Удивительная сила авторитета! Напрасно наша литература более десяти лет воевала со всевозможными предрассудками, напрасно кричали мы с азартом: долой авторитеты! Напрасно мы утверждали, что ум и здравый смысл должны быть единственным критериумом всякого литературного произведения, — авторитет играет в нашей „возрожденной и обновленной» литературе такую же роль, как в доброе старое время. Мы не разрушили Олимпа старых богов и создали себе новых, которым поклоняемся. Мы не говорим уже. о литературных антрепренерах, которые всегда готовы с величайшей предупредительностью печатать всякую дребедень, если только последняя подписана громким именем известного авторитета, — но и критики и рецензенты, по меткому выражению г. Михайловского, застегивают свои пуговицы перед каждым авторитетом.

Читателя догадываются, что мы завели речь.. по поводу: „Сказок» г. Вагнера. И действительно, напиши кто-нибудь другой «Сказки кота-мурлыки», наши газетные и журнальные рецензенты или совершенно игнорировали бы их, или разругали бы их в пух и прах... Но вдруг гг. рецензенты узнают, что „Сказки» написал ученый профессор —ну как же не хвалить их? Разве может ученый профессор заниматься пустяками? Разве станет такой авторитет тратить по пустому свое время и пускаться на аферы? И вот начинается чтение между строками; самую обыкновенную болтовню находят глубокомысленной, самые аляповатые фантазии — поэтическими и художественными, самую простую спекуляцию — гражданским подвигом...

„Сказки» г. Вагнера отличаются от всех им подобных своею тенденциозностью. Они пропитаны гражданскою скорбью и многими модными идейками. Но достигают ли они своей цели? Мы положительно утверждаем, что нет. Мы против сказок вообще и тенденциозных в особенности. Многолетняя педагогическая деятельность убедила нас, что всевозможные сказки, начиная от Гофмана и Андерсена и кончая нашими доморощенными, приносят скорее вред, чем пользу. Элемент чудесного и фантастического действует вредно на ум и воображение детей, отрывает их от реальной почвы, создает для них выдуманный, уродливый мир, из которого долго не могут освободиться; частица же так называемой „морали» скрываемой обыкновенно в целой массе нелепостей, теряется совершенно из виду, и только опытный педагог может обращать на нее внимание детей. Но тогда, разумеется, сказки сами по себе становятся совершенно лишними, потому что опытный и умный педагог всегда в состоянии извлекать из всего окружающего жизнь ребенка много полезного и поучительного. Есть же много публицистов и «мыслителей», которые находят и в балете воспитательное значение, пишут поучительные статьи о сильфидах и новейших Терпсихорах и думают, пожалуй, что убеждают публику, что, восхищаясь «позами» и легкостью полунагих нимф, они служат не возбуждению „желаний своевольных рой», а чистому искусству, облагораживающему животные инстинкты. Сказки — тот же балет, с той только разницей, что они развращают не чистую нравственность детей, а ум и воображение, что они не действуют пагубно на спинной мозг, а на головной, что, разумеется, не в пример вреднее...

«Сказки кота-мурлыки», впрочем, отличаются, как мы говорили, особенной тенденциозностью; они не занимаются прописной моралью в роде. той, что «красть не позволительно, что нужно почитать родителей и наставников, что праздность есть мать всех пороков.», и т. д.; они, напротив, много проповедуют о труде, о. людской злобе, о неравномерном распределении богатств и т. д. Но такого рода сказки еще менее достигают своей цели. Сам почтенный профессор Вагнер заставляет разных крючкотворов спросить его кота: «А зачем ты рассказываешь детским языком не детские сказки? Разве могут . понимать тебя дети?..» Почтенный профессор... виноват кот-мурлыка — отвечает на этот естественный вопрос:. „Да вы кто?!.Разве.вы сами не дети в общем росте того ребенка, которого зовут человечеством?»; Подите же прочь с вашими вопросами, говорить он дальше, и поучитесь у этих малых из малых и т. д.». Конечно, если мы согласимся с .почтенным профессором, что эти „малые из малых» (о ком собственно идет речь — г. Вагнер не объясняет) целой головой выше нас, т. e. всего человечества,—то разумеется, Кот-мурлыка является великим учителем и наставником, сказки его поучительны и драгоценны и, главное, раскупятся на расхват... Вместо Ляйэлля и Шлейдена будем читать сказку „Песенку земли», вместо сказок Бокля будем читать «Милу и Нолли», вместо Милля будем искать разрешения вопроса о труде и капитале в сказке: „Колесо жизни». Ребенок-человечество разорвет все свои прежние сказки и возьмется за „Кота-мурлыку». Сам г. Вагнер бросить свои ученые труды и постарается написать новые сказки.

