Может, оно и не совсем так было, но если правильно вспоминается, было, кажется, так.
В году, эдак, 79-м, летом возникла у нас довольно сложная проблема, нужно было с американских аксонометрических чертежей для наших монтажеров с очень точными размерами (под технологические сварные швы) «перевести» (переделать) чертежи. Строили мы тогда Тольяттинский Азотный завод, может, вторую очередь уже, потому что первая, если память не изменяет, была наша, а вот вторую — по дружбе они нам продали и кипы своих документов привезли. Фокус в том, что разводки эти трубные они маркировали по-своему, и вот нашим нужно было их подгонять, чтобы доблестные монтажеры именно те трубы, которые нужно, в нужных же местах и присобачивали.
В бщем, по этим трубам следовало уже после того, как монтажники завершают свои старания, пройтись, поглядеть, марки и размеры, и даже наши марки поверх их, и что-то еще такое проверить, лишь потом документацией подтверждать, что все в порядке. От амеров было два солидных таких мужика, одного я помню плохо, а второго звали Вилкинсон, и наши монтажи его сразу, конечно, в Ложкинсона переделали. И заставлял Ложкинсон нас очеть здорово по трубам бегать и все многократно сверять с проектами. Это ведь позорбы на всю Россию случился, сли бы мы не смогли их трубные поставки воедину собрать. А поставляли они тоже не всегда по-порядку и равномерно, бывало, сидишь у нас в заводоуправлении в комнатке, нам выделенной, и смотришь — это есть, это тоже есть, а вот этого — нет начисто. Спрашиваешь у нашего инженера — а где? — Ты Что не знаешь, он сейчас где-то на сухогрузе каком-то через Атлантику плывет, хорошо, если через месяц в Ленинграде будет, да потом еще по нашей железке его повезут, да еще... Не растеряли бы только. — Что же я туда проверять полезу? — А что есть, то и лезь, проверяй.
Удовольствие это, нужно сказать, ниже среднего. Вот трубы, иные 220 мм, иные чуть побольше, лежат рядком они на больших Т-образных бетонных опорах, между разными аппаратами в причудливые линии расходятся, или сходятся, как посмотреть, и нет им числа. Ходишь по ним, а они и так-то скользкие, а вот после дождя мы и вовсе на эти воздушные разводки лазить отказывались. Как самого хотя бы в теории тренированного, гоняли меня частенько, порой как сидорову козу. Ограждений, понятно, никаких, высоты разные, и под восемь метров бывают, но обычно, чуть ниже, где-то под шесть метров, хотя — для красивого полета — хватит сполне, просто так не соскочишь, это точно. На земле, внизу (отметка ноль) — обломки бетонных каких-то блоков, арматуры — навалом, если сорвешься, то хорошо, если в больничке очухаешься. Я вот и говорю — если... А так вообще несчастных случаев у нас было немало, месяца, кажется, не проходило, чтобы кого-то на проходной в траурной рамне не выставляли.
И вот был у нас некто Олег, интересный такой парень, и несильный, но задиристый. Еще он был выпивоха, и оттого ему прходили, порой, в голову самые странные идеи. В шашки или в шахматы играл неплохо, иногда у меня выигрывал, но если дело касается чего-то чуть более жизненного, чем спиликать у монтажеров бутылку технического спирта — все, воображение у него принимало самые причудливые формы, почище тех самых трубных разводок.
Очень ему нравилась одна девушка, Маша называлась, она Куйбышевский политех закончила, вполне себе инженер дипломированный, родители у нее в Тольятти жили, ей работа на заводе — прямой путь и ясная дорога, как говорится. Она мне еще на мой день рождения запонки подарила, золоченые, довольно недешевые, а я... В общем, жена мне те запонки до сих пор простить не может, теще отдала и та их вернуть мне не собирается. Вот мы с Машей и приноровились понизу ходить, снизу все, что можно высматривать, лишь потом лезть наверх. Иногда с нами и Олег увязывался... И вот мы как-то пошли, на один из уже сработанных участков, там и живого-то никого быть не могло, пустошь, лишь где-то что-то мощное воет, может, новый котлован роют, но очень уже далеко. Олег — с нами, походили, посмотрели, вдруг раз и нет Олега. Прямо на ровном месте — испарился. Только что был тут, и нет его.
