...Что может быть более красноречивым, чем цифры? Биб
лиографы НФ насчитывают для периода 1924—1929 в сред
нем 10 романов и 30—40 рассказов в год. В 1930 г. выходит
еще 8 романов и 13 рассказов. И вдруг: 3 романа и 4 рас
сказа в 1931, только 2 рассказа в 1932, только 2 рассказа
в 1933! Ситуация немного поправляется, начиная с 1936 г.,
но если за первое послереволюционное десятилетие коли
чество повестей и романов, в которых явны признаки НФ,
доходит до сотни, за двадцать лет, с 1930 до 1950 г. число
научно-фантастических произведений еле достигает 80-ти,
то есть продукция уменьшается более, чем в два раза (в дей
ствительности, еще больше, ибо для второго периода в об
щее число включаются так называемые ’’научно-фантастиче
ские очерки”, то есть научно-популярные произведения).
Еще один фактор — следствие той же первопричины —
играл огромную роль в падении НФ. На ней не мог не отра
зиться сокрушительный удар, нанесенный советской науке.
Стерлась разница между научной правдой и мистифика
цией, научной экстраполяцией и мистицизмом. Вымысел,
даже научно-технический, требовалось приводить в соот
ветствие с нуждами идеологического момента. Большин
ство научно-фантастических романов 30—40-х гг. обносилось
глухой стеной научных комментариев во избежание возмож
ных недоразумений. Бывало, что в ’’ученом” предисловии
или послесловии к роману доказывалась бессмысленность
идей этого же романа. Так случилось, например, с ’’Челове-
ком-амфибией” А. Беляева в издании 1938 г. Ликвидация
целых областей науки, как правило, наиболее интересных
с точки зрения прогнозирования — как генетика, молеку
лярная биология, структуральная лингвистика, теория отно
сительности, ядерная физика, социология, психоанализ, —
повела за собой запрет на множество научно-фантастических
тем. Требование близости к жизни и навязанная функция
’’агитации и пропаганды науки и техники” еще более
сужали возможности выбора.
Лучше всего проследить эти изменения на примере. Возь
мем творчество крупнейшего советского фантаста — А. Бе
ляева.
А. Беляев, который начал печататься в 1926 г. и умер в
начале 1942 г. в осажденном Ленинграде, был первым писа
телем, посвятившим себя всецело научной фантастике. Бе
ляев — официально признанный классик, о нем написано
много исследований. Его называют ’’русский Жюль Верн”,
и эта репутация заслужена, по крайней мере, в смысле коли
чественном: он один создал целую научно-фантастическую
библиотеку. Но большим писателем Беляев не был (хотя
и можно найти у него отдельные хорошие страницы). Может
быть, поэтому так отчетлива граница, рассекающая его твор
чество на два очень разных периода.
До 1930 г. Беляев опубликовал десять романов и по
вестей и начал цикл рассказов об ученом гении, профессо
ре Вагнере. Почти все самые популярные вещи писателя
написаны в то время. Беляев раннего периода многое брал
из ’’революционной утопии” и ’’красного Пинкертона”.
Он умело пользовался кинематографической композицией.
Действие его книг происходит на Западе, нарисованном с
помощью памфлетных штампов. Герои каноничны: с одной
стороны прогрессивные ученые в союзе с рабочими, с дру
гой — капиталисты с диктаторскими замашками. Целиком
сохранена жанровая схема в ’’Борьбе в эфире” (1928), в
’’Продавце воздуха” (1929), в других романах оставлена
центральная коллизия — изобретение и борьба вокруг него.
Авантюрный сюжет у Беляева не властвует безраздельно,
как у многих его коллег по жанру, научно-фантастическая
идея — а Беляев не жаловался на отсутствие идей — доми
нирует сюжет. В 20-е гг. такая ’’чистая” НФ была редкостью,
она появлялась по большей части в журналах и довольство
валась короткой формой рассказа. Начало жанру НФ в
полном смысле слова положил в советской литературе
именно Беляев. Начало это было обещающим — по своей
разносторонности.
Однако, как говорят советские исследователи, ”в 1930 г.