Что г. Вагнер действительно написал свои сказки для ребенка-человечества, а не для обыкновенных смертных детей, можно видеть из цветистости слога его и из образа изложения. Да простит нам читатель несколько выписок! „Я лечу, я несусь на крыльях, на крыльях могучих, поет, по уверению г. Вагнера, земля—я лечу и кружусь в пустынях безграничных. Я стремлюсь... куда?.. сама не знаю. Ночь и день, зима и лето, горе и радость, жизнь и смерть—все мелькает на мне в быстром круговороте, все летит мимо и остается только то, что не может исчезнуть», (ст. 5). „Высоко летали по ветру, неслися огненным вихрем огромная искры, описывает г. Вагнер пожар,—какъ от громадного костра, большими, широкими клубами подымался дым от острова. Яркое зарево блестело, разливаясь в черных тучах по далеким морским волнам» (стр. 219). Буря на море описывается еще более туманными и громкими фразами. „Тихая, как бы утомленная музыка, поет свои нескончаемые аккорды и трели, поэтизирует в другом месте г. Вагнер, —тихий говор и ласковые речи несутся отовсюду, а солнце. ниже и ниже, опускается к горизонту, и голубой туман становится розовым, а даль алеет и золотится пурпурным заревом» (стр. 265).

Но это все в области фантазии и поэзии, — послушаем теперь, как говорит г. Вагнер с детьми об обыденном и реальном! «Все стремилось (на фабрике) к застою, к дешевому комфорту, к посредственности» рассказывает г. Вагнер. „Че-ловек,.стремящийся к захвату чего бы то ни было—следует животным инстинктам, что трудно оценить только предметы искусства, ума, и фантазии, да и здесь существуют цены,— а все остальное может быть оценено и разделено по ровну между членами общества, сообразно их семейным и другим потребностям» (ст. 395). „По моему, замечает один работник на доводы фабриканта, — по моему, так это все—мечта, утопия, иллюзия,—и вот из этаких фантазий и является застой общества» (стр. 400). Не правда ли — очень понятные термины, особенно для детей. Вообще вся сказка „Колесо жизни», пропитанная самыми лучшими намерениями, так испещрена иностранными словами я социальными теориями, что для детей она решительно не понятна; для „ребенка же человечества» она так стара и избита, что право не стоило труда переложить теорию и речи Щульце-Делича в сказочную форму и исписать целые девяносто страниц.

Остальные сказки страдают теми же недостатками, написаны громким, вычурным и слишком поэтическим слогом и неотличаются особенной замысловатостью. Сказки «Курилка» и „Мила и Нилла» из ряду вон плохи и пусты. Читая их, просто не верится, что они вышли из под пера ученого про­фессора. Но встречаются и очень милые сказки как например «Чудный мальчик» и «Швея», которые дышат неподдельной душевной теплотой и которые читаются очень легко. Если б г. Вагнер не имел в виду просвещать „ребенка-человечество», а обыкновенных русских детей, то он написал бы очень толковую и полезную книгу для чтения, в которой так еще нуждается наша педагогическая литература и наше юношество.