Любимое

В весеннем саду, словно снег бела,
Нарядная яблоня расцвела.

Вокруг хлопотала пчелка одна, —
Как видно, в яблонев цвет влюблена.

Утратили оба душевный покой, —
И тут наш цветок обручился с пчелой.

Пчела улетела на дальний луг, —
Тем временем завязью стал ее друг.

Заплакала завязь, плачет пчела.
Как видно, неважно сложились дела!

У старой стены, окружавшей сад,
Жил в норке мышонок, он был небогат.

Шептал он любовно: «О завязь, услышь!
Убогий мой погреб ты в рай превратишь».

Пчела совершает вторичный полет.
Вернулась: на ветке качается плод!

И плод зарыдал. Рыдает пчела.
Как видно, неважно сложились дела!

Под самою крышей, вдали от людей,
В уютном гнезде проживал воробей.

Он стонет любовно: «Меня ты услышь!
О плод, ты гнездо мое в рай превратишь».

Страдает пчела, изнывает плод,
Тоска воробья и мышонка грызет.

И так, без ответа, их жизнь протекла, —
Как видно, неважно сложились дела!

Сорвавшийся плод догнивает в кустах.
Мышонок скончался с горестным «ах!».

Когда же сочельник настал у людей,
Из гнездышка мертвый упал воробей.

А пчелка свободна от брачных оков!
Глядит — уже нет ни тепла, ни цветов.

И в улей ушла, чтобы там, среди сот,
Что твой фабрикант, вырабатывать мед.

А как хорошо бы сложились дела,
Когда бы мышонком стала пчела!

В дальнейшем — чуть завязь стала плодом, —
Мышонок обязан был стать воробьем!

Известно ли вам, как без опаски
Учат медведя веселой пляске?

В котел посажен зверь могучий,
Внизу разведен костер трескучий.

Хозяин водит по струнам скрипки:
Пляши под польку: «Цветы, улыбки...»

Лохматый дуреет совсем от боли.
Плясать приходится поневоле.

С тех пор, если польку ему играют,
Лапы сами сразу переступают.

И я в котле знал такие же муки,
Сам задыхался под скрипок звуки.

Душа обгорала — не только кожа,
Я ритмы плясок запомнил тоже.

С тех пор, встревожен воспоминаньем,
Котел я вижу, огня полыханье.

И, схож судьбою со зверем серым,
Пляшу в стихах — и тем же размером.

В этом доме они тихо жили вдвоем
И осенней и зимней порою.
Но случился пожар. И рассыпался дом,
И склонились они над золою.

Там, под нею, хранился ларец золотой,
Несгораемо прочный, нетленный.
Рыли землю лопатой, дробили киркой,
Чтобы клад отыскать драгоценный.

И находят они, эти двое людей,
Ожерелье, подвески, запястья, —
Не найти ей лишь веры сгоревшей своей.
А ему — его прежнее счастье.