Как мало слов, и как они узки,
Чтоб донести до мира все, что снилось
И что вчера так странно вдруг родилось
Одним прикосновением руки...
_
С поэтессой Дарьей Зарубиной (тогда еще Котовой), я познакомился в 2002 году в ивановском лито.
У нее были одни из лучших стихов среди членов лито. Меньше чем через год я узнал, что она пишет и прозу. Тогда я познакомился с «Юло и Рюдо», и эта вещь надолго запала мне в душу.
Сейчас по прошествии многих лет я могу найти и недостатки в этом магреалистическом цикле, готов признать, что и текст «сыроват», и стиль почти не сформирован, но... даже сейчас я нахожу в этом, нет не произведении, черновике, нечто такое, что цепляет, не дает покоя, требует снова возвращаться и переживать события.
цитатаШост очнулся от солнечного света. Он открыл глаза и понял, что лежит на вершине горы. Вершина!… Он привстал и оглянулся. За уступом кто-то пел. Он узнал голос Блодла. Второй голос был выше и нежнее. Слышался плеск воды.
Шост вышел из-за уступа. На ровной словно стол вершине стояла женщина и протягивала вперед ладони, из ладоней ее текла чистая родниковая вода, у ее ног на коленях стоял Блодл и омывал этой водой свои раны, и раны затягивались, он пил воду из рук женщины и целовал ее руки. За спиной у Блодла были крылья.
То, что Шосту показалось песней, был лишь разговор на непонятном певучем звучном языке. Шост окликнул своего учителя.
Иртпьор поднялся с земли и подошел к нему. Сейчас пытарь казался юным, моложе Шоста, юным и прекрасным.
– Мы не хотели улетать без тебя, Шост. Это моя жена, Ньоньор. Я вынес испытание и обрел свое пыто, Шост, – глаза Блодла по-детски сияли.
– Где же пыто, Иртпьор?
– Сейчас увидишь!
Блодл развязал шнурки рюкзака и достал со дна тонкий прутик. И тут Шост понял, что стоит посреди огромного гнезда. Иртпьор и Ньоньор вплели прутик среди других, таких же тонких и невесомых.
– Каждый подъем – одна веточка, Шост, это последняя.
Иртпьор и Ньоньор повернулись к нему спиной и расправили крылья.
– До свидания, Шост. У каждого свое пыто. Камень жаждет. Ты единственный, кто видел Юло и Рюдо, великое первоначало. Как жаль, что ты все забудешь, маленький Пэжью… и шум крыльев заглушил слова гуру.
Шоста охватило пыто, слезы выступили у него на глазах, словно от яркого солнца, когда он смотрел вслед демиургам.
Но за его спиной из разверзнутой пасти рюкзака он услышал знакомый голос: «Восстань, Сизиф, камень жаждет!»
И он долго стоял на краю гнезда и смотрел, как, подскакивая на уступах, катится вниз камень.
Чем же так занятен этот незрелый текст? Поэтесса Дарья Котова написала прозу, которая по всем показателям осталась поэтической: с большим количеством разрывов в сюжете и повествовании, разрывов, являющихся неотъемлемой частью любого стихотворения, которые читатель заполняет собственными мыслями и образами, рождающимися в ответ на незначительное количество слов, использованных автором. В 2002 году термин «магический реализм» был еще не так замусолен, некоторым даже незнаком, и «Юло и Рюдо» казалось этакой формой мифопоэтического фэнтези, вне жанровых рамок и клише.
И вот через десять без малого лет я открываю библиографию писательницы Дарьи Зарубиной.
Дарья защитила диссертацию, регулярно участвует в литературных конкурсах, вроде «грелки», успела показать себя на мастер-классах и разных -конах. Ее повесть «Лента Мебиуса» вошла в цикл продолжений «Миры Братьев Стругацких», ее повесть «Сны о будущем» вошла в лонг-лист премии «Дебют», а рассказ «Мировой парень» — в сборник по итогам Роскон-Грелки 12-го года.