Мы покричали с Машей, подумали, и ушли. Вдруг через час или чуть больше — шум, гам, звонят нам — телефон уже по заводу провели, потому что осенью ходить по грязи этой — не то что машины, а тракторы порой вытягивать лебедками приходилось. Ну, наш старший берет трубку, слушает, и вижу, у него глаза как-то странно так зеленеют, или голубеют, или вовсе синеют — и в них эдакая мечтательность возникает и одновременно злость. Но больше всего — остолбенение до самого позвоночника. Он кладет аккуратно трубочку на телефоне, поправляет, и мне — Ты последний с Олегом трубы проверял. — Я, — отвечаю, а как не ответить, ведь и вправду я. — А с Машей ничего не случилось? — Она в своем вагончина на территории осталась, наверное, и сейчас там сидит. — Не сидит уже, у них там митинг... И никто ничего не понимает. Пошли.
Пошли мы, идем, дождь стал накрапывать, очень я его запомнил, сейчас бы в теплом заводоуправлении чаи гонять, да чертежами шуршать, которые уже наизусть знаешь, и потому — почти дремать, а тут... Но вижу, знает старший наш инженерище, куда идет, а идет как раз где мы уже сегодня втроем проходили. И издалека, как бы волны об берег бьются, я сразу столько рабочих в одном месте на химическом, то есть очень и весьма автоматизированном заводе столько сразу людей никогда ни до, ни после не видел. И все — волнуются. Что такое?
Маша ко мне сразу бросается, будто у нее я — единственное знакомое лицо, а ее уже довольно неплохо монтажеры знали, по-своему даже оберегали, а с другой стороны — чего же не оберегать, ведь у них свои девчонки были, изоляционщицы, монтажницы аппаратуры, малярши... А из всего инженерного сословия Маша — одна, и не боялась с монтажниками в каптерке работать, вот и понятно, что за ней приглядывали так по-соседски и дружески.
— Ты посмотри, Коль, ты только посмотри...
Смотрю, висит наш Олег на монтажном поясе прямо под одной из трубных разводок, чуть не в самой середине между двумя столбами, и как он туда попал — нормальный человек собразить не в силах, тут инженерный гений Леонардо необходим, да и тот, подозреваю, не сразу додумается. И работяги между собой так разговаривают, опять же, все сбежались, даже котлован рыть бросили, когда тут такое происходит.
— Жор, ты тут ближе всех от нас варил, за что инженеры своего так-то?
— Он, сказывают, у них плохо работал. А в столовой лопал больше тебя... Теперь-то получше станет работать.
— Да ты что?
— А то?
— Нет, ребяты, он у них технологически должен вон ту трехдюймовую трубу выпрямить, наверное, она по их бумажкам как-то покривилась после сварки.
— А что же так-вот, висьмя вися? Он же легкий, у нас дуло у танка было тоньше, чем та труба, а сколько б я не висел на ней, все одно ее не погнул бы... — (Тот же образец, что и наш Олег, только не до конца выучился, наверное.)
— Так то ты — Филь, а у них — образование...
— Ну. может, неделю посисит, и выпрямит. Если так.
— Чего собрались? — Это кто-то из бригадиров, их сразу слышно. — Не видите, у человека особое техзадание... — Чуть менее уверенно: — А мож, и совсем уж особенное...
Подходим, Олег висит молча, мужественно. Только иногда так ногами вздрагивает, или взбрыкивает.
— А таки — да, он трубу выпрямляет, видите, как, сердешный, ножками сучит, это чтобы его, значит, сняли раньше-то. И только не тую, не трехдюймовую, а за вон он, полудюйму, будтыть подопровод времянкой кто-то бросил.
Начинаю соображать, что висит Олег наш, родимец, на карабине от монтажного пояса. Пояс этот — особая конструкция. На спине — широкий, чуть не в две ладони, обвод, чтобы позвоночник спасти, если сорвешься и на эту широкую часть упадешь, а заодно и ребра чтобы целыми остались. Спереди — из мягкой, но толстой сыромятной кожи пояс с застежками в два язычка, как на офицерском поясе, а справа от пряжки — идет цепь со сваренными звеньями, она до полутонны, кажется, выдерживает, и ее, когда ходишь, очень удобно через плечо и поверх шеи перебросить, и слева уже от пряжки той на специальный карабин застегнуть. Вот, а Олег наш почему-то не на цепи в две нитки висит, чтобы рукой дотянуться, а на карабине, который действительно держит его на расстоянии метра в два, никак не дотянуться рукой-то. Вот он и взбрыкивает. Да еще пояс у него не затянут, и сбился под самые подмышки, и ему уже, наверное, больно, но он молчит, еще терпит. Я вот так вполне себе идиотски спрашиваю (у меня бывают приступы, когда я не понимаю ситуацию) — Олег, ты там делом занят, или может, не закончил еще?
