году.
А мы продолжим речь о скитаниях Беляева и треволнениях его супруги Саши, сметенных ураганом гражданской войны далеко за пределы России.