Наконец, у Дарьи вышла первая книга — роман «Свеча Хрофта», написанный в развитие «Миров Упорядоченного» Ника Перумова.
И вот, в преддверие открытия библио на сайте, я, как и водится, решил взяться и написать обзорную статью о творчестве автора.
Я прочитал большую часть опубликованных в последние годы произведений автора (за исключением «Ленты Мебиуса» и романа — очень опасливо я отношусь ко всякого рода продолжениям), и могу кое-что отметить, кое в чем сравнить ее ранее творчество с теперешним.
Во-первых, Дарья достигла очень высоких стилистических, если можно так выразиться, успехов. В ее рассказах можно найти язык чиновника начала 19 века, новобранца-солдатика на чужой планете, который по мере службы взрослеет и мужает, профессора филологии или обыкновенного родителя, оказавшегося наедине с неуправляемым чадом. Во-вторых, бессюжетные метафорические произведения с повествовательными разрывами сменились динамичными крепкими историями с четко очерченным, ясным сюжетом. В-третьих, передача характеров — на высоте: в поступках, в мыслях, в деталях, в персональных особенностях. В-пятых, Дарья делает упор на альтернативное отображение событий в духе «а что было бы, если...», но делает это без набившего оскомину попаданства, без пулеметов против мечей, всегда находит неожиданное направление для развития сюжета и показывает тщательную проработку сеттинга.
В целом, вышеназванное отражено в ее «послужном списке»: номинации, публикации в журналах и сборниках. Именно вышеперечисленное является тем обязательным набором, без которого современный начинающий автор не имеет возможности пробиться в печать.
Но есть и одно «но». Это «но» субъективно. Очевидно, что сформировавшийся стиль Дарьи, ее сюжеты, литературная игра и все остальное, найдут своего читателя и уже находят. Однако, я знаю другую сторону ее творчества, и в этом кроется причина моего «но».
«Юло и Рюдо», при всех недостатках и «сырости», обладало рядом черт, свойственных, к примеру, роману «Паутина» Шелли, или «Перекрестку волков» Ольги Белоусовой, или «Красному сафари на желтого льва» Тайгановой. В этом смысле показательно мое восприятие творчества Шелли: «Паутина», если ее сравнить с «2048», менее «грамотна», не так стилистически совершенна, более сумбурна, и не столь изыскана в ходах и деталях, но... она производит впечатление будто от первой до последней строки выстрадана автором. В ней чувствует колоссальный объем эмоций, плотный и богатый смыслами текст, текст-прорыв, «штучный» товар. «2048» — хорошая крепкая работа опытного мастера. Так и с новыми произведениями Зарубиной. Для меня ее новые вещи отчего-то воспринимаются как «еще одни из» конкурсных, грелочных, сборочных рассказов/повестей, которые я, в большинстве своем, через неделю после прочтения уже не могу ни вспомнить, ни помянуть. Для меня в них не хватает какой-то личной «теплоты», чувства сопричастности, чувства откровения, родства с персонажами. Мне представляется, будто автор остается холоден к своим героям, издалека наблюдает за их судьбами, вершит их, оставаясь расчетливым и чуждым творцом.
Но у меня есть надежда. Бытует мнение, что молодому автору в разные времена приходится сначала пробиваться в печать, и для этого приходится играть «по правилам» окружающего литературного мира, с тем чтобы впоследствии обрести право на самовыражение. Может быть. Я точно знаю, например, что роман «Дендрарий» Аркадия Шушпанова до сих пор не опубликован, в то время как первый роман Зарубиной — вон он, уже вышел. А значит есть шанс, что через некоторое время — через год, через два, — собственно, неважно когда, действительно серьезные, глубокие вещи Дарьи не только будут написаны, но и будут приняты издательствами, будут напечатаны и начнут свой путь к читателю. Скрещу пальцы!