Чувствую затылком — все работяги затихли как во время речи Ленина (нам так рассказывали, что его слушали — не дыша). Сверху какое-то бульканье, даже не русское бульканье.
— Так тебя снять, или ты сам как- нибудь? — А его тут прорывает, редкие по красочности звуки он издавал, пока объяснил мне:
— Там уже все собрались, меня теперь заклюют до конца, вы... Вы... Да снимай же, я там проволоку видел, сделай из нее крюк, и по трубе меня к той площадочки пусть кто-нибудь подтащит... Не то...
Смотрим, действительно — площадочка, на ней и две подушки уложить-то не получится, зато площадочка почти на нужной высоте, и вся облеплена приваренными арматуринами, зачем она там, зачем эта арматура? Не иначе, как ее слепили для какого-то другого места, а когда тут для чего-то потребовалась, просто сняли оттуда, и сюда поставили, чтобы добро (стальной прокат) не пропадало, ну и труд все же сберегли. В общем, как он сказал, так и сделали. Потом уже, когда он прошел, будто революционер через строй изучающих его монтажников, когда отдышался, он пояснил, нехотя так.
Уже давно у него возникла мысль Машу поразить. Долго ли, коротко ли он думал, но наметил такое место, где можно устроить Таинственное Исчезновение прямо среди ровного места. Ни колодца, ни ямы — нет, а он вот только что шел, и вдруг — нет его. Замечательно, решил он. Фокус заключался в том, чтобы быстренько, пока мы с Машей увлеченно обсуждаем грязь под ногами, заскочить почти под самый верх этой трубной линии, где площадочка, и на ней лечь, так, чтобы снизу ни одного клочка даже его штормовки не торчало. Ну, он так и сделал.
А потом он послушал нас, убедился, что Таинственное Его Исчезновение получилось в полной мере, и попробовал спуститься. Да только фокус его, может, слишком хорошо получился. Мы постояли, и пошли себе дальше. А он попробовал из скорченного состояние развернуться. И тогда только чувствует, что это уже — как бы невозможно, потому что там лишней арматуры было понатыконо с щедростью русской стройки, и он оказался зажатым в ней. Тогда он придумал вот что. Освобождает карабин на монтажном поясе, вытягивается изо всех своих росточков и прицепляет карабин к той самой полудюймовой трубе, что на трубопроводную времянку похожа. Подтягивается, и использует поял как рычаг, будто руку помощи использует... Он так и сделал, и как Мюнхаузен себя из зажатости арматурной выдернул, но зато... карабин этот вдоль трубы поехал, будто монорельс какой, и он благополучно оказался распятым и между площадкой, и еще штыри эти в два сантиметра и острые, будто пики в него уперлись, и ноги он освободить не может... Он дернулся, а потом пояс совсем уже ему под плечи забился. и он повис, благополучно дрыгая ногами. Вот тогда он и позвал кого-то, кто из работяг мимо проходил, сначала этот кто-то, а это были какие-то женщины, ге выдержали, ничего у него не вышло, они удрали, но взяв себя в руки мужественно привели с собой кого-то покрепче духом. Вот тогда народ и стал собираться, и лишь после кто-то уже понял, что нужно нам позвонить и сдать Олега, так сказать, в знакомые руки...
Я смеялся так, что подо мной стул развалился. А Маша, добрая душа, отдала ему ватник, на нем монтажный пояс не сразу подмышки забивается, можно следующий раз попытаться все же осводиться... Ну и, конечно, на той площадочке больше в ватнике не уместишься, хочешь — не хочешь, а мы его заметим, следующий-то раз... Если бы он еще что-то столь же великолепное задумал бы. Или в крайности попробовал повторить, на бис, так сказать.
Вот только Ложкинсон наш после этого случая слегка в уме как бы повредился. Впредь, когда он кого-то посылал по труба бегать, он, проникновенно глядя в глаза, добавлял: — Вы — иди, иди, только больше в знак протеста против ваших маленьких зарплат на трубах не вешайтесь, все-равно не поможет, вот одному вашему уже не помогло...
Он, американец, решил, что Олег наш все это исходя из своих политико-экономических целей устроил. А может, так и было, лишь я чего приврал?
цитировать