в творчестве Беляева впервые наступает перерыв... Все
сильнее и сильнее привлекает его к себе новая тема — тема
социалистического строительства”25. Иными словами, Бе
ляев решил заняться отражением действительности. За
исключением рецидива фантастического памфлета в ’’Прыж
ке в ничто” (1933) и переделок ранних вещей, новые книги
Беляева рассказывают о достижениях советской науки в
советской стране. Большинство из них рассказывает о
приукрашенном настоящем. Два романа — о недалеком
будущем. Книги эти читать почти невозможно, не будучи
в мальчишеском возрасте. Они составлены из длинных
перечней технических подробностей, из многословных
популярных лекций по географии, астрономии, биологии,
перемежающихся шуточными сценками и эпизодами сти
хийных неполадок. Фабулы нет; вместо нее дается дневник
путешествия, как в ’’Воздушном корабле” (1934), популя
ризовавшем проект Циолковского, или невозможные кви
прокво, как в ’’Звезде КЭЦ” (1936), посвященной тому же
Циолковскому и его идее искусственного спутника. Отказ
от испытанного сюжета был у Беляева обоснован теорети
чески. В статье 1938 г. он писал: ’’Самое легкое — создать
занимательный научно-фантастический роман на тему клас
совой борьбы... И самое трудное для писателя — создать
занимательный сюжет в произведении, описывающем буду
щее бесклассовое коммунистическое общество, предуга
дать конфликты положительных героев между собой, уга
дать хотя бы 2—3 черточки в характере человека будущего.
Я беру на себя труднейшее”. Со своей утопической про
граммой Беляев опоздал почти на десять лет. Написать в
конце 30-х гг. социальную утопию было невозможно. По
этому из попыток Беляева ничего не вышло, да он и не
пытался по-настоящему описывать будущее. Он устранил
авантюрный сюжет и форму памфлета с установившейся
системой образов, но не сумел ничего дать взамен. Полу
чились разбросанные кое-где картинки городов-парков,
без следа каких-либо проблем, конфликтов и новых ’’чер
точек”. Вдобавок куда-то исчезли научно-фантастические
идеи. Вернее, они свелись к незначительной натяжке из
вестных данных. Беляев постепенно отходит от фанта
стики.
В ’’Человеке, потерявшем лицо”, написанном в 1929 г.,
рассказано о великом комическом киноактере, уроде,
который, благодаря лечению гормонами в клинике русско
го гения доктора Сорокина, превращается в благообраз
ного юношу. Он губит свою карьеру, теряет все состояние
и, отомстив личным врагам, уезжает из Америки. Спустя
десять лет Беляев пишет новый вариант романа. В то время
странно было думать о русских, путешествующих по свету,
и доктор Сорокин стал циником и делягой Цорном. Лек-
ция о гормонах сильно сократилась. Зато появилась вторая
часть книги, по объему равная первой, где бывший комик
становится режиссером, ставит обличительные фильмы,
организует союз независимых киноработников и, принеся
в жертву личную жизнь, борется с капиталистической систе
мой. В дописанной части нет ни грана фантастики или науки.
Книга же носит новое название: ’’Человек, нашедший свое
лицо”.
Советская НФ начинает умирать, едва родившись.
Но если думать, что жизнь литературы зависит от ка
чества ее языка и стиля, то смерть НФ наступила буквально
в момент ее рождения. Язык Беляева сер и невыразителен.
Своего стиля у него нет. В лучших его книгах то и дело
встречаются фразы, похожие на изречения зощенковских
героев: ’’снимок закрепил мгновенную игру мимики лиц и
движений мускулатуры”. А вот как дается психология
героев: ’’Эльза поднялась, тяжело дыша, и вновь опустилась
на диван. Ее охватил ужас. — Нет, нет, нет! — вдруг вскрик
нула она так, что птицы в испуге вспорхнули с веток”. И
рядом: ”Я нашел ряд очень близких аналогий в строении
нервной системы и мозга с конструкцией радиостанции”
Бульварный стиль перемешан с научным и газетным жарго
ном, и просто с воляпюком. Такой язык может существо
вать лишь как протокол действия, намертво зажатый в
тиски шаблона. Освобожденный от авантюрно-памфлетно
го корсета, он расползается в нечто бесформенное.
Такое косноязычие Беляев разделял со всеми своими
собратьями по НФ. Среди фантастов 30—40—50-х гг. не
было, пожалуй, ни одного, кто мог бы считаться хотя бы
неплохим писателем. По сравнению с ними Гайдар или
Кассиль — литературные ювелиры. Читателя, знакомого с
литературой 20-х гг., больше всего поражает почти полное
отсутствие экспрессивности и образности в фантастике
позднейших лет. Сбылись страхи Олеши. Писатели пере
стают ощущать мир в образах, они видят его построенным
из готовых формул.
Литературное поражение А. Беляева символично для всей
советской литературы. Вся она была подвержена операции,
которую описал Замятин в ”Мы”, — насильственному удале
нию мозгового центра фантазии.
Вернемся к проблеме развития жанра. В отличие от идеа
листа Беляева, другие фантасты знали, что без сюжета не
обойтись, а кроме того, гораздо лучше Беляева понимали
действительность, в которой классовая борьба обостряется
по мере приближения к социализму, да и потом не затухает
сразу. Штамп детективного романа не просто остался жить,
несколько видоизменившись, он стал единственным сред
ством построения научно-фантастического романа, в кото
ром сюжет движется лишь постольку, поскольку его под
талкивают ’’враги”...